Оковы Океаноса - граница рефлексии

Обращаясь к «памяти» крови, невозможно пройти мимо тех залежей зарубежной литературы, в которых обсуждается проблема кровообращения в науке и культуре. Прежде всего, следует отметить работы культуролога и психоаналитика Вольфганга Гигерича, историка науки Ивана Иллича, атакже философов и историков античности — Карла Кареньи и Ричарда Брокстона Онайенса, на работы которых опирается Гигерич, разрабатывая свою концепцию 1. Их детальное изложение и комментарий объясняется рядом обстоятельств: во-первых, необходимо более объемно посмотреть на проблему крови в культуре, чтобы четче обозначить контекст собственных шагов в этом направлении; во-вторых, труды названных исследователей унас мало известны.

В. Гигерич пытается проследить сдвиги, произошедшие в мировоззрении европейцев после открытия У. Гарвеем системы кровообращения (1628 г.), так как это событие, по убеждению И. Иллича и В. Гигерича, определило точку перелома истории на эпоху, предшествующую «человеку кровообращения», и эпоху «человека кровообращения».

История понятия вещества и история становления феномена физической циркуляции, согласно Илличу, свидетельствуют о том, что представление о веществе, вечно текущем вспять, появилось лишь после открытия системы кровообращения, а до этого времени «циркуляция» жидкости означала лишь то, что мы сегодня называли бы «испарением»: отделением «духа» от «воды», — например, выделение алкоголя spiritus из воды или же процесс «одухотворения» 2. Но именно кровь явилась той первой жидкостью, которая была описана в терминах циркуляции, что, в свою очередь, повлекло за собой изменение представлений о воде — одного из самых древних символов человечества. Ведь концепция циркуляции вещества, «представляет собой глубокий разрыв с прошлым. Новизна идеи циркуляции, вероятно, играет столь же решающую роль в трансформации воображения, как и идея тяготения, сохранения энергии, эволюции, сексуальности» 3. Однако это открытие не изучено в плане влияния его на мировоззрение людей, в особенности на такие фундаментальные составляющие, как представление о пространстве и времени, хотя произошедшее изменение во взглядах было подобно революции. «Оно означает трансформацию онтологии: изменение человека и его мира в их бытии. Это не просто сдвиг в научных теориях: собственно мир и мы вместе с ним действительно стали иными в ходе этой, казалось бы, интеллектуальной революции» 4.

Образ Океана (Океанос — божество одноименной реки), который омывает Землю, заключает ее в объятия, стягивает кольцами Змея (Океанос — еще и имя, одно из имен Змея, как, например, Ананке древних греков — пра-поток или Змей, охватывающий Землю; или Нун египтян — «кольцующий мир», «отец богов»; или Мидгард западных германцев — кусающий свой хвост на дне океана) 5 был разрушен. Океанос превратился в земной океан, который, невзирая на свою безграничность, перестал быть предельной метафизической границей: он уже не отделяет мир от не-мира, бытие от небытия. Этому предшествовали вначале пророчества Сенеки-трагика, котрый по меткому замечанию С. С. Аверинцева совершенно не античными словами пророчил о географических экстазах Колумбовой эры: «В поздние времена придет век, когда осковы Океана будут расторгнуты и [за ними] обнаружится огромная земля» (Med., V, 375-379) 6, а затем и реальное открытие «Нового Света» Колумбом (1492-1504 гг.), а также первое кругосветное путешествие Магеллана (1519-1521 гг.), в результате которых «Старый Свет» стал стремительно терять монополию единственного Света, он превращается в один из возможных миров, а океан, превращаясь в огромное море, становится местом сообщения континентов. Не более того.

Формирование нового образа океана шло от внешнего разделяющего образа к образу внутреннему — соединяющему, от текущего к покоящемуся, от урного к тихому. Исподволь происходит инверсия бытия: прежде человек экзистенциально располагался в центре Земли, окруженный и защищенный перво-потоком, тогда как Земля была центром Космоса, а вокруг нее вращались планеты. Затем человек сам стал нести в себе этот пульсирующий поток жизни, а Земля перестала быть центром Вселенной. Осознание циркуляции кровеносной реки внутри человеческого организма привело к осознанию своей отъединенности от судьбы, ибо в древности человечество было заключено под стражу Океаноса (в том, сохраняемом еще в cредневековье, смысле, отсылающем к покою ночного города, охраняемого стражами, к делению ночи на первую, вторую и т.д. стражу), который являлся не столь вещественным, сколько «воображаемым потоком, или же, скорее, потоком воображаемого, нежели источником всех видимых вод на земле» 7. Океан невозможно было преодолеть, как невозможнопреступить метафизическую границу, порог, черту. Мифологическое круговое время, которое воплотилось в образе пра-потока, удерживающего мир в его целостности, в его осмысленности и психологической устойчивости, символически выражалось в космогонических мифах в виде Змея. Древнее время постоянного «здесь» и «сейчас» отлично от идеи «цикличности истории», или «вечного возвращения», утверждающейся в отрицании господства и распространении модели линейного времени, смысл которого заключается в нескончаемости повторения событий. Оно является способом человеческого существования, которое онтологически заключено в границы круга, воспроизводящегося в культуре в лавровом венке, в короне, ошейнике раба, в поясе, в обруче и т.д. Победа поэта, олимпийца, отмечавшаяся венцом, так же как и корона и ошейник раба, означает не личные успехи или неблагоприятные обстоятельства, но предрешенность победы, короны, ошейника богами, судьбой, роком. Победитель, равно как и побежденный, не имел возможности ни избыть успеха, на который обречен, ни отречься от него, отречься от поражения и судьбы. Подобное чувство испытывал и человек, попавший в рабство; испытывал чувство, которое «было воплощено буквально в виде социального института того, что, в сущности, является онтологической сутью человека. О чем напоминает тот факт, что люди попавшие в рабство, безропотно подчинялись, принимая свою участь» 8.

По Платону, Океанос — единственный бог, который не мог посещать собрание небожителей, ибо должен был постоянно сохранять мир в его целокупности и организовывать пределы событий 9. Он не имел возможности явиться в мир, поскольку только через него мир и есть. Змей, ловно неотступный демон, обвивает человека «и несокрушимо держит в астоящем. Эти узы, охватывающие все бытие, все глубже понуждают погружаться в реальность настоящего, они заставляют исчерпывать эту реальность во всей полноте. Выхода нет. Бегства не существует» 10. Ощутив внутри себя частицу моря, цикличность кровообращения, автономную циркуляцию крови, человек осознал разрыв большого круга, разрыв круга дохристианских представлений о судьбе, кольце, предначертании и роке, тем самым, создал иной образ телоса: тела и конечной цели. Интериоризованное во внутрь течение Океаноса породило мысль о том, что каждый человек сам себе Океан, равноправный наследник его всеохватывающе-сцепляющей силы. Претворяя модель вседержителя, стал он одинок в своем самостоянии и самодержании, но так как на это претендуют все, в ком течет Океан, то на лицо равноправие не только людей, о и желаний. При условии появления одного и того же объекта желаний цена конфликтов неизбежна. Распадение внешних оков Змея-Океана, образующего кольцо архаического кругового времени, времени, сконцентрировавшегося в «здесь» и «теперь», произошло, согласно Гигеричу, в момент установления креста на Голгофе, основание которого разрубило невидимого Змея в той точке, где голова кусала свой хвост. Это повлекло за собой выпрямление, вначале весьма условное, времени в линию. А сам крест своими полуразведенными, полуохватывающими руками, аллюзия которых — полукольцо крыльев собора «Святого Петра», «Казанского» собора, не являет ли нам образ разомкнутого кольца Океаноса? «Хтонический» образ разрыва кругового времени, созданный Гигеричем, можно дополнить визуализацией победы над Змеем в восточном христианстве в известном иконографическом сюжете «Змееборчества Георгия Победоносца». Если образ разрыва кругового времени основанием креста умозрителен (мы не можем не удивиться ходу мысли Гигерича, когда он буквально читает Писание: «Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре» (Рим. 16, 20), т.е. Змея, ибо сатана носит его облик, что хотя и множит опоры для согласия с его выводами, однако оставляет в недоумении перед загадочным отсутствием христианских преданий и иконографических сюжетов на эту тему), то в иконе зрим; мы воочию видим, в каких муках «выпрямляются» тело Змея — времени, — как распадаются оковы дохристианского порядка (Orbi) жизни, покой и крепость которого удостоверялись и оплачивались регулярными человеческими жертвоприношениями. Иисус Христос не отменяет кровавый ритуал, но доводит его до ужаса, ведь последний есть доведение полезности и оправданности до предела, до невозможности; ужас, кроме всего прочего, «объясняется той гипертрофией «полезного», когда оно становится своей противоположностью» 11. Богочеловек разорвал кольцо необходимости не отрицанием жертвы, но уподоблением ей; приняв правила существовавшего порядка, он своей искупительной жертвой обесценил любую последующую жертву, ибо что более ценно, чем сын Божий ? Георгий Победоносец довершает дело, подвигом своим показавший, что смертен сам требующий смерти. Повергаемый Дракон, Змей — образ выпрямляемого времени, рождение (вернее, в своих извивах и болевых корчах показывающий зарождение) линеарного времени.

Разрыв ругового времени и внесение Океана под кожу человека оложили начало замене реальности воображаемого — окружающе-сохраняющего Океаноса, — медицинской реальностью, «восуществленной в узкие горбы личностного существования» 12. Человек, порвав с архаической идеей Океаноса как потока событий и освободившись от его стражи, от его всеохватывающих уз, тем не менее еще более закабаляет себя: он «не только не освободился, но еще более замкнулся в себе, став непроницаемым, бесчувственным» 13. Гигерич положительно отвечает на поставленный им же самим вопрос: «Если Океанос сейчас в нас, не создается ли впечатление, будто мы проглотили нечто превышающее нас и явно неудобоваримое?» Это требует комментария.

Критика «человека кровообращения», 14 все более замыкающегося в себе, завершается констатацией всеобщего невроза. Диагноз поставлен, сходя из того компромисса, к которому приходит человек при решении проблемы состояния необходимости и telos’a, архаического круга времени и идеи развития. Но, осознав, что судьба и путь его разошлись и ощутив свою отъединенность от Океаноса, человек, став самостоятельным, выпал из времени — потока событий, — и, потеряв покой, стал невротиком. Психоаналитический диагноз Гигерича констатирующе консервативен, так как его протест против модернистского проекта авторства и устроителя мира, сходящего из «Я» устроителя, из опоры на его уникальность и уверенность в праве так поступать, хотя и имеет сегодня своих приверженцев, однако не является всеобщей доминантой интеллектуальных усилий, уступая сонм своих приверженцев партии постструктуралистски ориентированных интеллектуалов или необаталистским направлениям и новоархаическим школам, иначе полагающим связь человека и природы. Открытие внутреннего «океана», кровообращающегося в человеке, — амбивалентно; его последствия не столь однозначно негативны, как это видится Гигеричу, поскольку оно предполагает и иные следствия, оставленные им без внимания. Ведь нельзя не заметить, что семиотическое тождество внутреннего и внешнего миров, современная озабоченность телом природы как своим собственным телом подпитывается уравнительным потенциалом «кровнородственного единства» всех людей (все почерпнули свою кровь из одного Океана), что подводит нас к «частному определению суда» над человеком кровообращения: он не только виновник, но и жертва иллюзии неповторимости своего внутреннего океана. Приходится признать, что не уникальное сердце, «способное любить», бьется под «кителем гусара», но под формой различных департаментов: гусаров, драгунов, железнодорожников, департамента внешних сношений и внутренних дел, — бьется сердце, несущее частицу Океаноса: общности истоков и судьбы человеческого рода. Эта тема замечательно разрабатывается современной петербургской поэтессой Еленой Шварц:

«Скукоживаемое» тело Земли отзывается в телах ее насильников мутантами и аллергиками, задыхающимися от господства всеобщей ограниченности каждого индивидуальным телом, индивидуальными целями, индивидуальным проектом спасения.

Самый поверхностный слой метафоры «кровообращение в культуре», отсылавший к хрестоматийному знанию о биологическом законе кровообращения, не был далек от случившегося здесь поворота сюжета об упразднении различий между жизнью культуры и жизнью организмов (недаром совокупность мельчайших из них — и это полностью не случайно — зовется культурой), а также от желания представить свидетельства структурного подобия — до неразличимости, до близнечности — циркуляции крови по большому и по малому кругу: макро- и микрокосмоса, культуры и натуры. В этом уподобии строгости научного дискуса льстит словечко «закон» в применении к кровотечению, которое с тем же, думаю, «успехом» можно употребить к кровотоку в культуре, к ритмам и пульсации крови, к прыжкам ее давления, к гипертоническим кризам и гипертонической слабости, к тромбам и ранениям тела культуры. Образ кровообращения в культуре собран по образу циркуляции крови в организме. Налицо два круга: большой и малый. Они сообщены. Метастазы в культуре отзываются метастазами на теле Земли и на теле человека.