• Более менее суша
• Фактор Прибалтики
• Исторический и поэтический аспект
• Формирование нового образа океана
• Средиземноморская культура

Более менее суша

Глобальные проблемы не оставляют никакой надежды на естественное сосуществование суши и моря. Но, заметим, глобальные проблемы изменения окружающей среды — проблемы Севера, проблемы индустриально развитых стран. Юг озабочен иным: поиском средств к жизни, выживанием, а Север — стилем жизни, экологическим и потребительским комфортом. Призывы богатых северян к самоограничению потребления бедному Югу кажутся издевательскими. Суша неоднородна. Эта «географическая», «гелиобиологическая», «биогеохимическая», «геохимическая» стороны прорблемы, как описали отечественные мыслители Александр Леонидович Чижевский и Владимр Иванович Вернадский связаны с социальными и экономическими проблемами. Оторвать социологию, культурологию, полититику и экономики от проблем изменения климата, геобиологии — сегодня уже невозможно.

Как геополитические константы суша и море находятся в неразрывной связи, определяя удачное и не удачное положение, степень зависимости и независимости. Страна не имеющая выхода к морю считается менее свободной (анклав), чем имющая его. Чем более морей омывает страну, тем более экономических и политических дивидентов это сулит. Концепт суши/моря отсылает к границе, к той наполненной событиями, новациями, сообщением кромке земли/воды. На этом незначительном по площади куске Земли (планеты) происходит львинная доля событий. Море двойственно: на море отдыхают, сидят, лежат на берегу моря, а в море ходят, работают, бьются со стихиями.

Кстати об отдыхе, в связи с потеплением климата реклама отдыха летом на «прохладном» севере Балтийского моря куда как привлекательнее изнуряющей жары побережья Средиземноморья.

Фактор Прибалтики

Фактор Прибалтики вновь влияет, на самосознание отечественных философов, поскольку диалог с Европой, материализуясь в географических образах, делается непосредственным. Если прежде термин Прибалтики отсылал к внутригосударственным регионам, расшифровывающимся в термине «прибалтийские республики» (в которые замечу Ленинградская область не относилась), а оставшаяся за вычетом Советской Прибалтики и России часть замещалась термином Запад. Сегодня же к Прибалтийским странам относят как Западные прибалтийские страны, так и регион России, примыкающий к Прибалтике. Экономически важным, имеющим символическое наполнение является открытие портов в Приморске и Усть-Нарве. Наряду с портами в Петербурге они составляют основу независимости от непосредственных прибалтийских соседей, дают выход к Балтийскому морю.

Контакт с западом в доперестроечные времена шел через субституты запада, виртуальный запад, то сегодня потребность в посредниках сведена к отрицательной величине. О них с досадой вспоминают тогда, когда сталкиваются с проблемой целостности территории, равных прав граждан Калининградской области России на перемещение и контакты с родственниками, бюрократами и вымогателями на Белорусско-Польской границе.

Сейчас мы переживаем положительный этап прибалтийского самоопределения, сопровождающийся падением интереса к бывшим прибалтийским республикам, выступавшими субститутом запада, «виртуальным» западом с его бакштайном и фахверковой архитектурой, католическими церквями и соборами, кривыми средневековыми улицами, зоной относительной идеологической свободы. Сегодня они из передовых перешли в разряд националистических, недемократических государств, оставшихся жить по законам до перестроечной модели, поэтому они редко присутствуют в культурном и экономическом пространстве: нет их товаров, произведений искусства, очень редко рассматриваются как место отдыха.

Полагаю, положителен факт интереса к самому себе, своей мысли.

Исторический и поэтический аспект

Нельзя не остановится на историческом аспекте проблемы, поскольку культурная целостность прибалтийского региона, его экономики и торговых путей, существовавших в Средние века «Ганзейский союз», в который, как известно входил и Новгород, сегодня по известным историческим причинам Х1Х — ХХ веков утрачена. В настоящее время никому и в голову не придет отнести Новгород к Прибалтике. Однако единство экологических, транспортных, миграционных, социальных и культурных проблем вновь заставляет нас обратить взор на историческое единство региона и вынуждает анализировать Прибалтику с точки зрения целостности с привлечением междисциплинарного подхода, в результате которого, вновь термин «Прибалтика» наполнится новым содержанием.

Как поэтические метафоры сочетание суши и моря давно освоены поэзией и литературой. Образ Океана (Океанос — божество одноименной реки), который омывает Землю, заключает ее в объятия, стягивает кольцами Змея (Океанос — еще и имя, одно из имен Змея, как, например, Ананке древних греков — пра-поток или Змей, охватывающий Землю; или Нун египтян — «кольцующий мир», «отец богов»; или Мидгард западных германцев — кусающий свой хвост на дне океана) 1 был разрушен. Океанос превратился в земной океан, который, невзирая на свою безграничность, перестал быть предельной метафизической границей: он уже не отделяет мир от не-мира, бытие от небытия. Этому предшествовали вначале пророчества Сенеки-трагика, который по меткому замечанию С.С. Аверинцева совершенно не античными словами пророчил о географических экстазах Колумбовой эры: «В поздние времена придет век, когда оковы Океана будут расторгнуты и [за ними] обнаружится огромная земля» (Med., V, 375-379) 2, а затем и реальное открытие «Нового Света» Колумбом (1492-1504 гг.), а также первое кругосветное путешествие Магеллана (1519-1521 гг.), в результате которых «Старый Свет» стал стремительно терять монополию единственного Света, он превращается в один из возможных миров, а океан, превращаясь в огромное море, становится местом сообщения континентов. Не более того.

Формирование нового образа океана

Формирование новоевропейского образа океана шло от внешнего разделяющего образа к образу внутреннему — соединяющему, от текущего к покоящемуся, от бурного к тихому. Исподволь происходит инверсия бытия: прежде человек экзистенциально располагался в центре Земли, окруженный и защищенный перво-потоком, тогда как Земля была центром Космоса, а вокруг нее вращались планеты. Затем человек сам стал нести в себе этот пульсирующий поток жизни, а Земля перестала быть центром Вселенной. Осознание циркуляции кровеносной реки внутри человеческого организма привело к осознанию своей отъединенности от судьбы, ибо в древности человечество было заключено под стражу Океаноса (в том, сохраняемом еще в cредневековье, смысле, отсылающем к покою ночного города, охраняемого стражами, к делению ночи на первую, вторую и т.д. стражу), который являлся не столь вещественным, сколько «воображаемым потоком, или же, скорее, потоком воображаемого, нежели источником всех видимых вод на земле» 3. Океан невозможно было преодолеть, как невозможно преступить метафизическую границу, порог, черту. Мифологическое круговое время, которое воплотилось в образе пра-потока, удерживающего мир в его целостности, в его осмысленности и психологической устойчивости, символически выражалось в космогонических мифах в виде Змея. Древнее время постоянного «здесь» и «сейчас» отлично от идеи «цикличности истории», или «вечного возвращения», утверждающейся в отрицании господства и распространении модели линейного времени, смысл которого заключается в нескончаемости повторения событий. Оно является способом человеческого существования, которое онтологически заключено в границы круга, воспроизводящегося в культуре в лавровом венке, в короне, ошейнике раба, в поясе, в обруче и т.д. Победа поэта, олимпийца, отмечавшаяся венцом, так же как и корона и ошейник раба, означает не личные успехи или неблагоприятные обстоятельства, но предрешенность победы, короны, ошейника богами, судьбой, роком. Победитель, равно как и побежденный, не имел возможности ни избыть успеха, на который обречен, ни отречься от него, отречься от поражения и судьбы. Подобное чувство испытывал и человек, попавший в рабство; испытывал чувство, которое «было воплощено буквально в виде социального института того, что, в сущности, является онтологической сутью человека. О чем напоминает тот факт, что люди попавшие в рабство, безропотно подчинялись, принимая свою участь» 4.

По Платону, Океанос — единственный бог, который не мог посещать собрание небожителей, ибо должен был постоянно удерживать мир в его целокупности и очерчивать пределы событий 5. Он не имел возможности явиться в мир, поскольку только через него мир и есть. Змей, словно неотступный демон, обвивает человека «и несокрушимо держит в настоящем. Эти узы, охватывающие все бытие, все глубже понуждают погружаться в реальность настоящего, они заставляют исчерпывать эту реальность во всей полноте. Выхода нет. Бегства не существует» 6. Ощутив внутри себя частицу моря, цикличность кровообращения, автономную циркуляцию крови, человек осознал разрыв большого круга, разрыв круга дохристианских представлений о судьбе, кольце, предначертании и роке, тем самым, создал иной образ телоса, включающего суверена и конечной цели. Интериоризованное во внутрь течение Океаноса породило мысль о том, что каждый человек сам себе Океан, равноправный наследник его всеохватывающе-сцепляющей силы. Претворяя модель вседержителя, стал он одинок в своем самостоянии и самодержании, но так как на это претендуют все, в ком течет Океан, то на лицо равноправие не только людей, о и желаний. При условии появления одного и того же объекта желаний цена конфликтов неизбежна. Распадение внешних оков Змея-Океана, образующего кольцо архаического кругового времени, времени, сконцентрировавшегося в «здесь» и «теперь», произошло, согласно Гигеричу, в момент установления креста на Голгофе, основание которого разрубило невидимого Змея в той точке, где голова кусала свой хвост. Это повлекло за собой выпрямление, вначале весьма условное, времени в линию. А сам крест своими полуразведенными, полуохватывающими руками, аллюзия которых — полукольцо крыльев собора «Святого Петра», «Казанского» собора, не являет ли нам образ разомкнутого кольца Океаноса? «Хтонический» образ разрыва кругового времени, созданный Гигеричем, можно дополнить визуализацией победы над Змеем в восточном христианстве в известном иконографическом сюжете «Змееборчества Георгия Победоносца». Если образ разрыва кругового времени основанием креста умозрителен (мы не можем не удивиться ходу мысли Гигерича, когда он буквально читает Писание: «Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре» (Рим. 16, 20), т.е. Змея, ибо сатана носит его облик, что хотя и множит опоры для согласия с его выводами, однако оставляет в недоумении перед загадочным отсутствием христианских преданий и иконографических сюжетов на эту тему), то в иконе зрим; мы воочию видим, в каких муках «выпрямляются» тело Змея — времени, — как распадаются оковы дохристианского порядка (Orbi) жизни, покой и крепость которого удостоверялись и оплачивались регулярными человеческими жертвоприношениями. Иисус Христос не отменяет кровавый ритуал, но доводит его до ужаса, ведь последний есть доведение полезности и оправданности до предела, до невозможности; ужас, кроме всего прочего, «объясняется той гипертрофией «полезного», когда оно становится своей противоположностью» 7. Богочеловек разорвал кольцо необходимости не отрицанием жертвы, но уподоблением ей; приняв правила существовавшего порядка, он своей искупительной жертвой обесценил любую последующую жертву, ибо что более ценно, чем сын Божий ? Георгий Победоносец довершает дело, подвигом своим показавший, что смертен сам требующий смерти. Повергаемый Дракон, Змей — образ выпрямляемого времени, рождение (вернее, в своих извивах и болевых корчах показывающий зарождение) линеарного времени.

Разрыв кругового времени и внесение Океана под кожу человека положили начало замене реальности воображаемого — окружающе-сохраняющего Океаноса, — медицинской реальностью, «восуществленной в узкие горбы личностного существования» 8. Человек, порвав с архаической идеей Океаноса как потока событий и освободившись от его стражи, от его всеохватывающих уз, тем не менее еще более закабаляет себя: он «не только не освободился, но еще более замкнулся в себе, став непроницаемым, бесчувственным» 9. Гигерич положительно отвечает на поставленный им же самим вопрос: «Если Океанос сейчас в нас, не создается ли впечатление, будто мы проглотили нечто превышающее нас и явно неудобоваримое ?» Это требует комментария.

В ХХ веке концепт моря и как предел его океан наполнились новым содержанием в связи осмыслением нигилизма произошла инверсия Океаноса. Языческий порядок, закон был отождествлен с Левиафаном, морским чудовищем, беззаконием, хаосом, пучиной, отсутствием опоры, приключением и неведомым. Наследуя трактовку Т. Гоббса, уподобившему Государство живому организму — Левиафану, в дальнейшем этот образ мыслители использовали для описания хтоническуой силы многократно превосходящей силы человека, олицетворенном хаосе, зла. Характерны в этом смысле мысли К. Шмитта и Э. Юнгера «Эксплуатация — основная черта мира машин и автоматов. Она ненасытно увеличивается, до появления Левиафана 10. В этом нельзя обмануться даже там, где великая империя чуть только не озолотила лачуги. В комфорте Левиафан еще страшнее. Время сверхдержав, как предсказывал Ницше, наступило.

Противоборство с Левиафаном, который тиранично принуждает то извне, то изнутри, — всеобъемлющее и всеобщее явление нашего мира. Два великих страха охватывают человека, когда нигилизм достигает кульминации. Один основан на ужасе пред внутренней пустотой и принуждает человека любой ценой манифестировать себя вовне/наружу — проявлением власти, овладением пространства и повышенной скоростью. Другой воздействует извне, как атака могучего мира, одновременно демонического и автоматического.

На этой двойной игре основана непобедимость Левиафана в наше время. Она иллюзорна; и в этом ее сила. Смерть, которую она сулит — иллюзорна, и потому страшнее чем на поле боя. Даже сильные воины до нее не доросли, их предназначение не выходит за пределы иллюзий. Поэтому военная слава меркнет там, где имеет значение действительность, превосходящая видимость.

Казалось бы, если сразить Левиафана, то освободившееся пространство нашло бы свою реализацию. Но внутренняя пустота, состояние безверия неспособны на этот ход. По этой причине там, где образ Левиафана свергнут, тут же головы гидры выбрасывают новые образования. Пустота востребует их» 11.

Новая страница в осмыслении образа океана броско заявленная Полом Вирилио: «Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в той же степени профанированным авиационной скоростью, в какой они загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения» 12, не нова. Однако идеи превращения океана во внутреннее море не только в биологическом смысле, но и в социально-экономическом высказаны еще в первой половине ХХ века. Например, в комментарии по поводу работы Карла Шмитта «Суша и море», Александр Кожев отмечает, что со всем согласен, за исключением вопроса времени. «Так было, но сейчас уже не так: С точки зрения экономики, никакого «океана» больше нет, остались только «внутренние воды» (нужно обладать «римским» анахронизмом итальянского легкомыслия Муссолини, чтобы думать, будто в 20 веке средиземное море еще является политическим феноменом; сегодня уже все является «средиземным» морем.

С точки зрения стратегии «суша и море» по-гегелевски снимаются в «воздухе»: но война никогда не развязывалась «с воздуха», и никто не хочет быть больше «нападающим». А там, где все только защищаются, больше нет истории и таким образом никакого «Александра»» 13.

Средиземноморская культура

Есть Средиземноморская культура, на общность которой исследовал французский историк Ф. Бродель, а есть прибалтийская. Вино, муссические искусства, философия — продукты теплого срединоземноморья. Европа, незримо тяготея, то к одной (культуре вина), то к другой (пива), внутренне разорвана. История Европы изобилует страницами борьбы как за средиземноморское наследство, так и за лидерство. Москва, как известно, также соотносила себя с третьим Римом, т.е. континентом, империей, землей, с Византией, с Греческой культурой, то есть в итоге культурой Средиземноморья. В притвопоставлении Севера Югу опора на концепт Прибалтики, есть попытка отказа от тотальности тяготения католического, средиземноморского Юга и утверждения равного права протестанского Севера — Балтийского и Северных морей.

Прибалтика в исторической перспективе наследует и перехватывает образ Средиземноморья и в культурной и в политической и экономической сферах.