Для обозначения того, что мы называем «гуманитарным знанием» или «гуманитарными науками» в английском языке есть хороший термин: humanities. Его преимущество в том, что удается избежать сведения гуманитарности к виду знания или наук. Такое сведение представляется правомерным лишь в рамках одного подхода, в то время как можно выделить три основных позиции в понимании природы гуманитарности. Первая из них объединяет позитивистов, структуралистов и материалистов: гуманитарное знание может быть построено по естественнонаучной модели или, по крайней мере, полностью так или иначе структурировано, выражено в дискурсивных формах (например, через оппозиции Леви-Стросса). Если же что-то не поддается подобным процедурам, то это, добавят позитивисты, есть «псевдопроблемы». Вторую позицию заявила в своё время Баденская школа неокантианцев. Согласно этому подходу гуманитарность, в отличие от естественнонаучного знания, изучающего повторяющиеся явления, ориентирована на освоение уникального, неповторимого. И, наконец, третья позиция представлена постструктурализмом, делающим акцент на принципиальной неопределенности, «ризомности» любого знания, что выражено в понятиях дискурса (информационного образования, не имеющего системообразующего центра и направления развития) и конкретизирующих его представлений о «письме» и «различении» (Ж. Деррида). Если первый подход склонен редуцировать гуманитарность к естественнонаучному знанию, то последний, наоборот, — любое знание к своеобразной модели гуманитарности (всё, мол, есть «литература»).
В каждом из этих подходов есть момент истины, но, абсолютизируя этот момент, каждый из них превращает его в ложное «отвлеченное начало». Свою задачу я вижу в том, чтобы, отбросив редукционистские тенденции, предложить модель гуманитарности, в которой данные моменты истины оказываются взаимодополняющими на определенной новой основе.
Такой основой является представление об идеальной деятельности, объединяющее релятивный (структурно-информационный) и субстанциальный подходы, как соответствующие разным уровням любого (в том числе и идеального) бытия. Я имею в виду понимание материального (объективной ре- [116]
альности) и идеального (субъективной реальности) как разных способов существования. Материальное существует относительно внешних повторяющихся взаимодействий, идеальное — относительно внутренней, неповторимой в своем ядре, основы интерпретации (см.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Ч. 2: Онтология. СПб, 1999). Информация есть отношение замещения (репрезентации) между знаком и денотатом на основе интерпретации субъектом. Такой основой является априорная информация, но она не сводится к информации, полученной ранее. Дело в том, что субъект никогда не является tabula rasa, и информационная цепочка в конечном счете должна иметь начало в виде некоей субстанциальной основы интерпретации. Она представляет собой не знаковое переживание, «бытие-для-себя» в смысле Сартра. Информационные структуры субъективной реальности могут быть объективированы, и на этом уровне идеальная деятельность есть познание объективной реальности, результатом которого является знание. Высшей ступенью познания является познание объективных законов. Субъективная основа интерпретации может быть постигнута только посредством понимания как сопереживания («размножение состояний» по В.А. Лефевру). Внешне результат понимания (в таком — герменевтическом — смысле этого слова) выражается не понятием или формулой, но только символом(который в данном контексте, разумеется. не есть синоним знака, но обладает, согласно А.Ф. Лосеву «семантической текучестью», т. е. принципиальной полиинтерпретируемостью). Высшей ступенью понимания является сопереживание базовых ценностей субъекта.
Таким образом, идеальная деятельность есть единство объективируемой информации и необъективируемого переживания. К этому следует добавить, что в обоих случаях имеет место также наличие неопределенности. В познании объективной реальности она в принципе (в потенциально бесконечном процессе) устранима. В понимании уникального ядра субъективной реальности неопределенность остается как неизбежное следствие полиинтерпретируемости. В данном описании идеальной деятельности присутствуют все три момента, правильно подмечаемые, но абсолютизируемые представителями названных выше трех позиций. Специфика гуманитарности, на наш взгляд, заключается не в отсутствии в ней объективных знаний о повторяющихся явлениях, но в присутствии необъективируемых и полиинтерпретируемых субъективных переживаний, что осложняется к тому же неопределенностью, вытекающей из несоизмеримости субъективностей. Дело, следовательно, не доходит ни до редукции к естественнонаучной модели (первая позиция), ни до отрицания повторяющегося и объективируемого в гуманитарии (вторая позиция) ни, тем более, до отрицания всякой определенности и наличия субъективной субстанции (авторства) в третьей позиции. Каждый из «моментов истины» вносит свой необходимый вклад, а вместе они [117]
оказываются достаточными для уяснения специфики гуманитарности (чем и отличается системный синтез от рядополагающей эклектики).
Может ли в таком случае гуманитарная идеальная деятельность быть отнесена к науке? Здесь, видимо, возможны два ответа. Первый из них заключается в том, что гуманитария всегда есть единство науки и искусства. Такой ответ вытекает в случае отождествления науки с ее естественнонаучной моделью, сведения любой науки к познанию объективной реальности. Второй ответ, признающий законность словосочетаний «гуманитарные науки», «гуманитарные знания», требует переосмысления природы современной науки. Однако обсуждение этой проблемы выходит за рамки данного сообщения.
Поясним теперь предложенное понимание природы гуманитарности на примерах возможностей системного подхода и идей синергетики. Система есть множество любой природы, состав и структура которого при заданных внешних условиях с необходимостью и достаточностью определяют его качество. Стало быть, пределы применимости системного подхода — это пределы структурируемости. В гуманитарной идеальной деятельности системный подход применим двояко. Во-первых, как метафилософский принцип. Так, отметив выше наличие неструктурируемых феноменов в гуманитарии, мы тем не менее указали их место в структуре (т. е. получили «знание о незнании» в духе Николая Кузанского). Во-вторых, на объективируемом уровне гуманитарного знания. В этом смысле работы М.С. Кагана могут служить блестящим образцом такого применения. Я полностью согласен с М.С. Каганом в том, что системный подход необходим в гуманитарии, но, в отличие от него, полагаю, что он недостаточен для ее целей. В самом деле, мы можем и должны, к примеру, применить его для установления места ценностей и сопереживания в целостной деятельности, но он ничего не даст для вживания в неструктурируемые феномены. Я убежден, однако, что на критическое отношение к системному подходу имеет моральное право только тот, кто овладел им. Системный подход является необходимой пропедевтикой по отношению к целостному подходу, адекватному необъективируемому ядру субъективной реальности, ее «нерастворимому остатку». Целое, в отличие от системы, содержит в себе неструктурируемое континуальное начало. Но, поскольку это начало находится внутри системы, целостный подход не отменяет системный, но дополняет его.
Что касается синергетики, то ее основные идеи, имеющие философско-мировоззренческое значение, в той или иной форме уже высказывались в самой философии. Важно (опять-таки, в общеметодологическом, а не специальном плане), на мой взгляд, то, что к этим идеям теперь приходит сама наука на своей собственной основе. Для гуманитарии, видимо, имеют наибольшее значение синергетическая идея нелинейности развития и анализ того, что происходит в «точке бифуркации» (в момент рождения нового качества). [118]
Идея нелинейности (разнонаправленности тенденций развития на основе «самодействия») приходит на смену образа абсолютно предопределенной и «единственно верной» «магистральной линии». М.С. Каган в последней своей работе очень хорошо применил такой подход, показав, как из распада первобытного общества возникают три типа дальнейшего развития культуры: скотоводческий, земледельческий и ремесленно-торговый (см.: Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга первая. СПб, 2000).
Философская интерпретация происходящего в точке бифуркации имеет различные варианты. Один из них очень четко представлен в последних работах В.П. Бранского (см.: Бранский В.П. Искусство и философия. Калининград, 1999, гл. IV; Его же. Теоретические основания социальной синергетики // Вопросы философии, 2000, № 4). Согласно этому подходу в точке бифуркации представлено взаимодействие различных факторов, что дает разновероятностные возможности, из числа которых по определенному закону происходит выбор той, которая и реализуется в новом качестве. По сути дела здесь имеет место экспликация идеи взаимодействия. Соглашаясь с моделью Бранского, как необходимой, я в тоже время (как и в случае с системным подходом) считаю её недостаточной для понимания глубинной природы творчества. Последнее включает выбор и комбинаторику, но не сводится к ним.
В точке бифуркации имеет место не только набор возможностей, но и недоопределенность бытия и потому — не только вероятностная детерминация, но и свобода создания новой возможности, не имевшей достаточного основания, но получающей его здесь и теперь. Такой творческий акт С.А. Левицкий назвал «овозможнением невозможного» (см.: Левицкий С.А. Трагедия свободы. М., 1995). В отличие от выбора по правилам (в модели Бранского) творчество непредсказуемо его акт есть событие уникальное. Для меня самое ценное в синергетике — это то, что наука, относящаяся к естествознанию, начинает осознавать эту ситуацию: «Замечательная особенность рассматриваемых нами процессов заключается в том, что при переходе от равновесных условий к сильно неравновесным мы переходим от повторяющегося и общего к уникальному и специфическому» (Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 54).
Системное взаимодействие характеризует объективируемую часть гуманитарных феноменов. Целостное доопределение бытия в свободном творческом акте — их индивидуальное (и не сводящееся к единству общего и особенного) ядро, задающее исходные интенции и являющееся основой интерпретации. Вненаучное (при классическом понимании науки) оказывается не «антинаучной мистикой», но взаимодополняющим (и в смысле глубины сопереживания — определяющим) моментом освоения такой реальности, где ее объективный и субъективный уровни даны в неразрывном единстве. Но именно такая реальность коррелятивна с гуманитарией.
Добавить комментарий