Методологические проблемы современной философии

[28]

Я убежден, что в нынешних условиях полного идейного разброда и утраты философией ее складывавшихся веками «классических» контуров под влиянием захлестнувшего культуру ХХ в. «девятого вала» субъективизма, решающее значение для вступающих на путь философствования молодых людей имеет осознанное методологическое самоопределение. Исходя из этого убеждения, я решаюсь обратиться к студентам нашего факультета с рассуждением, извлеченным мной из вырастающей в компьютере книги, посвященном именно этому кругу вопросов обоснованию того метода философского умозрения, который я считаю оптимальным для выполнения ею тех задач, которые определяют ее необходимость культуре, современной культуре в такой же мере, как и классической. Теоретикам-профессионалам известно, что на разных этапах истории наук, искусств и самой философии вопросы методологии познания играли разную роль. «Научные революции», связанные с тем, что Т. Кун назвал изменением парадигмы в ходе развития познания человеком мира, по каким бы причинам и в какой бы форме они ни происходили, вызывают потребность в методологической рефлексии.

Именно это произошло очередной раз в истории культуры в конце только что завершившего свой драматический путь ХХ столетия приведу суждение выдающегося представителя [29] научной мысли этого времени, одного из основоположников синергетики И. Пригожина: «Мы переживаем тот период научной революции, когда коренной переоценке подвергается место и самое существо научного подхода, период, несколько напоминающий возникновение научного подхода в Древней Греции или его возрождение во времена Галилея» 1. Закономерно, что на всех упомянутых им этапах истории «научные революции» начинались в сфере естествознания и затем осмыслялись философски, как общая для всей познавательной деятельности человека гносеологическая или эпистемологическая, как предпочитают называть ее на Западе методологическая программа, причем задачу эту могли решать не профессиональные философы, а сами ученые от Г. Галилея до И. Пригожина — не дожидаясь их замедленной реакции на открытия наук; во всяком случае, осмысление методологических принципов познания мира, в отличие от разработки методов познания своего предмета каждой частной наукой, выводит методолога за пределы каждой конкретной науки, является философской по своему теоретическому масштабу проблемой. Примечательно в этой связи суждение одного из крупнейших ученых прошлого века А.А. Любищева: «Широко распространенным недостатком многих специалистов-биологов является неосознание тех философских и методологических постулатов, которые лежат в основе их теоретических представлений» 2. Суждение это, несомненно, справедливо не только для биологической науки. Во всяком случае, основоположники философской мысли Нового времени Ф. Бэкон и Р. Декарт специально разрабатывали [30] проблему метода познания, и известно, какое место в теоретической мысли Европы в XVII в. заняла полемика сторонников рационалистической дедукции и эмпирической индукции; проблема метода вновь вышла на авансцену философской мысли в ХIХ в. в учениях Г. В.Ф. Гегеля и О. Конта, затем в противостоянии методологических позиций К. Маркса и Г. Спенсера, и вновь в начале ХХ в. едва ли не во всем невиданно пестром спектре новых философских концепций — в неогегельянстве и неокантианстве, в феноменологии, интуитивизме, эмпириокритицизме, прагматизме, холизме… Представляется закономерным, что во второй половине только что завершившего свой драматический путь столетия, бурное развитие научного знания, техники, социальных отношений вызывало те или иные методологические отклики едва ли не в каждой новой философской концепции. Сошлюсь лишь на несколько теоретических фактов, иллюстрирующих это утверждение.

В 1955 г. в США вышла в свет получившая затем широкую известность монография Дж. Стюарда «Теория культурных изменений», с характерным подзаголовком: «Методология многолинейной эволюции» 3. Особенно примечательно, что за два десятилетия до рождения синергетики и в сфере культурологии, а не физики, ученый сформулировал одну из основных синергетических идей принцип нелинейного развития сложных систем, трактуя его и как объективную закономерность эволюции культуры, и как методологическую парадигму ее изучения.

В 1960г. Ж.-П. Сартр предпослал «Критике диалектического разума» специальный трактат «Вопросы метода». Отдельным изданием вышел его русский перевод 4. В полном соответствии [31] с духом времени и своим увлечением упрощенно понимаемым марксизмом, и резко критическим отношением к экзистенциализму («это паразитическая система, существующая на границе знания» 5), французский философ утверждал здесь: «Метод это социальное и политическое оружие» 6. Еще ярче сознание необходимости методологической рефлексии, при весьма разноречивом понимании оптимального для современного уровня развития философии и науки содержания метода, сказалось в изданном в Лондоне в 1975 г. полемическом сочинении П. Фейерабенда «Против метода. Очерк анархистской теории познания», замысел которого автор разъяснил в предисловии: «Данное сочинение представляет собой первую часть книги о рационализме, которую мы хотели написать с Имре Лакатосом. Я должен был нападать на рационалистскую позицию, а Имре — отстаивать и защищать ее, парируя мои аргументы. Мы полагали, что обе эти части дадут представление о нашем долгом споре по этим вопросам — споре, который начался в 1964 г., продолжался в письмах, лекциях, телефонных разговорах, статьях почти до самых последних дней жизни Имре, и превратился в неотъемлемую часть моей повседневной работы» 7. Суть этого спора  — противопоставление традиционному для рационалистического науковедения пониманию научного метода как способа получения объективной истины «анархистскую» или «дадаистскую» концепцию» 8, которая противопоставляет будто бы устаревшему представлению о «поиске истины» новейший [32] взгляд на науку как на творимый свободной личностью «новый миф» 9. Вместе с тем, философ выражал свое глубокое уважение к противоположным взглядам И. Лакатоса и заметил, что в «теории систем возникает новая, сильная, позитивная философия» 10.

Что касается нашей страны, то в эти годы догматизация вульгарно трактованной методологии марксизма, именовавшейся «материалистической диалектикой», исключала возможность какого-либо обсуждения взаимоотношений диалектики с методологическими достижениями научной мысли ХХ в.; героические попытки некоторых философов доказать отсутствие противоречий между диалектикой и теорией относительности, и теорией информации, и принципом дополнительности, и кибернетикой, и семиотикой, и генетикой, как правило, заканчивались плачевно для этих «ревизионистов», по тогдашней терминологии. Все же в конце 60-х годов оборона защитников менее всего нуждавшегося в этом подлинного диалектического метода от неодолимо развивавшегося научного познания мира была преодолена — прежде всего в ходе теоретического осмысления только что заявившего о себе на Западе «системного подхода». С опубликованием сборника переводов статей пионеров этой новой методологической программы «Исследования по общей теории систем» (М., 1969) и основанием ежегодника «Системные исследования» в нашей стране началось осмысление этой новой парадигмы познавательной деятельности: в 1970 г. в Москве был издан сборник «Проблемы методологии системного исследования», в 1971г. в Ленинграде сборник «Точные методы в исследованиях культуры и искусства», одно за другим выходили в свет [33] методологические исследования И.С. Блауберга, В.Н. Садовского и Э.Г. Юдина; Б.В. Бирюкова и Е.С. Геллера; П.К. Анохина, А.И. Уемова, В.Г. Афанасьева, В.П. Кузьмина. Ныне становится все более отчетливо ясным, что «появление системной методологии является, — как заключает А.И. Уемов, — крупнейшим событием всей методологии науки ХХ века. Его можно сравнить с такими феноменами, как возникновение индуктивной методологии, связанной с именами Ф. Бэкона и Милля, и появлением науки логики в Древнем мире» 11.

Вместе с тем, нельзя не учитывать того, что системный подход зародился на почве биологической науки, был поддержан кибернетиками и математиками, но поначалу сводился к структурному и функциональному анализам. Показательно широкое распространение понятия «системно-структурный подход», объясняющееся тем, что наличие структуры является всеобщим признаком системной организованности, поскольку структура присуща всем типам систем; но тем самым она оказывается признаком необходимым, но недостаточным для открытых систем, бытие которых является определенным способом функционирования таковы прежде всего биологические системы, которые П.К. Анохин и назвал «функциональными»; на этом уровне оказалось возможным изучать и функционирование социальных институтов, что и породило «структурно-функциональный подход» Т. Парсонса. Однако для изучения наиболее сложных типов системы, бытие которых реализуется в их развитии, структурно-функциональный подход оказался хотя и необходимым, но явно недостаточным, и гуманитарное знание стало перед альтернативой: либо отвергнуть системный подход как не соответствующий [34] природе данных систем, либо расширить его методологическую программу, дабы она охватывала и параметры систем данного класса исторических, эволюционных, развивающихся.

Автор этих строк предложил решение данной проблемы в опубликованной в 1973 г. статье «О системном подходе к системному подходу», в которой методология системного исследования основывалась на анализе именно этих, наиболее сложных систем и включала поэтому три скрещивающиеся плоскости анализа системы структурную, функциональную и историческую; в следующем году вышла его монография «Человеческая деятельность: опыт системного анализа» (М., 1974), в которой данная программа была реализована.

Значение переноса методологического конструирования с анализа простейших систем на изучение наиболее сложных состоит в том, что он позволяет преодолеть порожденный позитивизмом редукционизм т. е. сведение сущности антропо-социо-культурных объектов и процессов к действию тех закономерностей, которые были раскрыты в природных объектах и процессах; разумеется, все простое заключено в сложном, и бывает небесполезно его там обнаружить, особенно в тех случаях, когда сложное скажем, человек противопоставляется простому скажем, животному так, как это делало и продолжает делать религиозное сознание, до сего времени не принимающее открытия дарвинизмом происхождения человека. Но ограничиться выявлением в человеке биологических качеств, общих для него и для зверей значит грубо исказить сущность бытия человека, ибо при этом стирается качественное различие между сложным и простым оно оказывается чисто количественным; появление таких наук как этология, зоопсихология, зоосемиотика, социобиология имело безусловно положительное значение, поскольку оно не только выявляло соответствующие формы поведения животных, но и вскрывало корни данных, качественно от них отличных, [35] но выросших из них форм человеческого поведения, но оно часто имело отрицательные последствия, поскольку в самой терминологии, переносившей на биологические процессы названия процессов социальных, тем самым их приравнивало и препятствовало постижению сущности и тех, и других Вот почему нельзя согласиться со сведением социального и, тем более, культурного к биологическому, как это не раз делалось например, когда Ч. Дарвин назвал физиологическую реакцию животных на звук и на цвет «чувством красоты», а А. Грант-Аллен попытался создать «физиологическую эстетику», когда в ХХ в. эстетическое отношение человека к действительности и даже художественное творчество то и дело пытались вывести из физиологии, из кристаллографии, из математики 12, когда под влиянием открытий И.П. Павлова психологическая наука подчас превращалась в своего рода «прикладную физиологию». Напомню, что основоположник позитивизма О. Конт назвал науку об обществе «социальной физикой», и это была не простая метафора, а методологическая декларация позитивистского мышления; одно из свидетельств тому — утверждение авторов предисловия к русскому изданию книги М. Рьюза «Философия биологии» 13 И.Т. Фролова и Б.Г. Юдина, что еще «в неопозитивистском истолковании тезиса о единстве научного знания… фактически предполагалось, что будущая «единая наука» — это своего рода всеобщая физика, то есть описание всей реальности в физических терминах» 14.

Нечто подобное происходило и после рождения таких новых дисциплин как теория информации, кибернетика, теория систем, синергетика, сформировавшихся на почве естествознания, [36] математики и технических наук, но заявлявших о себе всякий раз как об «общенаучных» теориях: как резюмировал В.Н. Садовский сущность деятельности Л. ван Берталанфи, «основатель общей теории систем видел ее смысл в «формулировании общих принципов и законов поведения систем независимо от их специального вида, природы составляющих их элементов и отношений между ними»» 15. Аналогичной оказалась позиция «отцов-основателей» синергетики, выражавших уверенность в существовании «общих принципов, управляющих возникновением самоорганизующихся структур и (или) функций», т. е. что «системы, состоящие из столь различных по своей природе компонентов, как электроны, атомы, молекулы, фотоны, клетки, животные и даже люди, должны, когда они самоорганизуются, подчиняться одним и тем же принципам» 16; потому «в синергетике и в системном анализе основной интерес представляют общие принципы, лежащие в основе функционирования системы» 17. В другой работе основоположник синергетики подчеркивал, что она «в самых разных областях выявляет сходные закономерности развития» и что это относится в полной мере «и к языку, и к искусству, и к культуре или мышлению вообще», хотя и признавал, что в духовной сфере нельзя заранее рассчитать новые способы структурной упорядоченности систем 18. Синергетический подход «и особенно теорию структурной устойчивости, интересно применить к проблемам социальной и культурной эволюции», утверждали И. Пригожин и [37] Г. Николис 19; как конкретно это можно сделать, тут, разумеется, не разъяснялось это дело гуманитариев, а не физиков. (До самой смерти выдающегося психолога нашего времени Л.М. Веккера, бесконечно уважаемого мной ученого и моего личного друга, мы спорили с пеной у рта о взаимоотношении биологического и социального, поскольку он, возможно, под влиянием позитивизма, весьма влиятельного в США, где Лев Маркович провел последние десять лет своей жизни, считал социальное определенным уровнем биологического, я же настаивал на том, что социальное, произошедшее из биологического, является качественно иным способом связи живых существ, и мотивировал это тем, что основные законы данных явлений различны: биологические свойства транслируются из поколения в поколение генетически и обретаются индивидом от рождения, а социальные его свойства генетически не кодируются, индивид усваивает их в ходе своей жизни, и потому способен их менять и практически, и идеологически). Так мыслят и видные отечественные синергетики: «с идеей использовать в анализе человеческой психики математические методы, подход точных наук связано много надежд» 20. Сделано уже немало попыток оправдать эти надежды — от «Математической эстетики» Дж. Биркхофа до «социальной синергетики» В.П. Бранского, но всякий раз на этом пути социально-гуманитарно-культурологические науки и стремящаяся методологически обобщить их усилия философия сталкиваются с существенными трудностями.

[38]

Трудности эти состоят в том, что, с одной стороны, несомненно существуют общие законы организации, функциониования и развития сложных систем, независимо от того, каков их субстрат — физический, биологический, социальный, психологический, художественный, но, с другой стороны, антропо-социо-культурные системы и в своем строении, и в функционировании, и в развитии на один-два-три порядка сложнее систем природных. Поэтому обнаруживая, что, к примеру, и человеческое общество, и сообщества животных являются формами самоорганизации совместного бытия живых существ, или что птичье пение, как и человеческая речь, являются способами передачи информации, или что — примеры К. Маркса — и архитектор, и пчела строят определенные сооружения, а человек и паук ткут некие конструкции нитей — мы еще не обретаем понимания того, что же представляют собой эти плоды человеческой деятельности — ткань, здание, речь, общество. Ибо простое, конечно, содержится в сложном, но качественное своеобразие сложного определяется тем, что оно не сводится к простому: в интересующих нас случаях человек в своем реальном бытии соединяет биологические качества с культурными и социальными, что приводит к появлению неизвестного психике животных плода деятельности человеческого сознания — духовности — и что определяет особую структуру творческой деятельности человека, его общения с себе подобными и с самой природой, наконец, столь же неизвестного природе качества — социальности. С.Х. Раппопорт убедительно показал в своей «Эстетике», сопоставляя «художественные коммуникации» и «научные», сколь сложнее первые, чем вторые, в целом ряде отношений 21. К этому можно добавить, что и в других [39] отношениях — гносеологическом, аксиологическом, проективном — дело обстоит точно так же, и это понятно — наука абстрагирует познаваемые объекты от отношения к ним субъекта, а искусство сливает воедино объективное с субъективным, что и порождает плоды более высокого уровня сложности. Если же мы станем рассматривать сам мир наук, то увидим существенные различия между познающими менее сложные и более сложные формы бытия — природу, которая «только природна», т. е. однородно-материальна (различия между физическим, химическим и биологическим уровнями ее бытия, важные в ряде других отношений, в данном случае несущественны, т. к. не выводят природные формы бытия за рамки сущностного ее качества — движения материи), и человека, который принадлежит и природе, и обществу, и культуре, противоречиво соединяя материальное свое бытие с духовным, природное с внеприродным, сверхприродным и, в известном смысле, антиприродным; отсюда следует, что закономерности, выявленные в ходе изучения природных систем не могут не быть свойственны и системам антропо-социо-культурным, но строение, функционирование и развитие этих последних к действию данных закономерностей не сводится! Особенно важно при этом то, что сложное является не простой суммой ряда элементов, не их совокупностью, а системой, органическим целым — как, скажем, убранство вашей комнаты, в отличие от интерьера мебельного магазина, и потому составляющие эту системную целостность элементы оказываются уже не теми же самыми, каковы они вне данной системы — в том же примере книжная полка, которая одновременно с исполнением своей прямой функции, которая обозначена в номенклатуре магазина, может оказаться в данной комнате и прозрачной стенкой, разделяющей две зоны комнаты, и местом экспозиции статуэток или игрушек, и жардиньеркой; [40] так биологические законы генетики, психофизиологии, воспроизводства рода, звуковой коммуникации не просто переходят в жизнь и поведение человека, но преобразуются в этой более сложной системе под влиянием других ее компонентов. Поэтому речь должна идти не о «применении» открытий теории систем и теории информации, кибернетики и синергетики, сделанных в ходе изучения материально-природных процессов, в изучении процессов социокультурных, психологических, эстетических, а о выявлении того, как закономерности строения, функционирования и развития, действующие в простых системах, усложняются в системах сложных и, тем более, сверхсложных. Ибо в данных системах природное и сверхприродное, биологическое и социокультурное связаны не механически-конгломеративно, как вода с маслом, а органически-системно, т. е. психофизиологическое преобразовывается в них, снимается (в диалектическом смысле понятия «снятие») в духовном, и потому простое распространение на данный класс систем законов математики, физики, биологии, кибернетики, синергетики оказывается разочаровывающе-непродуктивным, неинформативным, что и приводит традиционно-мыслящих гуманитариев к решительному отказу от обращения к помощи природознания, и в былых его формах, и в современных. А это ведет к такому противопоставлению социокультурной формы бытия и биологической, к такому разрыву духовного и материального, которые не позволяют увидеть их генетическую и функциональную связи и тем самым порождают идеологию современного религиозного «креационизма», пытающегося опровергнуть дарвинизм с помощью Библии.

Приведу два интересных примера поиска видными современными учеными способов решения этой, методологически наиболее сложной, задачи — распространения закономерностей, [41] добытых в ходе изучения природы, на бытие человечества, учитывая его качественное отличие от бытия природы. Первый пример — «Общая теория эволюции», разработанная в монографии под тем же названием, автор которой — венгерский биолог В. Чаньи, основатель исследований в этой стране проблем этологии и генетики поведения; в данном случае ученый описывал действие общих законов эволюции на разных уровнях бытия, начиная с молекулярного уровня через уровни организмический, экосистемный, нейрофизиологический и кончая уровнем культуры, духовным и техническим, в «трех теоремах»: «теореме материи и силы», «теореме энергии» и «теореме информации». Суть первой теоремы: «В ходе эволюции физической системы ее структуры развиваются и распадаются. В течение времени доля активной энергии, участвующей в процессе, возрастает, силы, влияющие на взаимодействие структур, увеличиваются, пока их рост не останавливается физическими границами системы»; суть второй теоремы: «В ходе эволюции система уходит от термодинамического равновесия, ее энтропия убывает, количество энергии сохраняется, время, затрачиваемое энергией, и сложность системы возрастают»; суть третьей теоремы: «В ходе эволюции системы в ней возрастает репликативное информационное содержание, которое расчленяется и концентрируется, пока вся система сохраняет репликативное единство. Таково состояние эволюционного равновесия системы, ее самоконтроль и внутренняя стабильность максимальны, тогда как в отношении к внешним воздействиям она минимальна» 22. Допускаю, что ученый верно описал на современном научном языке закономерности эволюции сложных систем, [42] сохраняющие свое действие на всех пяти уровнях, однако представляется очевидным, что если применительно к первым четырем речь действительно может идти всего лишь о степени сложности одних и тех же «теорем», то на уровне культуры, субстанция которой не чисто материальна, а духовно-материальна, управляющие ее развитием материальные силы оказываются сцепленными с другими, природе неизвестными, и более того! становятся зависимыми от этих последних от свободного целеполагания, которое именно поэтому исторически изменяется и в каждую эпоху неоднородно, поскольку разные социальные субъекты руководствуются разными интересами, идеалами, ценностями, знаниями.

Второй пример труд оксфордского профессора зоологии Р. Доукинса «Эгоистический ген», последняя глава которого, посвященная истории культуры, названа «Мемы новые репликаторы». Сам этот изобретенный ученым термин «мемы» произведенный от греческого «мимесис» и структурно подобный биологическому «репликатору» гену, говорит об отчетливом понимании ученым необходимости выявить диалектику общего и особенного, качественно своеобразного, в законах биологического и культурного наследования. Действительно, «законом всякой жизни является развитие через сохранение, самовоспроизведение структур», и эту функцию выполняют в истории культуры мемы мысли, поговорки, мелодии, формы одежды, строительных сооружений и сосудов. Подобно генам, мемы «перескакивают» из мозга в мозг с помощью механизма подражания, таким образом «размножаются», подобно вирусам проникая в сознание все более широкого круга людей скажем, «вера в посмертную жизнь» или «идея Бога», иллюстрирует этот тезис Р. Доукинс: «Мы не знаем, как эта идея возникла в общем мемофонде (mempool), вероятно, она не раз рождалась в независимых друг от друга [43] «мутациях», но знаем, что она воспроизводится в бесчисленном множестве повторений с помощью высказанного или написанного слова, образов великой музыки и великого искусства» 23; правда, проблемой является вычленение мемов из целостного текста произведения.. Но ученый идет и дальше он утверждает, что мемам, как и генам, свойственны такие качества как «своекорыстие» и «беспощадность», складывающиеся благодаря их конкуренции, соперничеству; вместе с тем, и мемы, и гены могут образовывать сложные ансамбли как это делает, например, церковь, объединяя архитектуру храма, обряды, музыку, изобразительное искусство, письменные тексты 24. «Когда мы умираем, продолжал Р. Доукинс, мы можем оставить после себя только две вещи гены и мемы», однако длительность действия ген невелика всего несколько поколений для конкретного ансамбля ген, и если «от Сократа сегодня сохранились лишь один-два гена, то системы мемов, созданных Сократом, Леонардо, Коперником, Маркони поныне остаются неослабленными» 25.

Все же перед ученым не может не возникнуть вопрос при всей общности жизни генов и мемов, чем же вторые отличаются от первых? Ответ на него поражает своей невнятностью единственное, что он мог на эту тему сказать, это то, что человек способен преодолевать эгоистическое поведение мемов своим альтруизмом 26. И в этом случае представляется очевидным, что для выявления качественного своеобразия законов наследственности в культуре недостаточно придумать для ее носителей другое название — хотя это, несомненно, необходимо нужно начинать с изучения того, как и почему общие [44] структуры процессов принимают тут различные формы. Иначе говоря, как конкретно биологическое превращается в био-социо-культурное. Неудивительно, что этого не сделали те физики, биологи и математики, которые открыли общие законы системологии и синергетики, теории информации и кибернетики в ходе изучения материальных систем в природе и в технике, ибо они не располагали необходимыми знаниями духовной жизни человека, социальной реальности, истории культуры, но это могут и должны сделать ученые-гуманитарии психологи, культурологи, социологи, историки, этнологи, теоретики педагогической деятельности, этики и эстетики, наконец, гуманитарно-ориентированные философы, т. е. все те, кто профессионально владеет накопленным за несколько миллионов лет существования человечества «материалом» его бытия. В полной мере разделяя точку зрения Е.Н. Князевой и С.П. Курдюмова, что синергетика это не просто и не только новая научная дисциплина, но новый «стиль мышления», характеризующий «постнеклассическую науку», поскольку он является «некоторого рода синтезом позитивных элементов детерминистской и вероятностной картин мира» 27, автор настоящего исследования считает необходимым развивать синергетику в направлении освоения ею наиболее сложных анропо-социо-культурных систем и процессов их самоорганизации.

Научная мысль и философская методологическая рефлексия оказались ныне в ситуации, которая назревала на протяжении всего прошлого столетия на языке синергетики ее называют бифуркацией (Е.Н. Князева и С.П. Курдюмов остроумно сравнили ее с позицией сказочного героя на развилке дорог и со структурой мифологического [45] мирового древа): суть ее состоит в необходимости выбора той или иной методологической ориентации либо на теоретический способ мышления, идеальные модели которого предоставляют науки, и идти по пути И. Канта и Г. Гегеля, осваивая достижения современной научной мысли, либо на художественно-образный, поэтически-исповедальный способ осмысления жизни, идя по пути С. Кьеркегора и Ф. Ницше так, как это делает постмодернизм, ориентацию которого не на науку, а на поэзию, точно определил такой компетентный судья как Ж. Делез.

Само собою разумеется, что если оба эти пути устойчиво и широко представлены в философской мысли ХХ в. скажем, в контроверзе «Хайдеггер — Хабермас» в Германии, или «Деррида — Дюфрен» во Франции, или «Подорога — Сагатовский» в нынешней России, значит, оба они отвечают потребностям современной культуры и должны рассматриваться как проявление в культуре действия «принципа дополнительности». Поэтому не могу не оспорить распространенное и на Западе, и в России, позитивистское представление о «смерти философии», во всяком случае, в том виде, какой она имела в классической «метафизике», т. е. во всеохватывающих онтологических, мировоззренческих и методологических системах — этому представлению противостоит достаточно активное, хотя, несомненно, все еще менее популярное интеллектуальное движение, ориентирующую философию на сохранение врожденных ей качеств научного мышления, с учетом того, что его непозволительно сводить к физической или математической модели, и что к научно-познавательным функциям сущность философии не сводится. Помимо ссылок на деятельность в данном направлении многих видных отечественных философов, приведу, как симптоматичный пример, изданный в 1992 г. во Франции сборник статей 14 видных европейских [46] ученых и философов, начиная с И. Пригожина, обсуждавших четыре проблемы: «Человек и природа. Проблема природы человека. Человек лицом к универсуму. Человек и жизнь». Авторы предисловия, названного «К новому видению мира», утверждали: отличие современной ситуации в том, что «в нашем обществе видение мира определяется уже не религией, а наукой», и что «новая наука» должна преодолеть былую раздробленность научного знания, исходя из понимания предмета изучения как «целого, а не простой совокупности частей» 28. В заключении, написанном известным членом Римского клуба Э. Ласло, философом, разделяющим идеи теории систем и синергетики, говорилось: наука будущего станет «холистической наукой», поскольку «будет гораздо больше сосредоточена на ансамблях, чем на частях» 29. Еще один пример — изданный в 1993 г. в Германии сборник диалогов крупнейших ученых и деятелей культуры — И. Пригожина, Г. Фритча, Ст. Лема и ряда других, составители которого так сформулировали цель этого издания: содействие выработки «нового единства наук и философии», основанного на «междисциплинарной совместной работе, в которой философии принадлежит не менее важная роль, чем религии…» 30

В предлагаемой вниманию читателя монографии выражена и последовательно проведена аналогичная позиция признание родственности философского дискурса научному мышлению, при ясном понимании их существенных различий в целом ряде отношений. Родственность же эта опирается на господство абстрактно-теоретического, а не образно-метафорического, мышления, поскольку [47] законы бытия могут быть осознаны именно как законы и соответственно сформулированы только на теоретическом языке. В этой связи я хотел бы особенно высоко оценить последнюю, опубликованную уже после его смерти, книгу выдающегося ученого и мыслителя Н.Н. Моисеева «Универсум. Информация. Общество» 31, обобщившую долгий путь его философских по своему масштабу размышлений и обращенную к молодежи как своего рода интеллектуальное завещание людям XXI века не случайно Предисловие к этой замечательной книге начинается такими словами:

«Я надеюсь, что уже в ближайшее время возникнет представление о необходимости пропедевтического курса «Современное миропонимание». Кризис во взаимоотношениях Природы и общества стремительно нарастает, и образование должно далеко выходить за рамки узкого профессионализма. Современный человек должен видеть мир в его целостности. Только представление об общей логике развития того мира, в котором мы живем, поможет нам избежать катастрофических последствий кризиса, который неумолимо надвигается. А может, и избежать этого кризиса!» 32. И далее, объясняя, почему он, представитель самой конкретно-точной и одновременно самой абстрактно-отвлеченной от «наличного бытия» науки математики, пришел к своеобразной разработке таких философских по сути концепций как теория систем, теория самоорганизации, синергетика — сам он предпочитал называть это «направление мысли» всеобщим эволюционизмом 33, Н.Н. Моисеев ставил вопрос об исторической необходимости современной науки изменить свою методологическую ориентацию: [48] «В науке всегда существовали две тенденции. Одна это стремление к специализации: понять “все больше о все меньшем”. Она отвечает сиюминутным потребностям практики… Другая тенденция — “увидеть большее, пренебрегая меньшим”. Она отвечает стремлениям человека увидеть целостность того мира, в котором мы живем. И, значит, заглянуть в будущее, опуская некоторые детали, заменяя микроскоп телескопом. Сегодня происходит гипертрофированное развитие первой тенденции, что препятствует формированию целостного видения образа современного мира. В данной работе делается попытка развития второй тенденции, что отвечает моему замыслу обсуждать мировоззренческие универсалии» 34.

Могу лишь добавить, что в нашей стране освобождение от многолетнего диктата деформированного В.И. Лениным и вульгаризированного И.В. Сталиным марксизма, открытие многоцветья Западной философии вызвали такую сумятицу в философских и около-философских умах, что решение «врожденных» философскому мышлению мировоззренческих проблем стало многим молодым людям казаться чем-то устаревшим, несовременным и подменялось теоретически безответственным эссеистким маргинализмом, когда «современным» признается, говоря языком Н.Н. Моисеева, стремление говорить «все меньше о все меньшем».

Вот почему, сколь бы существенны ни были мои разногласия с В.Н. Сагатовским, отступающим в ряде теоретических позиций от принципов последовательного рационализма и системного мышления, должен признать истинно современным сам замысел его «Философии развивающейся гармонии» 35, возвращающий философии ее главную культурную функцию.