Формы субъективности в философской культуре XX века. Введение

• Методологическая неопределенность и проблема конституирования
• Возможность обобщенной методологии субъективности
• Постановка задачи
• Предлагаемые подходы к решению

[3]

Сложившаяся к концу XX века в философской и интеллектуальной культуре ситуация методологической неопределенности во многом связана с общим кризисом важнейшей темы классической философской традиции — темы субъективности. В современной философской культуре происходит методологическая переориентация с анализа природы познания и сознания, на выявление предпосылок субъективности и типов ее конституирования. Новые результаты структурализма, семиологии и философии языка, с одной стороны, и герменевтики, с другой, демонстрируют два основных методологических типа конституирования субъективности — этическую модель интерсубъективности и языковую модель онтологии, обладающих большим эвристическим потенциалом, чем феноменологическая и ценностная модели. Изучению основных типов конституирования субъективности, а также обобщению их методологического потенциала с целью выявления нового ресурса рациональности современной философской культуры и посвящается данное исследование.

Обращение к досубъективным фундаментальным целостностям, определяющим ее значимость и предшествующим ей — важнейшее методологическое решение философии XX века. Оно связано с тремя основными стратегиями «поворота» в проблематике субъективности, произошедшими в XX веке. Во-первых, поворот от анализа сознания к анализу языка, связанный с одной стороны с темой конституирования в генетической феноменологии Гуссерля, а с другой — со стратегией философской герменевтики Хайдеггера-Гадамера. Во-вторых, поворот от темы непосредственности душевной жизни (сознания) к проблемам языковой природы и механизмов действия бессознательного, его языковой структурированности в структурализме Лакана и традиции семиологии. В-третьих, «лингвистический поворот» и проблема границ языка в философии позднего Витгенштейна и культурных практиках постмодернизма.

Данная трансформация имела существенные последствия для изменения динамики культурных процессов XX века. Тем самым очерчиваются пределы классической культуры рационально автономной субъективности и возникает необходимость принципиального расширения ее горизонтов. Это связано не только с изучением языкового и интерсубъективного основания классического символа свободы, но и с формированием особого пост-гуманистического типа культуры, способного усвоить произошедшие в ней реальные внесубъективные процессы, так и не востребованные классической культурой разумной индивидуальности, что связано с известной неполнотой ее [4] методологических предпосылок. Обобщенное исследование основных типов конституирования субъективности стало бы важной составной частью преодоления идеологической ангажированности гуманистической культуры и внесло бы определенный вклад в процесс упорядочивания методологического самосознания философской и культурной традиций XX века.

Методологическая неопределенность и проблема конституирования

Произошедший в философской культуре XX века поворот от темы субъективности к анализу предшествующих ей, порождающих ее более фундаментальных целостностей имел принципиальное значение для прояснения самой внутренней природы субъективности. К концу первой трети XX века в европейской философской, интеллектуальной и художественной культуре сложилась достаточно парадоксальная ситуация, когда теоретически очевидная область субъективности с точки зрения ее практического осуществления стала неинтеллегибельной, т.е. ее практические стратегии перестали быть рационально обоснованными. Об этом свидетельствует печальный опыт мировой войны, разрушивший разумность гуманистической культуры и породивший такие «кризисные» культурные явления как литературный и художественный экспрессионизм и, в дальнейшем, экзистенциализм как последний вариант мировоззрения индивидуальности. Важнейшим следствием данного поворота можно считать преодоление идеи моральной субстанциальности субъективности или ее ценностной нормативности. Разделение субстанциальности и феноменальности сознания, признание того факта, что субъективность не есть субъективность сама по себе, что ее непосредственность отнюдь не выражает смысл объективности мира породило задачу прояснения динамики самого становления субъективности, а также выявления тех досубъективных неочевидных целостностей, порождающая энергия которых и позволяет субъективности выражать нечто большее, нежели ее непосредственную природу.

Однако, такое разделение субстанциального и феноменального планов субъективности имело и свой негативный результат, поскольку оно привело к методологической неопределенности в рассмотрении этой существенной для формирования самой философской традиции проблемы. Гуманитарная культура последовательно потерпев неудачу в попытках обоснования деятельностной природы субъективности сначала в форме знания (неокантианская теория ценностей, проект методологии гуманитарных наук Дильтея), а затем в форме деятельности самого сознания (феноменология Гуссерля, феноменологическая эстетика и социология) полностью отказалась от анализа духовных феноменов обратившись к аналитике определяющих сознание материальных элементов.
[5]

Предпринятая в постмодернизме трансформация философии в эмансипаторскую технику анализа стратегий власти и институтов господства имеет своим результатом не столь уж и радикальное изменение специфики и направленности интеллектуальной деятельности. Разница между классической гуманистической культурой самосознающей субъективности и постмодернистской идеей децентрированного субъекта реально состоит в изменении деятельностного начала, в переносе акцента с деятельностной природы сознания на деятельностную характер бессознательного (воли, желания). Таким образом складывается «экономическая точка зрения», рассматривающая интерсубъективную реальность по модели обмена. Но по сути мы имеем дело с модификацией той же самой темы субъективности, утверждающей о наличии некоторого действительного деятельностного начала, фундирующего субъективность, но являющегося энергетическим, т.е. не опосредованным сознанием. Переход от осмысленной деятельности субъекта к неинтеллегибельности стратегии воли точно так же наталкивается на смысловые границы самой концепции деятельности. И если в первом случае речь шла об идеологических границах моральной автономии, то во втором — о проблеме конституирования, генезиса самой субъективности, т.е. об обнаружении исходного пространства пассивного формирования субъективности, предшествующего ее деятельностной природе. Конституирование (порождение) субъективности так или иначе, но совершается с помощью выразительной энергии языка, идет ли речь о его онтологической, символической или прагматической природе. Так сформулированная проблема означает переориентацию исследования с бессознательного волевого фундамента субъективной активности к ситуации рождения еще пассивной субъективности, что возможно лишь будучи опосредованным особой выразительной действительностью языка. Так мыслится концептуальное преодоление неизбежных идеологических следствий различных формулировок темы субъективности.

Возможность обобщенной методологии субъективности

Представляется достаточно очевидным, что та ситуация, в которой оказалась сама идея субъективности как основание европейской культурной традиции выражает собой особого рода апорию субъективности. Уже достаточно разработанная постмодернизмом концепция практического осуществления субъективности в принципиально дорефлексивном плане, избегая, тем самым, идеологизации субъективного деятельностного начала, осуществляемого культурой морального и рационального сознания сталкивается, одновременно, с тем обстоятельством, что сама возможность субъективного деятельностного начала так, как она была рождена европейской культурой может быть осмысленна лишь теоретически, т.е. сквозь призму того же [6] сознания, а именно как нравственное сознание, осуществляющее действительность свободы. И проблематизация возможной содержательности символа свободы неизбежно обратной своей стороной имеет невозможность связать дорефлексивные практические стратегии с субъективным началом вообще (антропологической тотальностью духа и воли, тела и познания). Такая постановка проблемы вновь возвращает философскую культуру к проблемам природы разума и характера рациональности и необходимости нового осмысления исторического сознания.

Наиболее насущным в этой связи остается вопрос о возможности новой всеобъемлющей методологии субъективности. Однако, достаточно внимательный анализ методологического состояния проблемы показывает, что акцент дальнейших исследований должен быть направлен скорее не на прояснение еще неявных законов субъективности, а на многообразие несоизмеримых типов ее конституирования, а следовательно требуется методологическое различение двух моментов. С одной стороны, это досубъективное пространство конституирования и первоначальной пассивности формирующегося субъективного начала, совмещение которых демонстрирует антропологический анализ, говоря о едином действующем человеке, практически реализующемся в эмоциях, желаниях, познании и воле. Иными словами подобное изменение исследовательских акцентов требует не всеобщей методологии исторического сознания, а генетического (онтологического) анализа его культурных и эпистемологических следствий.

Постановка задачи

Одним из важнейших обстоятельств, повлекших за собой глубокий кризис классической модели рациональности в начале XX века может быть признано сведение темы субъективности как фундаментальной проблемы культуры к задачам ее беспрерывной моральной реализации и максимально полного отождествления ее внутренней действительности с неочевидной и внешней для нее системой ценностей. Однако, это отнюдь не устранило, а скорее усугубило глобальный кризис идеи идентификации личности, который охватил европейскую культуру начала XX века. Все дело в том, что само сведение темы субъективного основания культуры (личности) к задаче актуализации субъективности, равно как и объективно значимой системе ценностей, указывает лишь на следствие некоторой реальной проблемной ситуации, а именно — ситуации порождения субъективности как исходного пассивного начала, предшествующего самой идее деятельности и задаче актуализации.

Такая переориентация философского исследования с практических следствий на предпосылки конституирования субъективности мыслится в двух основных направлениях: с одной стороны, речь может идти об установлении особого онтологического отношения [7] к слову, точнее, особого рода опыта ответственности, лишенного этической направленности. Этот онтологический опыт обязательности языка, противоположный по направленности опыту этической ответственности поможет, как представляется, преодолеть теоретическое затруднение теории ценностей, находящее свое отражение в практической антиномии между подчинением и бунтом, пронизывающей области педагогики, психологии и этики. Таким образом, разрешение этой практической антиномии мыслится не с помощью новой практической стратегии принятии решения, но в обратном направлении, путем обнаружения доэтического пространства языка, находясь внутри которого человека обретает пассивный (онтологический) опыт значимости слова. В таком онтологическом опыте доэтического повиновения языку, внутри которого обнаруживается бытие, прежде любой моральной, политической, воспитательной задачи проявляется исходная ситуация первоначального исходного конституирования субъективности.

С другой стороны, подобная онтологизация языка явно оставляет невостребованным не менее важные невербальные модели порождения субъективности, исходящие из понимания языка или как особого рода символического пространства, значимая целостность которого соотносит и опосредует в себе воображаемую природу сознания и бесконечно недостижимую реальность, или как функции социальных практик (употребления), предшествующей языку области интерсубъективного взаимодействия, явно этический характер которых и формирует само значение языка и смысл индивидуальной субъективности. Данная ситуация демонстрирует взгляд на язык как на систему трансляций деятельности, систему социальных практик, имеющую характер не онтологической порождающей модели, а процедурный характер социальной терапии искаженной коммуникации. Она подразумевает идею этического невербального конституирования субъективности.

Итак, проблематичность классической трансцендентальной стратегии различения возможности и действительности в отношении индивидуальности подводит к признанию ее предпосылок либо в форме того, что только пассивно (ситуация пребывания в языке), либо того, что только активно (социальные практики интерсубъективной коммуникации). Однако, в любом случае до тех пор пока отсутствует отчетливо разработанная методология анализа типов конституирования субъективности, представляется невозможным преодоление кризиса гуманистической культуры личности. Поэтому более эффективной может быть не создание новой системы идеологических и моральных представлений о субъективности, но реконструкция исходных досубъективных оснований, экспликация которых позволит обойти саму практическую антиномию, лежащую в основе идеи личности.

Предлагаемые подходы к решению

Анализируя сферу культуры и субъективность как ее основание не с позиций этического формализма поступка, морального просвещения общества, ценностной ориентации политики и экономики, а исходя из выявленных досубъективных порождающих моделей самой субъективности, так и обнаружить реальные причины кризиса гуманистического мировоззрения, недоступные антропологически ориентированному анализу. Это вовсе не указывает на исчерпанность классической гуманистической культуры. Наоборот, будучи дополненной анализом своего генезиса и целостностей ее конституирующих — бессознательное, язык, социальная практика — отчетливо может проявиться до сих пор скрытый ресурс ее рациональности.

Основными методологическими подходами к решению данной проблемы выделенные три типа конституирования субъективности, представляющие собой, по сути, три различных типа понимания соотношения феноменальной области субъективности и ее дофеноменального порождающего условия. Первый тип дофеноменального — представление об особой онтологической природе языка, в пространстве событийного осуществления которого совпадают бытие и субъективность — зафиксирован традицией философской герменевтики, берущей начало в идеях немецкого романтизма об универсальной действительности языка. Второй тип конституирования субъективности представлен в структурализме и семиологии, это — идея символического пространства культуры, структурированного в соответствии с механизмами языка, где язык понимается уже не как опыт бытия или события реальности, но как ее символическая модель, лингвистические механизмы которой (имя, речь) и порождают внутренний опыт самоидентификации субъективности. Третий смысл дофеноменального основания конституирования субъективности представлен в философии позднего Витгенштейна и эстетических практиках постмодернизма. Это понятие социального контекста языковой области значений. Идея неязыкового типа упорядочивания конституирования субъективности связана с утверждением изначальной доязыковой этической области социальных практик, придающих значение процедурному пространству языка. Таким образом, указанные методологические подходы могут быть соотнесены в едином проблемном пространстве, а именно вокруг становления, конституирования субъективности. Так или иначе вся проблема фокусируется вокруг языка как силы, переводящей объективный порядок вещей мира во внутреннее единство субъективности. Вопрос только в языковом или этическом основании конституирования субъективности. Такое обобщенное описание процесса конституирования субъективности, сочетающее эвристические возможности традиционно противоположных традиций, позволит восстановить важную методологическую [9] непрерывность между классическим и неклассическим типами философствования, столь насущную в конце XX века.

Такая постановка проблемы вновь возвращает философскую культуру к проблемам природы разума и характера рациональности, ее невостребованных в классической культуре ресурсов, и необходимости нового осмысления исторического сознания.