Есть мыслители, чья мысль звучит сама по себе, а мыслитель оставляет только имя для мысли, как знак авторства, но не как само выражение живого присутствия говорящего. Знак авторства может вести сквозь слово мысли к присутствию, к самой живой явленности говорящего. Но… именно мысль, как сказывание того, что в мысли есть, имеет в этом случае первостепенное значение, независимо от явленности того, кем сказана мысль. Конечно, мысль может вести к уникальному присутствию [98] говорящего, но скорее всего, сама мысль говорящего стала его уникальным присутствием. Говорящий исчезает в мысли или слове. Есть мыслители, чье имя говорит не только, да и не столько о мысли, в которой выносится какое-либо существенное видение, сколько об их уникальном присутствии как основании самой мысли. Один из таких мыслителей — Гурджиев. Его ученик, П. Успенский, который обобщил учение Гурджиева, не представляет, исходя из понимания силы присутствия, интереса как живая личность, как живое присутствие. Он представляет интерес как тот, кто собрал воедино систему знания, как систематизатор возможной, так называемой эзотерической, науки, которую будто бы развивал Гурджиев, и обобщил эту систему под именем «Четвертый путь». Гурджиев же интересен сам по себе, как уникальная личность, которая, может быть, по силе своего потрясающего присутствия не имеет себе равных в ушедшем веке. В большинстве случаев следует изучать то, что предлагает мыслитель в своих идеях и мыслях; но есть люди, которые важны как потрясающее присутствие, которое задевает наше собственное бытие. Не их отвлеченное учение, вбирающее в себя огромный комплекс знаний, а то, каковы они, те, кто одним своим местом в мире могут изменять бытие других; которые одним своим действием позволяют нечто видеть, заставляют нас отправиться в путь понимания сущности этого потрясения, требует нашего внимания. Поэтому для нас важно заявить: присутствие Гурджиева продолжается. После подобного заявления естественно возникают вопросы.
Вопрос первый. Что такое присутствие? Присутствие есть принадлежность к Тайне, так как сама Тайна превосходит всякое присутствие. Она может быть названа Сущностью, которая делает реальным присутствие. Присутствие само становится тайной, но тайной постижимой и непостижимой, в отличие от Тайны, превосходящей всякую возможность постижения. Она постижима только как непостижимость. Постижение непостижимости есть не знание ее сути, а опытное знание невозможности постичь Ее в принципе. При этом отсутствие может пониматься как один из вариантов присутствия, так как оно, как способ присутствия, указывает на утрату связи с Тайной, а в некоторых случаях и на ее забвение, следствием чего является возможное непонимание самого упоминания Имени «Тайна» для Сущности, с которой мы связаны присутствием. Отсутствие есть тоже самое присутствие, но лишенное своей собственной сути. В некотором смысле имя нашего присутствия, присутствия всех есть отсутствие, ужасающая утрата связи с Живым и Безличным Первоначалом. К этому стремится Сама Тайна или наш произвол? И все-таки «мы связаны». Мы все в своем отсутствии связаны с самой Тайной и самой Тайной. И наше стремление к ней свидетельствует о намерении прорваться сквозь пустоту отсутствия к полноте присутствия. Само имя «Сущность» следует понимать как недостаточное для описания Самого Живого Бога в единстве [99] безличного и личного, стремление к Которому приводит нас на духовный путь самоумаления и самообретения. Присутствие может стать началом пребывания в свете Божественного сияния. Пребывание превосходит присутствие тем, что оно не просто связывает нас с Тайной, а делает непостижимым образом сопричастными ей. Присутствие есть прежде всего присутствие другого человека, так как наше собственное присутствие ускользает от нас. Оно не дано нам, но в нем мы призваны быть подлинными, поэтому присутствие другого человека возвращает нас к самим себе, как живым и самостоятельным существам. О чем ведется речь, когда речь о другом человеке? Не о его мыслях и идеях, а о присутствии, в котором сказалось и сказывается нечто, что указывает на связь с Запредельным или на ее отсутствие. Из присутствия другого человека нам открывается Сама Тайна, которая указывает на то, что мы можем быть ее сопричастны, если сможем умереть как «тупоголовые трехцентричные существа», по Гурджиеву, и стать теми, кто чувствителен к неповторимости мира и Бога. Есть присутствия святых, которые указывают на пребывание в свете Самого Бога. Пребывание есть присутствие тех, кто в намеренном страдании и активном мышлении, которое проповедовал Гурджиев, стал действием Бога в мире. Как пребывание превосходит присутствие, так и присутствие превосходит существование. Основная характеристика существования состоит в его временности, в стремлении к смерти, в осознанном и неосознанном умирании. Присутствие есть характеристика вневременности, возможности бессмертия. Возможность указывает на то, что отсутствие как один из способов осуществления присутствия говорит о невозможности осуществиться. Другой человек умирает, оставляя свое присутствие как подлинность своего существования или отсутствие как неосуществленность. Стоит ли его замечать? Он сам умер, но может ли умереть присутствие? Умереть может все, что рождалось, но рождалось ли присутствие? Присутствие есть. Как? Как явленная временность существования, связанная с вечностью несуществования и вечностью бытия Бога. Другой человек интересен в той мере, в какой он оказывается местом связи с Иным бытием или небытием. Это означает, что присутствие может пониматься как место, которое является местом полноты человека, где он осуществляется в меру себя, связанного с самой Тайной. При этом Другой или Другое должно пониматься как Кто и Что Запредельного. Есть присутствия Другого как Божественного Друга, а есть присутствие Безличности Тайны. Присутствие прежде слов и письмен. Оно есть или нет. Оно не рождается, а открывается. А открытие возможно как открытие того, что есть. Присутствие не может не быть, но оно может быть как нет, то есть бывают случаи, что оно есть так, будто его нет, как слова, которые до своего сказывания уже устарели. В словах присутствие выражается, но не сказывается в меру себя, потому что в слове указывается на тайну присутствия, так как подлинное присутствия — несказываемое. Оно явлено, оно [100] продолжает являться в слове и после смерти, но оно продолжает являться как тайна, указывающая на Тайну. Разве слова нас захватывают? Нет. Нас, с самого начала, захватила Тайна бытия. И есть люди, в которых эта тайна явлена наиболее всего. По-моему, Гурджиев — один из них. Именно по-моему, так как явленность присутствия другого человека может стать очевидной из нашего собственного присутствия сопричастности Тайне: из собственного присутствия мы встречаем присутствие иного.
Вопрос второй. Кто такой Гурджиев (1877 — 1949)? Гурджиев — тот, кто учился быть (скорее всего, у суфийских мастеров); существовал как маг для одних и как шарлатан для других; учил осознанной свободе в повседневности существования через активное мышление и намеренное страдание. Он видел уродство и тупость жизни, поэтому стремился разрушить глупость человека-с- тремя центрами, открыть ему иные измерения существования и научить его свободе, ведущей к еще большей свободе. Гурджиев — ученик, который стал учителем, но не учителем старой традиции, а учителем вне традиции, стремясь основать новую традицию, которую, фактически, при всем наличии школ Гурджиева-Успенского, ему не удалось осуществить. Почему? Потому что его путь есть путь не божьей благодати, а путь сильной воли самого основателя. Гурджиев — тот, кто сам, вне традиции, осознал свои силы для того, чтобы учить человека свободе через утрату ложного самоотождествления. После автокатастрофы (1926) и быстрого выздоровления Гурджиев, учитель понимания так называемого Четвертого Пути, приступил к созданию книг, трудных как для чтения, так и для понимания, в которых стремился выразить свои намерения, которые заставили его основать Институт Гармонического Развития Человека и стать учителем нового пути реализации человеческого предназначения в мире. Гурджиев в своей временности и вневременности дан нам через книги и восприятия, а тем самым через присутствия других людей. Гурджиев одними воспринимается как страшный человек. Почему страшный? Потому что он разрушает человека, утверждая, что человека еще нет, что он машина, которая действует только под влиянием окружающих человека обстоятельств. И разрушает безжалостно, без знаков любви. Кто это вынесет? Он разрушает человека как комплекс ложно сформированных представлений. Человек как данность есть машиноподобное животное, не осознающее себя, так как подлинному человеку еще только предстоит родиться, разрушив свою тупость и бессознательность. Гурджиев не тот, кто Творит, но тот, кто Разрушает. А кто разрушает как не сатана? Гурджиев вызывает страх, потому что он представляет темные силы? Сатана — тот последний соблазн огромной силы, который необходимо пройти ученику, чтобы суметь любить каждого. Сатана — первый и последний враг, а Христос сказал, что необходимо любить врага. Кто сумеет полюбить врага, столь сильного врага? Только тот, кто станет выше или ниже врага в Боге. Для других Гурджиев — [101] очаровательный человек. Почему? Потому что он очаровывает своей силой, таинственной индивидуальностью и неповторимостью. Потому что он — та сила, перед которой трудно устоять, чтобы не восхититься или не испугаться. Но он — та сила, которая стремится разрушить данность человеческого уродства не для себя, а для того, Кого мы забываем в тупой озабоченности собой. И Которого мы создаем по своему подобию из своего рабства собственным заблуждениям.
Вопрос третий. Что такое присутствие Гурджиева? Присутствие другого человека имеет имя. В имени оно обретает свою конкретность. Каково имя присутствия Гурджиева? Миф. Но миф — общее имя, в нем нет еще конкретности мифа конкретного героя. Миф о чем или миф чего? Жить в мифе и быть мифом — не одно и тоже. Например, К. Кастанеда создает миф, желая жить в нем, но его миф лишен полноты, лишен явленности, так как его намерение таинственности есть скрытность несовершенства, потому что сам миф превосходит намерение таинственности. Хотя в мире иллюзий и виртуальности лучший образ создать миф присутствия в информационном, где, вроде бы, все очевидно, пространстве, оставаться неочевидным, но намекающим на свою таинственное бытие. Миф Карлоса наилучший потому, что после второй мировой войны мы живем в мире, который есть мир очевидных иллюзий и нереальностей, и один из единственных способов сохранить себя живым — жить в мифе игрового неучастия в играх виртуальных иллюзорностей ненастоящего. Миф — единство явного и тайного, когда очевидное указывает на связанность с непостижимым. В чем состоит особенность мифа Гурджиева? Имя его присутствия — разрушение для создания. Чтобы разрушать, нужна сила, но чтобы создавать, нужна еще большая сила. Гурджиев мог разрушать, но не мог создавать, он мог создавать условия для создания, но не мог создавать, так как создание не в его власти. Он хотел создать то Я, которое есть; он создал его для себя, но он не мог его создать для других. Он мог разрушить человеческое заблуждение относительно самих себя и мира, но создать новую личность, личность свободного сознавания не в его власти. Создает не он. Смысл разрушения — прийти к началу, а началом начал является пустота или ничто. При разрушении то, что разрушается, превращается полностью в ничто, совершенным образом становится ничем, остается только намерение иного бытия, полное силы и осознанности. Разрушение не должно пониматься как негативный аспект духовной практики, оно должно пониматься как начало пути к полноте целостного существования. В стремлении разрушить человеческую глупость, которая есть следствие машиноподобности человека, лежит не ненависть к человеку как таковому, а нелюбовь вот к этому человеку, которым является каждый из нас. Вот такой он не может стать подлинным и взойти к Богу. Дело учителя — разрушать заблуждение ученика, чтобы ученик стал свободным как от собственных иллюзий, так и от собственных привязанностей, и прежде [102] всего от привязанности к собственному учителю. Гурджиев создавал невыносимые условия существования для любящих его учеников, чтобы они смогли быть сами. Быть самому — вот цель гурджиевского разрушения. И это разрушение есть нелюбовь к конкретной глупости «идиотов», но есть любовь к тому возможному человеку, которым каждый из нас призван стать, потому что только такой он есть. Форма разрушения — безжалостность, но безжалостность разрушения есть аспект зла, зла, которое призвано приводить к любви. Любовь — не слово о любви, а поступок любви. Можно ли видеть в силе безжалостного разрушения человеческой иллюзорности проявление любви? Да, несомненно, если это разрушение ложного самопонимания человеком себя и мира. Такое разрушение приводит к свободе, а совершенная любовь есть любовь свободных. Гурджиевское разрушение есть разрушение для свободы.
Вопрос четвертый. В каком смысле его присутствие продолжается? Все, что продолжается, имеет начало и конец, но ни начало, ни конец нам не даны. Присутствие другого дано нам все сразу. Присутствие продолжается в имени, а имя есть тот духовный символ, через который присутствие другого человека может быть явлено. Явлено бытию других существований и присутствий, поэтому оно продолжается в сознании тех, кто воспринял его как действие неумирающей силы, но не силы Бога, а силы того, кто хотел уподобиться Богу. Присутствие продолжается не в физическом пространстве, но во временном пространстве человеческих переживаний ума и сердца. Присутствие другого человека может продолжаться, пока есть те, кто воспринял это присутствие, и оно живет и действует в них и на них. Присутствие умирает с теми, кто более совсем не воспринимает живое веяние этого присутствия. Или это присутствие, полное силы, не исчезает, но ждет момента, когда пробудятся иные присутствия, готовые принять действия этой силы, чтобы указать возможные пути к Совершенству Того, Чье Имя превосходит всякие наименования.
Вопрос пятый. Стоит ли замечать это присутствие? Касается ли оно нас? Его присутствие прекратиться не может, хотя оно может остаться незамеченным. Не всех касается его сила. Его присутствие не обязательно замечать всем, так как оно касается не всех. Оно касается тех, кто претендует на обладание духовной силы, в которой сказывается связь с иными мирами, и которая позволяет воздействовать на других людей именно связью с иными мирами. Оно касается и тех, кто стремится к абсолютной свободе: свободе как от внутреннего, так и внешнего влияния, оно касается и тех, кто стремится быть совершенным в безупречности своих поступков. Гурджиев — не конечная остановка в пути, он лишь средство, которое помогает понять себя и свои устремления. Разве стоит останавливаться на каждой стоянке? Он не для всех, но для тех, кто очарован силой его индивидуальности, а может, и испуган его явлением в фотографии или слове. Силой, которая стала преградой на пути воссоединения с Тайной, [103] но прощание с его силой и открытие своей ничтожности может привести к встрече с самой Тайной, превосходящей всякое собственное понимание и непонимание человека. Легко ли отказаться от силы, если стремился к Силе? Но если стремишься к Свободе, то как не отказаться от силы?
Любое присутствие другого человека указывает на необходимость тому, кого оно коснулось, быть местом действия Тайны Живого Бога, быть самому тайной. Быть тайной — не цель, но следствие явленности настоящей жизни. Цель в том, чтобы быть живым полнотой Тайны. Гурджиев имел опыт полной жизни и хотел научить этому своих людей, учеников. Он думал, что знает как это сделать. У него есть чему научиться, но в определенный момент с ним необходимо попрощаться и двигаться дальше, чтобы встретиться с той Тайной, которая превосходит все тайны, чтобы самому стать полнотой Этой Настоящей Тайны, но для это надо вернуться к подлинной традиции, которая есть традиция Живого Бога, который при этом может открыться только Лицом к Лицу, индивидуально, без опоры на что-либо иное, нежели собственное присутствие здесь и сейчас.
Добавить комментарий