Диахрония и тема Другого

Быть может, наиболее инертной и труднопреодолимой в понимании сущности времени является метафора потока, чье непрерывное однонаправленное движение в каждый данный момент обусловлено и детерминировано предшествующими мгновениями. Эта метафора довлеет и в феноменологии времени Гуссерля, где интенциональность ре-тенции и про-тенции сводит время сознания к сознанию времени, к ре-презентаци их в «присутствующем существовании» (в том случае, когда вот это присутствие «я мыслю» и означает бытие как таковое). «Универсум переживаний, составляющих реальное бытийное содержание трансцендентального ego, вмещает все эти переживания лишь в универсальной форме единого потока, которому как вливающиеся в него подчинены все отдельные переживания» 1. Обращение к прошлому или будущему происходит из устойчивой точки «удержания» живого настоящего присутствия.

Время присутствия укоренено в чистом «теперь», реальная временность мышления принадлежит настоящему в его отношении к прошлому и будущему. Главным достоянием мышления, истолкованного феноменологически, является понятие интенциональности. Видение, познание и удержание связаны воедино в структуре интенциональности. Присутствие внутри «Я мыслю» относится так или иначе к прошлому и будущему, последние себя ре-презентируют в понимающем отношении идентичного Эго, присваивающего любую инаковость как свое собственное, направляя «другое» к «тому же самому». «Другой» в познании становится достоянием Эго, что и обеспечивает «чудо имманентности». В пределах этого собственного (как составляющего его конкретную сущность) и посредством его — трансцендентальное Эго конституирует объективный мир как универсум «другого» бытия. Любой предмет (равно как и человек) дается как тождественный самому себе на основании наглядного синтеза отождествления, принадлежащего трансцендентальному Эго. В конституции Эго заключены конституции всех сущих для него предметностей. Мотивация как форма, как формальная закономерность универсального генезиса обеспечивает конституирование единства прошлого, настоящего и будущего в структуре текущих способов данности. «Но внутри этой формы жизнь протекает как мотивированный ход особых конститутивных свершений, имеющих многочисленные особые мотивации и системы мотиваций-свершений, которые в силу всеобщих закономерностей генезиса образуют единство универсального генезиса ego. Ego конституирует себя для себя самого, так сказать, в единстве некой истории…» 2

Предметные единства возможны лишь в рамках законосообразного эгологического генезиса, они связаны универсальной формой самотождественности Эго. Проблема времени в феноменологии — это интенциональная проблема, подчиненная при этом проблеме универсального генезиса. Изначально конституирование новых предметов возможно лишь благодаря активному генезису — связыванию в разнообразных, специфически активных синтезах на основе уже данных способов осознания. Имманентная временность, обеспечивающая самотождественность Эго (аподиктически данное «Я есмь»), гарантирует тождество предметных данностей. «Ведь при экспликации бытийного горизонта моей собственной сущности я первым делом наталкиваюсь на мою имманентную временность и тем самым на мое бытие в форме открытой бесконечности потока переживаний и в форме всех как-либо включенных в этот поток собственных моих определений, к которым относится и моя экспликативная деятельность. Протекая в живом настоящем, она может в модусе восприятия как такового найти только то, что протекает в живом настоящем» 3.

Предметная нацеленность мысли, называемая интенциональностью, превращает Эго в единственный источник временных синтезов. Учение Гуссерля настаивает на несомненности абсолютного бытия сознания и конституировании любых предметных единств (посредством взаимосвязей актов сознания) как коррелятивных самодовлеющему, замкнутому опыту «монады».

Однако теоретический путь, проделанный в XX веке всевозможными философскими направлениями, не оставляет никаких иллюзий по поводу «полной монадической конкретности собственной сферы». Влияние учений Ницше, психоанализа, структурализма, неомарксизма сказывается в лишении сознания признаков абсолютного совершенства, равно как в проблематизации идентичности субъектов различных форм опыта. «Я мыслю» уже никому не представляется единственно и абсолютно достоверным обоснованием реальности. Тем не менее, в понимании проблемы Другого феноменологическое истолкование слишком влиятельно, чтобы его можно было игнорировать (хотя место чистого трансцендентального Я заступил коллективный субъект общества потребления). Речь о тематизации Другого посредством стратегий унификации, отождествления, удержания «того же самого», нивелирование инаковости. Именно Гуссерлем заложены основы понимания интерсубъективности как сообщества монад, конституированного в собственной сфере каждого Эго, где Другой наделен смыслом «другое Я» на основании «сообща-конституирующей» интенциональности, вбирающей, втягивающей в себя и, с помощью тематизирующего взгляда, осознающей любую инаковость. От Декарта до Гуссерля знание, манифестированное в «Я мыслю», выражает эгологическое значение интенциональности, эгологизм любого синтеза, постоянное собирание всей инаковости в синхронии присутствия. Все усилия направляются на то, чтобы устранить пугающую, угрожающую инаковость Чужого, превратив его в Другого, а затем в alter ego — зеркальное отражение Я. Мы сделаем попытку утвердить позитивность Другого (отличную, однако, от наивного оптимизма, учреждающего сообщество равных разумных существ, осуществляющих ведущую к согласию коммуникацию, на основе моральных идеалов ответственности и взаимного уважения). Это «позитивное» присутствие Другого предшествует всякой «разумности» и «целеполаганию». Другой составляет трансцендентальное условие всякого возможного опыта, выходя при этом за пределы имманентностия сферы сознания.

Имманентен ли временной генезис сознанию? Как возможна диахрония в опыте мышления единичного? Этот вопрос проблематизирует статус Другого.

Отрицание имманентной трансцендентности Другого непосредственно связано с темой временности. Субъект речи, децентрированный по отношению к индивидуальному телу, ложное сознание и идеологемы политических режимов — расколотая, расщепленная феноменальность человеческого Я, ставшая реальностью в XX в., лишает возможности говорить о статуарном, законченном, несокрушимом ядре, чеканном и устойчивом абрисе «внутреннего мира». Идея имманентной временности, гарантировавшей самотождественность для Гуссерля, опиралась, в действительности, на убежденность в беспредпосылочности cogito как источника всякого возможного смысла. Время и интенциональность нераздельны в трансцендентально-феноменологической стратегии интерпретации присутствия.

Как представляется, условия оформления внутренней жизни не принадлежат самой этой жизни. «…Внутреннее движение, направленность, переживание лишены значимой определенности, уже-данности, не живут своею наличностью» 4. Переживание как нечто определенное не переживается самим переживающим, оно направлено на некий предмет, смысл, но не на само себя. Рефлексия, являющаяся важнейшим методологическим достоянием феноменологии, схватывает переживание потока жизни сознания не в его изначальной чистоте протекания, а как новую предметность, модифицированную рефлективным осозаннием. Чтобы пережить свои состояния в отношении предметов, я должен сделать свои переживания специальным предметом своей активности. Самого переживания как душевной определенности нет для меня. «Я должен стать другим по отношению к себе самому — живущему эту свою жизнь в этом ценностном мире, и этот другой должен занять существенно обоснованную ценностную позицию вне меня…». [с. 136] Такая данность самому себе собственной жизни возможна только как сущностно (в смысловом отношении) прошлая, только в соотнесении с абсолютно прошлым, носителем которого является фигура Другого. Прошлое задает необходимую дистанцию, отдаленность, отрыв от контекста целого, где отныне возможно вычленение ценностных смысловых единств.

Как представляется, тематизация Другого возникает именно в контексте проблемы временных синтезов. Если конечное мышление, обращенное к себе самому, обнаруживает лишь разнонаправленные интенсивные потоки желаний, влечений, локальные раздражения, удержания точечных перцептивных ударов, пребывающих в вечном теперь, вечном настоящем, то основным вопросом будет источник генерации синтезов — временных синтезов, создающих образы вещей мира, которые отныне могут стать предметами какого-либо опыта. Присутствие гарантировано лишь в этом бесконечном пребывании, в пассивном удержании тождественного, создающего основу для синхронии. Самопереживание дает основу для повторения, творя необходимую изначальную ткань — перцептивное поле, на основе которого всякое мыслящее и действующее Я еще должно актуализоваться. Повторяющиеся перцептивные удержания составляют изначальный слой генезиса всякого сознания, конституируют живое настоящее. Но преодоление пассивности, собирание Я, диахрония (введение прошлого как такового) возможны лишь в присутствии Другого. Другой — условие диахронии, наличия памяти, будущего, условие становления (тогда как я сам — условие пребывания). Роль Другого во «внутренней» жизни — рождение времени как такового, собирание временного целого, «того индивидуального и ценностного целого протекающей во времени внутренней жизни, которое переживается нами в другом» 5.

«Привычка — первоначальный синтез времени, учреждающий жизнь настоящего, которое проходит. Память — основной синтез времени, учреждающий бытие прошлого (то, что делает настоящее преходящим)» 6. Активный синтез, рождающий припоминание и узнавание, невозможен без фигуры Другого. Само учреждение репрезентации предполагает Другого как объект, задающий отношения сходства и смежности, близости и дальности (т.е. проблема времени — это проблема расстояния до Другого, пространства; дистанции запускают машину памяти). Другой актуализирует измерение прошлого, заствляя его присутствовать в настоящем; он вводит элемент чистого прошлого, никогда не бывшего настоящим, но служащего обоснованием того, что проходит. Прошлое упорствует в Другом свои прошедшим настоящим, оно содержится в актуальном или новом настоящем.

Сознание спаяно, сплетено с миром, изначально пребывает в недифференцированном потоке переживаний. «Положительно значимым в своей сплошной данности мир становится для меня лишь как окружение другого» 7. Другой, взгляд Другого, его желание, действие, заставляют объекты выступать для меня из нерасчленной массы воспринятого, задает измерение глубины, вводит знаки невоспринимаемого в поле моего восприятия. Мой мир — это мир отношения другого к объектам, имеющим для него смысл. Если универсум — бесконечная череда неустойчивых внутренних состояний, если бытийный статус объекта задается его включенностью в опыт переживания, желания, понимания, действия, оценки, то отношения с объектами мира — это отношения с Другим, вступившим в отношения с объектами, уже несущим так или иначе соотнесенное с миром понимание. «Он релятивизирует незнаемое, невоспринимаемое, так как другой вводит для меня знак невоспринимаемого в то, что я воспринимаю, понуждая меня охватить то, что я не воспринимаю, как воспринмаемое для другого. Во всех этих смыслах мое желание всегда проходит через другого и через другого получает себе объект. Я не хочу ничего, что не было видано, подумано, использовано возможным другим. В этом основа моего желания. Именно другой всегда спускает мое желание на объект». [Д./Т]

Другой — носитель возможного мира (а значит и моих возможностей, в том числе возможности воспоминания), только он в состоянии вводить временные измерения в вечное настоящее меня самого. «…Другой не есть ни объект в поле моего восприятия, ни субъект, меня воспринимающий, — это прежде всего структура поля восприятия, без которой поле это в целом не функционировало бы так, как оно это делает».[Д/Т]