Идея систематизации человеческого знания с целью сведения многообразия познавательных форм к определенному единству, обладающему инвариантной структурой и претендующему на четкую логическую упорядоченность посредством объективных закономерностей, все еще привлекает к себе внимание философов. В настоящее время возможность реализации этой идеи и ее правомерность отстаивается сторонниками системно-синергетического подхода, которые уверены, что «точное, логически развернутое и доказательно фундированное гуманитарное знание нужно не меньше, чем логически строгое научное естествознание»1. Поскольку точность и доказательность берутся в качестве критериев научности, а последняя провозглашается необходимым атрибутом «чисто философского анализа»2 социо-культурных явлений, равно как и философского творчества вообще, постольку проблема поиска путей взаимодействия естественных и гуманитарных наук вновь становится актуальной и настоятельно требует своего решения.
Можно указать на два возможных варианта решения этой проблемы, которые сразу же бросаются в глаза. Первый состоит в том, чтобы свести гуманитарное знание к естественнонаучному, представив последнее в качестве основы, которая и является гарантом научности гуманитарного познания. В истории философии существует много примеров бесперспективности такого сведения, и это обстоятельство послужило причиной тому, что в настоящее время уже никто не пытается добиться систематизации человеческого знания, следуя по этому пути.
Второй вариант решения данной проблемы отличается от первого лишь перенесением акцента с естественнонаучного знания на гуманитарное, а не по существу. Отвергнув традиционные позитивистские решения, которые приводили к очевидной редукции, сторонники систематизации стали искать опору в теории систем и затем в синергетике. Идея Т. Парсонса о том, что реальность организована логически и имеет системный характер, а также концепция самореферентных и самовоспроизводящихся социальных систем Н. Лумана спровоцировали переход от социальной проблематики к исследованию культуры в целом и гуманитарного знания в частности. М.С. Каган предложил использовать для этих целей теорию синергетики, акцентируя внимание на том, что исследователю нужно ориентироваться не на естест- [112]
венные науки, а на гуманитарные, поскольку последние представляют собой более сложные типы систем. По его мнению, причина неудачи позитивистского решения проблемы систематизации знания состояла в том, что более сложное традиционно объяснялось исходя из более простого (что и вело к редукции), в то время как следует поступать наоборот, объясняя простое исходя из сложного. То есть: не естественные науки должны быть основой наук гуманитарных, а гуманитарные — естественных. Точность и доказательность естественнонаучного знания проистекают из относительной простоты соответствующих систем, которые сравнительно легко поддаются теоретическому анализу и поэтому вполне обозримы, т. е. понятны, но отнюдь не из их совершенства и т.д. Подлинной же точности и научности, с другой стороны, можно достичь только при изучении самых сложных систем — социума, культуры и т.п., сложность которых как раз и является причиной отсутствия в настоящее время общепринятой научной методики гуманитарного познания. Последнее обстоятельство должно служить не поводом к отказу от систематизации знания и поисков единых критериев научности, а, наоборот, стимулом к последнему.
Чтобы выразить свое отношение к возможности решения данной проблемы, можно обратиться к творчеству Р. Рорти, известного американского критика научной парадигмы мышления, ориентированного на познание действительности и систематизацию познанного с целью построения адекватной картины мира. Рорти интересен, прежде всего, тем, что он не пытается найти противоречия в описанных выше вариантах систематизации знания, а показывает абсурдность самой идеи последнего. «Познание ради познания», равно как и стремление объять необъятное, каталогизировать мир, в каких бы формах они не проявлялись — от позитивистского физикализма до культурологической синергетики, — должны сначала быть поняты сами по себе как попытки уйти от ответственности за свое существование посредством апелляции к объективности — бескомпромиссной фиксации «самого дела», некой безликой инстанции, идолопоклонническое служение которой и составляет смысл научной деятельности исследователя. Другими словами: разбор противоречий возможных вариантов решения проблемы систематизации знания и даже доказательство невозможности ее решения всегда уже исходят из признания правомерности существования данной проблемы и тем самым способствуют поддержанию ее актуальности. Даже отрицая возможность унификации знания, мы вынуждены пользоваться тем словарем, который был создан для утверждения этой проблемы и использование которого как раз и делает ее достойной внимания. Рорти считает, что нужно отказаться от старого словаря, а не корректировать его содержание: только тогда мы сможем увидеть его абсурдность и сумеем оценить негативное влияние с его стороны на нашу жизнь.
[113]
Почему же Рорти предлагает отказаться от идеи объективного познания и научной систематизации познанного? Ответ на этот вопрос позволит задуматься и о применимости синергетики в культурологии и философии.
Позиция Рорти стоит того, чтобы о ней говорить, еще и потому, что она является результатом отнюдь не праздного интереса: защищаемый им прагматизм с момента своего возникновения постоянно пытался, с одной стороны, провозгласить естественные науки образцом для подражания для наук гуманитарных, а с другой — доказать способность искусства, религии или политики участвовать в познании ничуть не меньше, чем на это способны естественные науки. Так, Пирс был уверен в том, что привносит в философию методологию точных наук, и даже пытался дедуцировать свои философские взгляды из положений математической логики. С другой стороны, Пирс подчинил логику этике и эстетике и яростно критиковал своих позитивистских оппонентов. Джеймс прославился своей любовью к эмпиризму, фактичности и конкретике, однако он же провозгласил верования столь же надежным источником истин, каковым являются и естественные экспериментальные науки. Дьюи, в свою очередь, старался использовать дарвинизм для обоснования своих философских воззрений, намереваясь сделать «научным» все существующее знание.
Рорти обращает внимание на то, что прагматизм как своеобразная стратегия философствования появился в результате поиска точек соприкосновения между научным и гуманитарным знанием и эволюционировал со временем по пути к дискредитации идеала научного знания (как адекватного соответствия объективному положению дел) и отказу от господства эпистемологических установок в философии и культурологии. Рорти считает такую эволюцию закономерной и весьма поучительной для современных философов, пытающихся защищать традиционную парадигму познания с ее требованиями систематичности, точности и доказательности.
Вкратце аргументы Рорти можно сформулировать следующим образом. Во-первых, реализм в его погоне за объективной реальностью упускает из вида реальное для конкретного человека — именно то, что актуально и значимо только для него одного: его идеалы и стремления, фантастические представления и заблуждения, которые кажутся ему истинами и играют важную роль в его жизни, и т.д. Каждый человек живет в своем, вымышленном им мире, а культура в целом складывается из этих миров и не может, поэтому, быть научно описана или же представлена в качестве системы. Применение методов точных наук в гуманитарной сфере невозможно в силу того, что сам предмет исследования не имеет четких границ и весьма неточен, непостоянен и порою вообще не поддается какой-либо фиксации (можно представить себе, какой разрушительной силой обладал бы тогда известный «эффект бабочки», если бы элементами системы являлись мимолетные чувства людей, их эмоции, грезы и т.п.).
[114]
Во-вторых, ориентация на достижение соответствия теории и действительности друг другу превращает последнюю в сухой теоретический конструкт, лишенный содержания и жизни. Истина (с большой буквы) всегда была величайшим заблуждением философов и ученых, стремящихся к упрощению действительности и к ускользанию от ответственности за свои поступки. Рорти рассматривает прагматизм и эпистемологию (т. е. классическое научное мышление) не просто как разные стратегии философствования, а как исключающие друг друга экзистенции: если первой свойственно самостоятельное полагание своего смысла, то вторая апеллирует к авторитетным инстанциям, которые и определяют ее существо. Творчество и догматизм — вот два полюса человеческого существования, которые несводимы друг к другу точно так же, как несводимы гуманитарные и естественнонаучные сферы. Можно сделать вывод за Рорти, продолжая его мысль, что всякое системостроительство, даже если оно стремится рассматривать нечто в его динамике и развитии, есть догматизм, поскольку оно всегда исходит из наличности того, что следует подвергнуть инвентаризации, и того, что следует обнаружить в качестве закономерностей, структурных связей и т.д. Превратить культуру в логически упорядоченную систему невозможно даже не потому, что такая система была бы сверхсложной и потребовала бы знания всех ее бесконечных по числу элементов, а потому, что культура — это не столько то, что есть, сколько то, чего еще нет и что только будет. То, что будет, не определяется ни законами логики, ни законами природы — оно всегда случайно, необязательно и спонтанно. Принципы и закономерности находятся уже после того, как нечто случилось, и было бы ошибочно думать, что они способны прогнозировать развитие ситуации в будущем.
В-третьих, научное познание, создавая картину мира, исключает из нее все, что противоречит логике и может быть названо абсурдным, в то время как абсурд так же важен для жизни человека, как и законы логики. Чтобы добиться логической упорядоченности сущего, заковав его, например, в ту или иную систему, приходится онтологизировать логические законы, в результате чего реальность представляется в качестве различных овеществленных понятий, противоречий и тождеств, которые создают структуру универсума и без труда могут быть выражены в той или иной научной теории. Такая логизация сущего, как известно, вполне приемлема в качестве определенной методики естественнонаучного познания (при условии, что мы не будем отождествлять картину реальности с самой реальностью), однако в сфере гуманитарного знания она недопустима в принципе. Причина кроется в значимости абсурда для социальной и культурной жизни человека. Абсурд тесно связан со свободой человека. Очевидно, что если нам придется согласиться с тем, что наша жизнедеятельность представляет собой логически упорядоченную систему, каждый элемент которой имеет свой смысл и осуществляет определенную функцию, то пребывание в качестве [115]
своеобразных синергетических машин лишится для нас всякого смысла. Как только жизнь человека станет осмысленной, она потеряет всю свою привлекательность — в этом и состоит главная опасность синергетической конвергенции гуманитарных и точных наук.
Добавить комментарий