Современная демократия: тенденции, противоречия, исторические иллюзии

• Введение
• Если исходный постулат неверен…
• Демократические принципы и современность
• Демократия как форма общественной регуляции и власти
• Традиционная и управляемая демократия
• «В доме повешенного о веревке…»
• Немного апологии
• Мера свободы и мера насилия
• Актуальна ли идея гражданского общества?
• О смысловом поле
• Формирование новой российской культуры
• Демократия как психическая реальность
• Заключение

Введение

В последние годы становится все более очевидным: что-то происходит с демократическими институтами. И это «что-то» происходит не только в России. Совсем недавно почти привычным стал новый термин «управляемая демократия»; ранее пытались говорить о «постсовременности», «сверхновом» периоде истории и т. д. О чем это свидетельствует? Я попытался поискать ответ, но не могу сказать, что нашел его. Поэтому в том, что здесь обсуждается, будет больше вопросов, чем ответов, и автор заранее просит его извинить.

Если исходный постулат неверен…

Как известно, каждый общественный институт имеет какое-то символическое выражение или идею, лежащую в его основе. Консультации с несколькими квалифицированными экспертами позволили сделать вывод, что таким символическим выражением идеи современной демократии стал в свое время лозунг: «Свобода, равенство, братство».

Позволю себе напомнить, что этот принцип, обладающий огромной социальной силой и заразительностью, был выдвинут и обоснован французскими просветителями Ж.-Ж. Руссо, Вольтером, Д. Дидро и др. еще в XVIII веке. И со времен Французской революции (1789-1794) стал стержнем новой мировой идеологии, а если точнее — идеологии Нового времени. В то, уже давнее, время (на фоне привилегий высших сословий, деспотического контроля государства и духовного гнета церкви) свобода воспринималась как настоятельная необходимость. Более того, в обществе сложился идеал ничем не ограниченной свободы, которая, как считалось, отвечает естественным потребностям человеческого духа и естественному порядку вещей. Естественность, разум и свобода духа — становятся основными идеалами эпохи Просвещения. И хотя эта эпоха закончилась к началу XIX века, но идеалы остались и продолжали определять общественное мнение и общественное устройство передовых стран мира на протяжении всей последующей истории.

Уместно также напомнить, что понятие свободы трактовалось в нескольких смыслах, но, прежде всего — в экономическом, политическом и этическом. В экономическом смысле свобода означала резкое снижение зависимости личности от государственной власти. В политическом — она понималась, как право поступать по собственной воле. В этическом — по сути, предлагало новую веру: в величие свободы духа и свободной личности.

Последний тезис априори предполагал естественное (или природное) равенство всех людей, а все имеющиеся формы неравенства рассматривались как искусственные, обусловленные сложившейся в обществе несправедливостью, пережитками и предрассудками, а также — воздействием морально устаревших социальных институтов. Считалось, что достаточно освободиться от этих институтов, как человек проявится во всем величии своих духовных и физических сил.

И здесь было первое и глубочайшее заблуждение, ибо, как убедительно доказано современной наукой, а также всем историческим и социальным опытом Человечества, люди не равны по своим физическим, интеллектуальным и духовным качествам, и с этим, как отмечал даже Карл Маркс, ничего нельзя поделать (см. «Капитал»). Тем не менее, на протяжении двух последних столетий формальным критерием развития Европейской цивилизации оставалась апелляция к тем правам и свободам, которые были записаны сначала во французской революционной «Декларации прав человека и гражданина», а затем, уже в середине ХХ века — во «Всеобщей декларации прав человека».

И хотя провозглашенные принципы «Свободы, равенства и братства» фактически никогда не пересматривались, в ХХ веке они претерпели существенные изменения. Но пока — не были переосмыслены.

Демократические принципы и современность

Философия позитивизма и либеральная идеология, появившаяся как преемница идей Просвещения, и провозглашающая приоритеты, прежде всего — свободы экономической (следствием чего стало еще более явное неравенство), закономерно привела к появлению социал-демократических, а затем и коммунистических идей.

Причина достаточно очевидна — дегуманизация идей Просвещения, из которых постепенно «выхолащивались» «равенство и братство», и, по сути, осталась только идея экономической свободы, обретшая новое звучание в другом иллюзорно-спекулятивном лозунге «равенства возможностей». Но здесь также: и наука, и социальный, и исторический опыт множества поколений тысячекратно подтверждают, что никакого равенства возможностей не было и нет. Ни для отдельных людей, ни для конкретных наций, ни для тех или иных государств.

Вероятно, можно было бы признать, что именно некритическое восприятие и воспроизводство заразительных идей Просвещения, а также их последовательная реализация в ХХ веке привели к весьма специфическому развитию капиталистических отношений, двум мировым и сотням локальных войн, а также появлению тоталитарных режимов, включая такой демократический выбор (напомним — без кавычек), как фашизм.

Еще до Гитлера, в начале ХХ века, гениально предвидя подобные «повороты» демократии, Н. Бердяев писал: «Признание народной воли верховным началом общественной жизни может быть лишь поклонением формальному началу, обоготворением человеческого произвола. Народная воля может захотеть самого страшного и демократический принцип ничего не сможет возразить против этого» 1…

В более близком нам примере, на смену дискредитировавших себя идей «всеобщего равенства и братства» появились идеи парциального (то есть — частичного) звучания: «рабоче-крестьянской солидарности», «пролетарского братства», «социалистического единства» и т. д.

Эти попытки регуманизации общественных отношений (в форме социалистических и коммунистических идей) вначале, в первой половине ХХ века, получили огромную поддержку населения Европы и даже далеких Америки, Азии и Африки, но затем были последовательно профанированы «социалистическим строительством» во всех его проявлениях.

Я не буду здесь напоминать, что идеи обладают особой силой, также как и о том: сколько братской крови было пролито «под знаменами» этих идей. Казалось бы, они уже не так важны. Но в результате этих воинствующих (безусловно — преемниц демократических) идей, трагического общественного опыта ХХ века и страха его повторения, в мировом сообществе была сформирована новая мораль — мораль силы, безапелляционная и беспощадная. Мы хорошо помним это по периоду холодной войны, когда сформулированный еще в XVII веке принцип: «Цель оправдывает средства», — давал право на все.

Можем ли мы, сейчас, уже в XXI веке, говорить о том, что эта мораль не действует? Пережил ли мир «упоительность разрушительного созидания» и примитивную модель взаимодействия по принципу разделения на «своих и чужих», «друзей и врагов»? Не является ли столь пугающее «фундаменталистское единство» лишь еще одной из форм исторического реагирования на утрату иллюзорных идей «всеобщего равенства и братства» и того, что (пока, безусловно — лидирующая) Европейская цивилизация не смогла предложить сколько-нибудь адекватных современности идей, лозунгов и нравственных ориентиров? Многим хорошо известны имена духовных лидеров мирового терроризма. А кто назовет имена наших духовных лидеров, современной Европейской цивилизации? Есть ли они? Или, может быть, они нам не нужны?

Попробую дополнить и расширить этот тезис. Как известно, никто не понимает друг друга лучше, чем бывшие враги. Всего один комментарий с этой точки зрения. К началу 90-х наш бывший враг № 1 остался в гордом одиночестве, со всеми своими вооружениями и военными доктринами, но без противника (и, фактически, без реальной победы), что, безусловно, должно вызвать ощущение некой опустошенности, и потребности замены. Замена нашлась. Найти врага всегда проще, чем друга. Но были ли найдены хоть какие-то новые идеи, объединяющие нас не против кого-то, а ради чего-то?

Было бы несправедливо не упомянуть здесь В. Путина, который в отличие от Дж. Буша, постоянно предлагает Западу объединиться, и не ради массированных операций подавления или возмездия, а ради сохранения мира и стабильности. Фактически, мы имеем здесь два потенциальных полюса новой мировой политики. Но стоит подчеркнуть, что мир и стабильность — это только условия реализации какой-то цели, но не сама цель, которая пока так и не сформулирована.

Демократия как форма общественной регуляции и власти

Позволю себе еще раз напомнить очевидные вещи: в историческом аспекте власть всегда начиналась с силы и удерживалась по формуле «кто — кого?». Затем появилась ее вторая составляющая — право, базирующаяся как на прямом наследовании, так и на преемственности власти. В последние века, с появлением парламентских институтов, в цивилизованных странах власть базировалась уже не столько на силе, сколько на морально выверенном праве, идеях нравственности и просвещенном знании.

Нет ли у нас, в начале XXI века, ощущения, что тезис о том, что сила (как во внешней, так и во внутренней политике) является лишь вспомогательным (или крайним) аргументом, сейчас подвергается переоценке? Количественный и качественный рост право- и государственно-охранительного аппарата идет практически во всех странах, включая самые демократические.

Если для поддержания демократии (как в свое время для сохранения «советского режима») требуется все больше сил и средств, не устарел ли морально этот институт общественного устройства? Не кроется ли в фетишизации принципа «всеобщего и равного избирательного права» (например, для политика-профессионала, просвещенного гражданина, экономически и политически малограмотного большинства, бомжа и подследственного рецидивиста) лишь его безусловная приемлемость для, фактически — ничем не ограниченного манипулирования общественным мнением посредством СМИ (когда победителем с трагической для общества закономерностью становится не самый подготовленный к решению тех или иных общественных или государственных задач, а самый «имиджево-заразительный» или самый «раскрученный», или самый «преданный» тем или иным финансовым или государственным структурам)? Не является ли воинствующий фундаменталистский экстремизм лишь внешним выражением реакции на идеологическую (внутреннюю) слабость действующей политической системы Европейской цивилизации?

Во всех демократических странах, включая Россию, все меньше и меньше тех, кто участвует в выборах, в связи с чем законодатели последовательно снижают «барьер» явки — уже до 25 и даже 20%. У меня возникает вопрос: как долго мы будем не придавать этому значения? До 15, до 10 или до 5%?

Таким образом, те из кого затем рекрутируются министры и президенты и кому доверяются судьбы Человечества, будут избираться все более случайным образом (уже сейчас — 10% населения!), когда персональный имидж, противостояние региональных экономических структур или даже поддержка ситуационно популярного исполнителя модного шлягера становятся решающим фактором. Неужели никто не замечает (как результат «последовательной демократизации») тенденцию к снижению моралитета и профессионализма властных структур? Вряд ли общество заинтересовано в этом.

Традиционная и управляемая демократия

Может быть, уже правомерно поставить вопрос, что если в XIX веке «умер Бог», то в XX что-то подобное произошло со «Свободой, равенством, братством» и — с демократией, как общемировым принципом Нового времени?

Идея демократического государства была обоснована уже упомянутым Ж.-Ж. Руссо в XVIII веке. Французский мыслитель искренне верил в естественную доброту и благородство человеческой натуры и гипотетически полагал, что эта натура обнаружится во всей своей полноте и величии, как только будет установлена соответствующая форма народовластия, т.е. демократия. Но, было бы необъективным не признать, что на протяжении двух последующих веков все попытки построения «истинно-демократического общества» кончались неудачей. — Сначала марксизм поставил жирный крест на демократической метафизике, разложив общество на классы и группы, и выдвинув на лидирующие позиции пролетариат, наделив его почти божественными атрибутами. Эта грубая лесть «голосующему» булыжниками и штыками большинству нам дорого обошлась. Затем либеральная идеология, не провозглашая этого, начала обожествлять капитал и его обладателей, которые почти уверовали в то, что наличие капитала дает право на истину, и ринулись в политику (по своей наивности путая социальное развитие и прогресс с умножением капитала, и даже не вообще капитала, а исключительно — собственного). Стал ли мир от этого лучше или безопаснее?

Демократии все труднее реагировать на запросы и вызовы новой эпохи. Ближайший пример ее беспомощности (и где-то еще стыдливого, а чаше — бесстыдного отказа от ею же провозглашенных демократических принципов): ориентация исключительно на силовое подавление и неспособность противопоставить что-либо адекватное международному терроризму. Появление «управляемой демократии», как представляется, есть не что иное, как попытка адаптировать обессиленную систему прошлого к современным реалиям.

Многие из общественных феноменов в современной России, да и не только, позволяют подозревать, что общество уже не «заражено», как это было совсем недавно, а тяжело больно тем, что все еще называют демократией. Что взамен? Не знаю. Но то, что идеи, лежавшие в основе современных демократических институтов, являются одной из величайших исторических фикций, для меня совершенно очевидно.

«В доме повешенного о веревке…»

Что произошло в итоге? Мы, по сути, отдали правду и истину на решение «большинства» из 20-25% голосующего меньшинства через всеобщее и равное избирательное право. Мы, все еще считающие, что живем в обществах, якобы, управляемых на основе научных подходов, почему-то самонадеянно решили, что можем добывать правду и истину из количества, пренебрегая качеством. Звучит почти чудовищно: как просвещенное общество могло дойти до такого состояния сознания, что критерием истины стало мнение «большинства» от меньшинства? Такое повальное заблуждение возможно лишь в одном случае — истины не существует. И тогда все становится на свои места: если правды и истины нет, то будем считать за правду и истину то, что признает большинство голосующих. Но пример Украины показывает, что этот принцип, в общем-то, не работает! Можно вообще довести этот принцип до абсурда и поставить саму идею демократии на планетарное голосование, где демократические страны в совокупности вряд ли имеют более 30% голосов.

А поскольку этого не будет, то можно объективно признать, что демократия так долговечна потому, что оказалась самым удобным орудием для реализации не самых высоких человеческих интересов и страстей: борьбы за власть, за индивидуальное и коллективное господство. И уже явно, что сами массы отвергают этот принцип! Другой явной тенденцией является постепенное, но все более заметное «разбавление» политических и экономических противоречий этническими и религиозными, за которыми угадывается все тот же глобальный гуманитарный кризис.

Демократия подразумевает власть как право, а не как обязанность. И всякая высокая идея в демократических обществах существует полу-маргинально («на полях») или умирает. Господство демократии — это, прежде всего, безусловное господство интересов экономически мощных общественных групп и властных элит в их борьбе за власть. И именно в этом причина вырождения демократии и источник ее бесконечного возрождения и восхваления. И многочисленных умолчаний о ее пороках — также.

Немного апологии

С этими тезисами, конечно, можно и будут спорить. Более того, излагаемые позиции будут пытаться представить, как сугубо конъюнктурные, направленные на обоснование новых инициатив действующего Президента России. Но здесь у меня есть одно преимущество: впервые эти идеи были озвучены мной в докладе на Международном семинаре сенаторов Европы, посвященном «Конституционному статусу верхних палат Парламентов», в Совете Федерации РФ 17 октября 2002 года, и тогда же опубликованы впервые. Поэтому я могу сказать, что последовательно поддерживаю апелляцию при поиске новых региональных лидеров не к некомпетентному «большинству от меньшинства», а к квалифицированным выборщикам, каковыми, вне сомнения, в гораздо большей степени являются члены региональных парламентов. Более того, я уверен, что этот принцип следовало бы развивать и качественно трансформировать избирательную систему в целом, создавая коллегии выборщиков с учетом образовательного ценза, ценза оседлости и т.д. Здесь многое, конечно же, требует серьезного осмысления, в частности: как при этом не утратить принцип соревновательности, и не столько с точки зрения персональных имиджей кандидатов или их финансовых, информационных или административных ресурсов, сколько программ, платформ и компетентности.

Мера свободы и мера насилия

Как представляется, в настоящее время уже достаточно очевидно, что гуманистические идеи, ранее составлявшие стержень развития Европейской цивилизации, в ХХ веке последовательно дискредитировались, а «всеобщая свобода» приобрела оттенок «права на неравенство». И, как это не парадоксально, это — естественно. Так как равенство среди исходно неравных людей, предполагает их насильственное приведение к одному «знаменателю» (мы хорошо знаем это по советскому периоду). А если присутствует насилие, значит, нет свободы.

Одновременно с этим, нельзя не замечать, что развитие без насилия непременно порождает еще большее неравенство во всех сферах жизни. И это неравенство будет только нарастать и, соответственно, будет увеличиваться конфликтогенность современного общества. И тогда встает вопрос о «мере насилия» и «мере свободы».

К этому тезису можно было бы добавить еще одно веское обоснование: за последние 30 лет преступность во всем мире возросла в 4 раза, а в самых демократических странах (например, в США) — в 8 раз. В России — также в 8 раз. Средний рост мировой преступности составляет 5% в год. Это что — обязательный атрибут «последовательного развития» демократии или ее побочный продукт?

Может быть, действительно, наступает какая-то иная эпоха. И требуются какие-то иные механизмы общественного и государственного регулирования? Более того, как мне представляется, мы ее еще не назвали, но эта эпоха уже наступила… Еще раз: каковы ее идеи, лозунги и принципы?

Сейчас трудно сказать. Но можно с уверенностью предположить, что эта эпоха будет пост-демократической. Еще раз подчеркну, чтобы избежать нелепых обвинений и спекуляций — не анти-демократической, а пост-демократической. И, безусловно, она будет строиться на основе укрепления государства, а также отказа от все более сомнительных в своей безграничности прав и свобод, как со стороны государства, так и со стороны граждан. Плюс — качественно новая самоорганизация общества, как ответ на угрозы (и всеобщие террористические, и планетарные экологические), перекладывание защиты от которых только на государство и его институты явно безуспешно. Мы уже убедились, что общество без разумного насилия трансформируется в общество беспредела.

Мир явно изменился. Но у нас нет осмысления картины этого изменившегося мира. И даже изменившейся страны. За бесконечными вопросами: «Что делать?» и «Кто виноват?» — бесконечно ускользающим стал вопрос: «Почему это происходит?» и «Зачем вообще все это нужно?!» Вопрос не столько нравственный, сколько стратегически важный для всего последующего развития.

Актуальна ли идея гражданского общества?

Обратимся к понятию «гражданского общества», которое стало одной из фундаментальных идей западной политической культуры. Однако следует признать, что на практике «гражданское общество», как социальный институт, пока нигде и никогда не существовало — это только некая идея, «светлое будущее», сродни коммунистическому, к которому надо стремиться.

Как идеальный общественный строй, в основе которого лежат приоритеты свободной личности, гражданское общество, по мнению западных экспертов, не может отождествляться ни с рыночной экономикой, ни с демократией, а скорее характеризует идеальные представления о желаемом будущем, и что часто опускается — в рамках менталитета западного человека. А у нас иной менталитет (не хуже, не лучше — а иной). Поэтому, скорее всего, реализация этих идей произойдет по типичному сценарию: «Хотели как лучше, а получилось, как всегда». Это понимают даже на Западе. Например, на заключительном заседании последнего Санкт-Петербургского диалога «Путин-Шредер» в Гамбурге (11.09.04) прозвучала «новая идея»: «Россия — это часть Европы, но не часть Запада», — то есть, речь идет не о географическом, а как раз о ментальном (культурном) размежевании, которое у нас пока совершенно не осмыслено. Хотя бездумное копирование западных ментальных образцов (в том числе — законодательств) — это примерно то же самое, что насильственное переодевание нашей гвардии в шотландские клетчатые юбки или внедрение волынки в национальные балалаечные оркестры с уверенностью, что это сильно повысит нашу «европейскость».

В настоящее время под определением «гражданского общества» обычно подразумевается общество свободных граждан с высоким уровнем экономических, социальных, политических, культурных и моральных показателей, которые совместно и наравне с государством реализуют развитые правовые отношения. То есть, речь идет о сообществе равноправных граждан и государства, которые относительно не зависят друг от друга, но взаимодействуют ради общего блага (хотя как можно представить государство отдельно от общества — для меня остается большим вопросом).

Некоторые политологи идут еще дальше, и предполагают, что «гражданское общество» — это не просто общество, существующее предельно и независимо от государства, а совершенно «автономная сфера социального бытия», которая вообще не подлежит контролю и регламентации со стороны власти. То есть, отдельные круги населения создают определенные группы «по интересам» или добровольные объединения, от имени которых осуществляется обеспечение цивилизованных отношений с другими субъектами общественной жизни и государством на основе идей социального партнерства.

Думаю, что в этих идеях легко просматривается дальнейшее развитие демократических идеализаций, но ориентированных уже не на всех граждан, а лишь на экономически независимую и просвещенную часть общества. Таким образом, независимо от того, принимается ли или не принимается эта идея, любая попытка ее реализации связана с качественной характеристикой населения, а именно: наличием или отсутствием в нем (а точнее — безусловной необходимостью преобладания в нем) значительной части экономически независимых и просвещенных граждан. Есть ли они у нас в достаточном количестве? И даже если они вдруг появятся в массовом порядке (только откуда?), как в гражданское общество впишутся те, кто не обладает высокими экономическими, социальными, политическими, культурными и моральными качествами (причем, всеми одновременно)? Что будет с этой частью населения, наши идеологи гражданского общества как-то не предусмотрели. Поэтому совершенно очевидно, что идея гражданского общества в России пока отражает интересы только незначительной, прежде всего — экономически независимой от государства, части общества, которая сейчас в социуме представлена более чем скудно. И преждевременное развитие или продвижение этой идеи вызовет еще большее расслоение общества по идеологическому и имущественному, а затем и по всем прочим признакам. С учетом этого идея построения гражданского общества в современной России воспринимается мной примерно так же, как попытка построения коммунизма в капиталистическом окружении.

О смысловом поле

Если взглянуть на историю двух последних столетий, то легко заметить, что именно просвещенные парламентарии были трибунами и глашатаями новых эпох. Нет ли сейчас у парламентской элиты определенного дистанцирования от этой функции, а именно — осмысления действительности, а если точнее — наполнения современной действительности смыслами, а также — определения вектора социального развития? Не потому ли мы так часто корректируем законы, что не вполне определились по «коренному вопросу»: к какой цели и каким путем мы идем или будем идти?

Никто уже не отрицает, что в предшествующий период современных российских реформ было сделано много ошибок, но сейчас явно прослеживается очень специфический подход к этому «наследию», а именно: «Как бы так все исправить, чтобы ничего не менять?» Так, явно, не получится. Нужны новые нестандартные стратегические инициативы, подходы и решения. И не столько в сфере экономики, сколько в области общественной морали и нравственности

Как ни печально, но наступившее тысячелетие уже мало ассоциируется с идеями «Свободы, равенства, братства». Еще раз тот же вопрос: что взамен?..

В процессе уже упомянутого Международного семинара «Конституционный статус верхних палат Парламентов» с участием парламентариев ведущих стран Европы, неоднократно поднимались проблемы централизации и децентрализации парламентов, приближения их к исполнительной власти и дистанцирования от последней и т.д. Не отражает ли эта дискуссия ситуацию поиска новой идентичности органов представительской власти? И тогда вновь возникает вопрос: на основе каких новых общественных императивов?

Мне трудно сказать какими могут быть эти новые общественные (и лучше бы — не только общеевропейские, а — общемировые) идеалы. Но человек так устроен, что он обязательно должен во что-то верить и на что-то надеяться. Поэтому все предшествующие эпохи опирались на реальные или идеальные гуманитарные концепции. Как можно было бы определить современную гуманитарную концепцию?

Как известно, смысл жизни у каждого конкретного человека появляется тогда, когда у него есть какая-то благая (или даже иллюзорная) цель, общая с другими людьми, и выходящая далеко за рамки его повседневного существования. Есть ли такая цель у нас всех, как Человечества, сейчас? Или хотя бы у России, как страны? На это вопрос нет ответа в рамках подражательной демократии.

Стремление к защищенности и желание быть избавленным от терроризма — это условия, или потребности, но они не могут быть целью жизни, хотя и определяют современное отношение к свободе.

Формирование новой российской культуры

Когда смотришь на наше внутреннее законотворчество, невольно возникает вопрос, а не решили ли мы, потерпев неудачу с коммунистическими подходами к созданию «человека будущего», попробовать решить ту же задачу демократическими методами? Я не говорю уже о международном терроризме, но тому криминальному террору, которому подвергается российское общество, может быть противопоставлен только столь же жесткий анти-террор и, может быть, даже осознанное самоограничение прав и свобод граждан, а уж никак не «дальнейшая демократизация».

Современным психоанализом многократно и убедительно доказано, что человек вовсе не является кладезью добродетелей. Каждый конкретный человек, как био-социальное существо, по своей природе — агрессивен, эгоистичен, самовлюблен, асоциален, совершенно не имеет спонтанной любви к труду, стремится получать удовольствие и удовлетворять свои собственные потребности в их естественных или сублимированных формах, к каковым принадлежат практически все виды стремления к достижению, карьере, власти, побуждение к художественному или научному творчеству. Обобщая эти характеристики, психоанализ объективно признает, что каждый отдельный человек является врагом государства и культуры, так как именно последние налагают запреты, а, независимо от того — осознается это или нет, каждый хотел бы, чтобы именно для него все запреты были сняты. Но и культура, и государство являются не только властно принуждающими, но и карающими (право государства на санкционированное насилие никем не оспаривается), и в силу этого мы принимаем эти запреты, хотя и не любим их. Таким образом, мы становимся людьми в высоком смысле этого слова не столько благодаря, сколько вопреки нашей природе, преодолевая ее. И это, как мне представляется, гораздо больше возвышает Человека, нежели пара-научный тезис о его «природной моральности». Но для формирования любой новой культуры и новых качеств социума требуются десятилетия. И здесь есть свои законы, категорически исключающие возможность каких-либо «больших скачков», в том числе от полуфеодальной культуры советского периода к примитивно понимаемой капиталистической.

Если западная демократия создавалась столетиями на основе последовательного принятия гражданами и государством взаимных обязанностей и обязательств, и исходила преимущественно из потребностей экономически свободного и ответственного гражданина, то российская демократия (в полном смысле слова) «свалилась нам на голову» в одночасье, а затем (что так и не было понято) «укоренялась» не по запросам «экономически свободного и ответственного гражданина» (его просто не было, да и сейчас маловато), а по модели правозащитников, и пусть на меня даже обидятся — в некотором роде «демо-экстремистов». Как тут не вспомнить уже полувековой давности изречение русского философа И. Ильина, что после свержения коммунистического режима России, скорее всего, будет предложена вся и всяческая демократия, и его сакраментальное резюме к этому прогнозу: «У меня есть только один вопрос: кто потом за это все ответит?»

Демократия как психическая реальность

В завершение упомяну о еще одном чрезвычайно важном феномене. Каждый человек живет в мире своей психической реальности, которая заменяет объективную реальность, но никогда в полной мере ей не соответствует. Поясню эту идею на простом примере: я люблю свою жену, и считаю ее прекраснейшей из женщин, но наверняка найдутся миллионы тех, кто с этим не согласится (у них другая психическая реальность). Точно так же строится мое (и каждого) отношение к своему народу, своей истории, своей Родине. И если кто-либо начнет посягать на мою психическую реальность, я буду защищать ее со всей страстностью. При этом есть еще одна закономерность: чем меньше человек уверен в истинности того, что истиной не является, тем больше усилий и агрессивности он проявляет при ее защите. То же самое относится и к психической реальности больших масс людей. Не имеют ли бесконечные заклинания о защите демократии ту же природу?..

Что-то изменилось в мире, и это что-то еще не осмыслено. Позволяет ли старый либерально-демократический дискурс сформировать у населения хоть какие-то представления о векторе движения общества, нравственных идеалах и смыслах бытия, не говоря уже о гуманитарно-правовой стратегии государственной политики? Я думаю, что пока — нет.

Противоречивость современного смыслового поля порой просто поразительна. Например: если действительно, как утверждают некоторые государственные деятели, идет война, как с этим тезисом согласуется идея построения гражданского общества? Как и где его собираются строить? На «поле боя», у которого сейчас, по сути, нет границ?

У меня есть еще одно маленькое подозрение, что столь длительное существование идеи западной демократии в ее «первозданном» виде не в последнюю очередь обусловливалось наличием “alter ego” в форме коммунистического режима и социалистического лагеря, и с распадом последних многие маски западной демократии неизбежно должны быть сброшены. Примеров — уже в XXI веке, более чем достаточно.

В этом кратком сообщении мы совершенно не касались «пограничных» проблем не такого уж далекого будущего, когда (по мере неизбежного усиления процессов глобализации, истощения природных ресурсов и экологических кризисов) ведущим императивом миропорядка станет стратегия выживания (стран и народов), и для гуманитарных проблем останется еще меньше места. Но в любом случая, хотелось бы надеяться, что мы обречены не на бесконечное и все более трагическое противостояние на основе эмоционального волеизъявления масс, а на диалог и понимание на основе научно обоснованных, рациональных и критически взвешенных подходов.

Как мне представляется, Россия уже пережила период подражательной демократии, и сейчас могла бы пойти не по пути фетишизации этой идеи или поиска «истинной демократии», а по пути переосмысления самой идеи демократии, как уже мало адекватной картине современной мира.

Заключение

В заключение, возвращаясь к идее гражданского общества. Пока реалистичным представляется только один из его параметров, а именно: посредническая роль общественных объединений между государственными структурами и гражданами. Но здесь мы тут же сталкиваемся с несколькими противоречиями. Во-первых, власть явно морально не готова к такому сотрудничеству с общественными объединениями граждан (за исключением ею же, властью, созданных «под себя»). В силу этого, например, появившаяся некоторое время тому назад идея «общественной экспертизы» законодательных инициатив «повисела» в воздухе, и благополучно растворилась в нем же. Во-вторых, отсутствие экономически независимых граждан приводит к тому, что абсолютное большинство их объединений оказываются экономически зависимыми от той же власти, спонсоров или грантов, а, следовательно — исходно, в той или иной мере «ангажированными» (исключение составляет, пожалуй, лишь Союз промышленников и предпринимателей). В третьих, в большинстве действующих объединений (начиная от традиционных филателистов и нумизматов, и кончая новыми экологами и антиглобалистами) существует весьма различное понимание того, что есть «общественное благо». Таким образом, здесь еще очень многое требует своего осмысления, как применительно к текущему периоду, так и на перспективу. Но для начала было бы важно уловить хотя бы основные тенденции, выявить ведущие противоречия и избавиться от исторических иллюзий.

Это пока еще далеко не очевидно, но демократия — обречена самим объективным ходом истории. Она умрет, даже если этого — в запале традиционной любви к кумирам и мумиям прошлого — никто не заметит. Хотелось бы, чтобы Общество было хоть немного готово к этой утрате.