• Предисловие
• ***

Предисловие

[3]

Как-то вечером автор этих строк проходил по сумрачному фойе величественного общежития МГУ на Воробьевых горах. Вдали призывно светился киоск, торгующий учебной и научной литературой. На его прилавке, между сочинениями маркиза де Сада и академика Вернадского, обнаружилась книга А. Паршева «Почему Россия не Америка».

Книга была нетоненькой, что указывало на сложность рассматриваемого в ней вопроса. Заинтригованный автор купил ее и прочитал.

Оказалось, что в России холодно, потому что эта страна находится на далеком севере. Жителям ее приходится строить дома с толстыми стенами и усиленно отапливать их. У заводов и фабрик в России стены тоже толстые, а потому на них уходит много кирпичей. Строить получается дорого. Поэтому заграница и не хочет давать нам денег на развитие индустрии. Скаредные капиталисты вкладывают их в теплые края, где станок можно поставить буквально в сарайчике из картона. Продукция из сарайчика выходит дешевая и конкурентоспособная. Поскольку нам, как северянам, денег не даст никто и никогда, мы должны опираться исключительно на собственные ресурсы. Значит, ничего из того, что у нас есть, за границу вывозить не следует. Особенно нефть и газ. Иначе самим не хватит.

Таковой, вкратце, оказалась концепция автора. Основываясь на ней, даже не особенно просвещенный читатель уже может приступать к высказыванию своих морально-оценочных сужде- [4] ний. Он может нелицеприятно заявить, что ежели кто чего вывозит из страны, тот прямо как алкоголик какой: поленницу продал, бутылку купил и гуляет. Путние люди тащат все в дом, все в дом, а этот ирод — из дома, да и распродает по дешевке. И ладно бы еще пропивал свою выручку, окаянный. Это, в моральном смысле, еще куда ни шло. Что взять с человека, который, объективно, пьющий? Сами, объективно, не святые. Но ведь иной не пьет, а, субъективно, хочет нажиться! Норовит деньги, полученные за распроданное домашнее добро, копить да вкладывать! И еще где-то там, за рубежом! Что и говорить, фигура, во всех отношениях неприятная…

Получается, что есть у России суровая климатическая судьба, которая велит ей закрыть границы и строить свою самобытную экономику в изоляции. Потому Россия и не Америка, что в России холодно, а в Америке — тепло.

А. Паршев подтверждает эту климатическую истину множеством фактов. Их в книге целый Монблан. (Если кто не знает, есть такая гора в Европе, почти в пять километров высотой.) Охочие до географии, читатели воспринимают сообщения о суровой российской зиме с живейшим интересом. Многие, конечно, об этом подозревали и раньше, а некоторые даже купили теплую одежду. Но вот, наконец, наступила полная гласность. Теперь о холодном российском климате сказано прямо, без обиняков и околичностей, на самой научной основе. Смутные подозрения, роившиеся в обыденном сознании, нашли, наконец, надежное подтверждение.

Нет, в самом деле: отчего российский читатель с таким интересом воспринимает откровения про климат собственной страны? Отчего книга А. Паршева стала настоящим бестселлером?

Этому есть несколько объяснений.

Начнем с самого первого, наиболее поверхностного. В школах плохо преподают географию. Как-то не считается она главным предметом. Математика, физика, химия считаются, а география — нет. Почему? А как-то так сложилось. Само собой.

Настоящая наука подобных ответов не признает. Само собой ничего не складывается. Значит, надо искать объяснение поглубже.

Вот другое объяснение, более глубокое. Деление школьных предметов на важные и неважные сегодняшняя российская школа [5] унаследовала от советской. А подавляющему большинству выпускников советской школы география, равно как и иностранные языки, действительно была практически не нужна. Нет, география СССР, конечно, могла понадобиться, а того пуще — география собственной области или края. Где родился — там и пригодился. Но вот география стран зарубежных, да еще западных… Для чего тебе, интересно, вдруг понадобилось ее знать? Активное ее самостоятельное изучение сразу настораживало общественность. Как и усиленное штудирование иностранных языков.

Куда это ты собрался, братец? У нас есть всё, что тебе нужно. Потребовалась тебе Африка — сделаем и Африку.

«В 1946 году детское воображение потряс кинофильм «Пятнадцатилетний капитан».<…> Даже некоторые учителя уверовали в полную реальность картины. На учительской конференции Коминтерновского района Москвы молоденькая, хорошенькая учительница совершенно искренне сообщила: «Ходили с классом на фильм «Пятнадцатилетний капитан». Узнали природу Африки». То, что фильм снимался недалеко от Батуми, а негров в нем изображали двести пятьдесят местных жителей, никому и в голову не приходило» 1.

Напиши А. Паршев свою книгу даже лет двадцать тому назад, произведи он сравнительное описание климата российского и климата американского, да еще и с изображением преимуществ последнего, вряд ли была эта книга издана сколько-нибудь массовым тиражом. А, может, и вообще не увидела бы света. Поскольку такое сравнение не способствовало бы мобилизации трудовых масс на производственные подвиги.

Коммунистическая идеология вообще старалась игнорировать климат. Потому что революции должны происходить при любой погоде. Расстановки классовых сил климат ничуть не меняет. Пролетарий — и в Африке пролетарий. А капиталист — он и в Африке капиталист. Понятие «географический детерминизм» было в социалистическом обществоведении понятием сугубо ругательным. Нет таких крепостей, которые бы не брали большевики. А уж погода и вовсе не была для них проблемой. Все, что было сделано большевиками, было сде- [6] лано вопреки климату или, как принято было выражаться в те времена, «несмотря на неблагоприятные погодные условия».

Сегодня ситуация, конечно, изменилась.

Погода на буржуазном, капиталистическом Западе перестала быть секретом. Каждый может включить телевизор — и увидеть там каких-нибудь спасателей Малибу, которые чуть ли не круглый год ходят на работу в алых купальниках — потому что на пляж. Хорошая такая работа, постоянная, со славными традициями — хоть двести серий про нее снимай. А у нас, в России, даже в средней полосе? Только успеешь развернуть свое киносъемочное хозяйство, как лето уже и закончилось. Да и какие-такие спасательские традиции успеют сложиться за два купальных месяца?

Если внимательно смотреть западные фильмы, можно и самому заметить, даже не читая книги А. Паршева, что в Лондоне растут пальмы. И вообще: сегодня даже малые российские дети видели, благодаря телевизору, гораздо больше стран мира, чем самые известные путешественники предшествовавших веков. Казалось бы, сиди себе у экрана, смотри, замечай, сравнивай, да делай выводы. А если есть деньги, то отправься в странствия по свету, не только посмотри, но и понюхай, попробуй на вкус, ощути кожей — и сравни зарубежный климат со своим, отечественным. Сам!

Но вот здесь-то пришла пора сказать о третьей, самой глубокой причине популярности книги А. Паршева. Самостоятельно сравнивать и делать выводы из собственных наблюдений средний российский житель по-прежнему как-то не решается. Даже если предложить ему для осмысления целый Монблан фактов. Потому-то он и любит читать про собственный климат.

Один из великих западных юмористов потешался над барометром, говоря, что это — сложный научный прибор, показывающий, какая погода стоит на улице.
[7]

Но мы, пожалуй, поостережемся шутить над этим великим изобретением. Если вникнуть в его смысл, то окажется, что барометр — прибор вовсе даже не физический, а социально- психологический.

Казалось бы, каждый человек способен выглянуть в окно и самостоятельно определить, какая нынче стоит погода. Небо голубое, солнце сияет, ни единого облачка на горизонте. По всему выходит — погода ясная.

Но мы, питомцы отечественной системы образования, воспитаны в благоговении перед наукой. Мы полагаем, что такое самостоятельное суждение было бы крайне дилетантским. Каким-то поспешным. Не обоснованным научно. Короче, это была бы какая-то отсебятина. (Есть ли такое дивное слово в каком-нибудь европейском языке?)

Во избежание отсебятины и надлежит посмотреть, в какую именно надпись упирается стрелочка точного научного прибора. Вот если барометр показывает «ясно», значит, погода действительно стоит ясная.

Барометр, стало быть, нужен вовсе не для определения погоды. Погоду можно определить и без него. Он нужен для обуздания недопустимого плюрализма суждений. Он показывает, какая погода стоит на самом деле. Всякий, конечно, может питать свои иллюзии на этот счёт. Но мнение этого всякого будет чисто субъективным. Оставь его наедине со своими субъективными суждениями, он так и сгинет во тьме невежества. Но сгинуть, конечно, ему не позволят. Спасительный свет авторитетной науки непременно спасет его. Объективную истину ему сообщат, хочет он того или нет.

Так уж оно повелось — прямо с детства, со школы.

Главная проблема современного россиянина как раз и состоит в том, что он ждет — не дождется этого важного сообщения: как оно там, за окном, обстоит на самом деле. А пока такого официального сообщения не поступило, он пребывает в некоторой растерянности. Даже насчет погоды.

Ничего удивительного в этом нет. Целых восемьдесят лет ему сообщали, какая погода на дворе. Выходило, что она — лучшая в мире. А с 1991 года сообщать перестали. Только сказали какой-то скороговоркой, что барометр у нас оказался неисправный, и вообще теперь всё будет, как на Западе. Одна объективная истина на всех отменяется. Велено быть свободными. Вводится плюрализм мнений. Без него никак нельзя. Иначе нас не примут в семью цивилизованных народов.

Поэтому отныне действовать будем так. С помощью телевизора, радио, разнообразных печатных органов и Интернета тебе будет сообщаться целая гора фактов, а ты уж, голубчик, будь добр сам выбрать нужные и истолковать, что они значат. Каждый истолкует по-своему, выскажется — вот и выйдет демократический плюрализм мнений.
[8]

И факты действительно пошли — сплошным потоком. Но вот плюрализм мнений как-то не возник. Он робко зарождается разве что только на передаче «Окна». Там каждый присутствующий должен быстро-быстро сказать что-то плюралистическое, пока не ударил гонг. Но передача все равно получается недемократическая. Потому что ведущий тоталитарный. Он все еще уподобляется школьному учителю: одного похвалит, другого высмеет. Третьего же и вовсе только по коленке погладит да вздохнет. А потом скажет что-нибудь итоговое с глубокомысленным видом.

Настоящий же демократический ведущий должен был бы сказать в итоге только одно: «Во как! И так бывает, и сяк бывает в жизни! И все вы правы, уважаемые, что бы вы ни сказали». Так что российские ток-шоу — это вовсе не торжество демократии. Это просто попытка заменить одного учителя другим. Приличного — неприличным. Потому что с приличным и ученым ведущим настоящего рейтинга не достигнешь. И придется показывать его передачу глубокой ночью — для тех, кто не заработал денег на снотворное.

Плюрализм до сих пор воспринимается в России как слово ругательное. Как обозначение какого-то умственного разврата, дополняющего его распространившиеся ныне чувственные разновидности. Человек простодушный, руководствуясь смутным языковым чутьем, видит в плюрализме слово, однокоренное слову «плюнуть». Человек же бдительный и культурно подкованный настораживается от явственного латинства термина: добра от латинства на Руси не было и не будет!

Одним словом, плюрализм картины не проясняет, а гора фактов растет и растет стараниями масс медиа. И никто не знает, что же из этой горы фактов следует. Журналисты не знают тоже, хотя и делают вид, что знают, но не скажут, чтобы не ограничивать демократическую свободу мнений.

Похоже, что от плюрализма широкие массы уже начинают уставать. Одним из признаков такой усталости как раз и является превращение книги А. Паршева в бестселлер.

Если вдуматься, эта книга знаменует собой итог затянувшейся российской попытки приобщиться к революции двоечников, которая уже полвека как победила на Западе.
[9]

Эта революция двоечников охватила западный мир после второй мировой войны, со всемирным торжеством идей либерализма и демократии. Двоечники, наряду с другими угнетаемыми меньшинствами, принялись активно бороться за свои права. И — достигли ошеломляющего успеха! Настолько оглушительного, что человек образованный даже стесняется признаться вслух, что не понимает двоечников: он сразу прослывет замшелым мастодонтом, безнадежно отставшим от моды, а также будет обвинен в нетолерантности и в отсутствии политкорректности.

Двоечники добились права свободно выражать свои взгляды, открыто и безнаказанно наслаждаться любимыми произведениями, даже писать собственные учебники. Двоечники тайно проникли повсюду, даже в органы управления образованием. Именно они всячески внедряют по всему миру под видом прогрессивнейшего тестирования излюбленный ими, двоечниками, образ сдачи экзаменов: на любой заданный вопрос непременно должны быть три подсказки, из которых, напрягая свой ум, надо выбрать одну, правильную — и чтобы никаких объяснений по этому поводу!

Они, двоечники, даже философствуют сегодня — рассуждают о репрессивной роли культуры и науки, вспоминая с содроганием, как натерпелись от школьного тирана — учителя. Именно они, двоечники, всячески внедряют активные формы обучения: в соответствии с великим демократическим принципом «Один человек — один голос» они отстаивают право прерывать преподавателя в любой момент и комментировать сказанное им в соответствии с собственным жизненным опытом.

Все это могло бы вызывать великое и искреннее негодование, если бы преподаватели принадлежали исключительно к племени отличников. Но ситуация далеко не такова, а потому однозначно происходящий процесс оценивать пока рано. Тут возможна хитрая историческая диалектика. Можно ли считать истинным двоечником того, кто учится на двойку у двоечника? А вдруг он — не двоечник в квадрате, а, наоборот, отличник какого-то неведомого нам будущего? Ведь когда-то кто-то выучил на двойку теорию о том, что Земля покоится на трех слонах, а они, в свою очередь, стоят на черепахе. Кто-то недопонял толком, на чем держится эта черепаха — и вот, пожалуйста, поглядите, какой ныне достигнут прогресс в астрономии. [10] И, значит, тот, что пишет сегодня «-чу» и «-щу» через «ю» — росток культуры грядущего? Может быть, может быть…

Впрочем, оставим двоечников в разгар их нехитрых культурных наслаждений. Устроенная ими революция еще станет в свое время предметом нашего скрупулезного научного анализа. Скажем о другом.

Рано или поздно революция двоечников прекращается, как прекращаются все революции на свете. И это происходит потому, что двоечники способны только на праздник непослушания. Каждый из читателей, несомненно, участвовал в торжествах подобного рода — в младших группах детского сада. Стоило строгой воспитательнице ненадолго покинуть помещение, как тут же раздавался торжествующий вопль: «Воспитка ушла!» Последующее буйство, при всем его разнообразии, сводилось, в сущности, только к одному — к использованию всевозможных предметов утвари, включая ночные горшки, не по тому назначению, которое ранее строго предписывалось репрессивной педагогикой. Говоря проще, горшки надевались на головы, подушки использовались для драки, происходило буйное фехтование на вениках и швабрах, бледную тень которого мы видим ныне в китайских фильмах, а продукты питания употреблялись в качестве метательных снарядов. И, конечно же, все это сопровождалось громким выкрикиванием слов, произнесение которых строго-настрого воспрещалось репрессивной культурной традицией.

На языке детского сада все это называлось словом «беситься». Чаще всего подобные беснования быстро прекращались с возвращением педагога. И все счастливо возвращалось на круги своя. Но даже тогда, когда отлучившийся педагог сильно запаздывал с возвращением, буйства контр-культуры постепенно утихали сами собой. Каждая следующая минута отсутствия воспитательницы наполняла душу буйствующих все большей неуверенностью и ощущением покинутости. В глубине души любой из них желал, вяло продолжая бесноваться, чтобы «воспитка» уже поскорее вернулась. Застрельщики дошкольной контркультуры удостаивались все более и более осуждающих взглядов и потихоньку затихали. Если же кто-то из них продолжал бегать и орать, не реагируя на осуждающие взоры общественности, ему, бывало, [11] даже перепадало физически от масс, уже соскучившихся по твердому порядку.

Самопроизвольное затухание подобных праздников неповиновения происходит потому, что они представляют собой всего лишь вывернутый наизнанку тоталитаризм. Ведь сообщество бунтующих не утверждало что-то свое, самостоятельное. Оно всего лишь не слушалось, то есть совершало не то, что ему было положено делать раньше. Шваброй положено мыть пол. Хорошо же! Используем ее для фехтования. На подушке положено спать. Станем, в порядке протеста против педагогического тоталитаризма, бить ею по голове ближнего.

Содержание бунта все равно определяется тоталитаризмом, только там, где стоял знак «плюс», теперь ставится знак «минус». То, что осуждалось, теперь превозносится. То, что превозносилось, осуждается. А когда обнаруживается, что бунтуют все как-то скучно, бесперспективно, что ничего нового не возникает, что всё– лишь хорошо знакомое старое с противоположным знаком, становится как-то тоскливо. Возникает неизбежная ностальгия и агрессия по отношению к застрельщикам восстания.

В детском саду, конечно, ситуация проще, чем во взрослой жизни. Там строгая воспитательница возвращается всегда. Итог бунта, так сказать, предрешен. У взрослых же возможно два выхода. Если ломка старого не принесла никаких выгод большинству участников восстания против старого порядка, этот порядок восстанавливается в прежнем виде. Ну, может быть, с новыми лицами на старых постах, которые переименовываются на новый лад. Но если большинство чувствует, что старый порядок себя изжил, что он уже не выгоден экономически, а старые идеи напрочь перестали вдохновлять, то неизбежно появятся новые лидеры, которые предложат новый уклад жизни и новые идеи.

Во втором случае возникает новая педагогика. И создаваться она будет не прежними двоечниками, хотя и не прежними отличниками. Но при этой, новой педагогике тоже будут свои собственные отличники и собственные двоечники. И свои собственные авторитетные учителя. А великое демократическое правило «Один человек — один голос» снова будет отменено.

Бунтующие массы, конечно, обладают собственной гордостью. Возврата к старому они не хотят. За то ли они бо- [12] ролись и претерпевали лишения? Но и плюрализм с его полной неопределенностью надоел тоже. Поэтому бунтующим массам нужен такой наставник, который говорил бы то же, что думают они сами, но — уже с использованием авторитетного научного антуража. Чтобы были там всякие аргументы и факты, диаграммы и графики. Чтобы было толсто и весомо, умеренно умственно и обязательно скучно. Короче, настоящая наука, а не какой-нибудь хвост собачий или необязательная кухонная болтовня. Но смысл — тот же. Наш. Вот, аранжировал М.И. Глинка нашу песню «Ах ты, сукин сын, камаринский мужик!» — и вышло серьезное, классическое произведение. То же требуется и от науки. Чтоб мелодия наша, но аранжировка — научная.

Вот и в книге А. Паршева есть не только факты, географические и экономические. Здесь есть еще и аргументированная, логическая теория, которая опирается на твердый фактический фундамент, но при этом понятна каждому. Холодно в России? Факт! Делаем логический вывод: надо строить толстые стены из кирпичей. Дорого? Факт! Делаем логический вывод: заграница нам не поможет.

И так далее, силлогизм за силлогизмом, опираясь на неопровержимые факты.

Это, с одной стороны, похоже на науку, а с другой — понятно даже ежу. Это наука нашенская, народная. В ней все ясно, однозначно и предрасполагает к немедленным решительным действиям.

Ученый академический, от непосредственного народа далекий, такую науку, конечно, никогда не признает. И не только по причине всяких своих амбиций. У него вообще все чересчур сложно. Он сразу же примется, по обычаю своему, сомневаться да спорить, начнет бубнить что-то невнятное, насквозь латинское про какой-то системный подход. Нельзя, мол, абсолютизировать только один фактор, некорректно игнорируя остальные, пусть даже этот фактор и зафиксирован вполне адекватно.

Тому, кто латыни не обучен, можно пояснить все простым отечественным примером. Вот, скажем, был Кутузов Михаил Илларионович. И был он одноглазым, что есть неоспоримый факт и сущая правда. Однако если мы станем выдавать эту частичную правду за всю правду о Кутузове, эта правда уже [13] превратится в неправду. Потому что Кутузов был не только одноглазым человеком, но еще и светлейшим князем Смоленским, великим героем Измаила и любимым в народе полководцем. А также прекрасно готовил кофе по-турецки, переняв это искусство у противника.

Так и с российской экономикой. Да, у нас холодней, чем в Америке и в Европе. Это — правда. Но — еще не вся правда. Да и холодно у нас не везде. И если бы все определял один только теплый климат, то самая могучая промышленность в России всенепременно развилась бы в городе Сочи. Но город Сочи, как цветисто выражались в недавние времена, скорее здравница, чем кузница. Сочинский рабочий класс своей мощью не впечатляет. К тому же всякий знает, что в сарайчике там ночевать можно, зато работать по жаре как-то не хочется.

В Анапе и ее окрестностях тоже не холодно. Но, случается, просто заливает дождями. Даже невероятно, какой бывает разгул стихии. В 2002 году по местному телевидению показывали, как одному жителю разгулявшаяся горная речка принесла целые «Жигули» и поставила в аккурат на яблоню. Хотя житель и не торопился заявлять об этом, хозяин машины, надо думать, после передачи все ж таки нашелся. Так что особенной прибыли от климата не случилось, а вот яблоню поломало. А заодно смыло половину сада.

Как летали фанерные и жестяные домики, когда на них со скоростью 150 километров в час обрушился в сентябре 2003 года ураган «Изабель», американцы показали всему миру, заодно успокоив его: все правительственные учреждения Америки своевременно эвакуированы в надежные убежища. Так что и всякие ураганы вместе с правительствами тоже надо закладывать в смету. Американцы так и говорят: живешь во Флориде — считайся с ураганами, живешь в Калифорнии — принимай в расчет землетрясения. А вот во Вьетнаме, к примеру, порой случается такая влажность, что журналистам, некогда освещавшим там боевые действия, приходилось все время держать под пишущей машинкой жаровню с углями, чтобы та не заржавела. И влажность надо в смету закладывать, и боевые действия… И особенности местных нравов в различных странах, включая склонность властей к мздоимству, а широких масс — к революциям. А еще надо заклады- [14] вать весь букет тех специфических заболеваний, которые буйно расцветают в жарком климате — от холеры до малярии. Вот, к примеру, задолго до В.В. Жириновского задумал и осуществил решительный бросок на юг Степан Разин, но в Персии задержался недолго: сильно покосили его лихое воинство желудочно-кишечные инфекции.

Все, буквально все надо учитывать и закладывать в смету, а вовсе не один только климат.

Кстати, о климате. Используя точно те же климатические факты, что и А. Паршев, можно построить сколько угодно теорий, по-разному освещающих наше настоящее и предвещающих наше будущее. Вот вам, к примеру, одна из них. В России — долгие, холодные зимы. А зимой что делать умному человеку? Только сидеть дома, читать книги или писать их. Потому-то здесь так развились образование и литература. Высокие ее идеалы — тоже от климата. Ведь пишет же А. Генис: «Для Бродского зима моральна» 2, имея в виду, что перед лицом лютого мороза, который есть призрак небытия, никакое лицемерие невозможно. Выходит, что лето — калифорнийское ли, сочинское ли — климатически аморально. Человека южного климат так и тянет прохлаждаться, а вот северный человек вынужден со всем жаром браться за книгу или греться за компьютером. Стало быть, Россия климатически обречена на лидерство в нынешнем глобальном информационном обществе. Нет ничего удивительного в том, что выигрывают российские студенческие команды у американских всемирные олимпиады по компьютерному программированию. Климат-с! Из этой теории следует непреложный вывод: поскольку в информационном обществе информация — главная ценность, российскую нефть надо побыстрей распродать и накупить компьютеров, за которые посадить всех, включая нынешних нефтяников. И — разбогатеем!

Кстати, о нефти. Всякий, кто строит прогнозы на полвека вперед, не должен предполагать, что за эти полвека в мире ничего не изменится. Сто лет тому назад нефть, которую призывает экономить А. Паршев, еще не была нужна никому. Мир спокойно обходился без нее. Вполне возможно, что она точно так же [15] не будет нужна никому через следующие пятьдесят лет — во всяком случае, как источник энергии, а не как химическое сырье. Даже если предположить, что через полвека мы свою нефть сэкономим, а остальные державы изведут все мировые запасы подчистую, то это вовсе еще не значит, что они явятся к нам в роли просителей. Что мы будем сидеть гордые на бочке, а они станут предлагать нам любые деньги. Тут возможны два варианта. Либо весь остальной цивилизованный мир, залив последнее горючее в баки, попытается отобрать у нас эту нефть силой. Либо, что более вероятно, человечество в очередной раз напряжет свой ум и отыщет новые источники энергии. (Они, впрочем, уже найдены, но их использование всячески блокируется нефтяными магнатами). Вот тогда вся наша нефть совершенно перестанет кого-то интересовать. И что же?

Ведь было уже время, когда Россия обладала важнейшим стратегическим ресурсом — пенькой. Политические интриги вокруг нее были просто чудовищны. Достаточно сказать, что из-за пеньки, помимо всего прочего, был убит император Павел. О том свидетельствовал фон-Визин, политический аналитик тех далеких времен, подавшийся в декабристы:

«Павел, сперва враг французской революции… вдруг …становится восторженным почитателем Наполеона Бонапарта и угрожает войною Англии. Разрыв с ней наносил неизъясненный вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями — и мануфактурными, и колониальными — за сырые произведения нашей почвы. Эта торговля открывала единственные пути, которыми в России притекало все для нас необходимое. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов со своих поместий, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и проч. Разрыв с Англиею, нарушая материальное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу, и без того возбужденную его жестоким деспотизмом. Мысль извести Павла каким бы то ни было способом сделалась почти всеобщей» 3.
[16]

А что бы было, если бы Павел остался жив и сохранил для потомков несметные запасы пеньки, прекратив ее вывоз в Англию? Чтобы они, благодарные потомки, делали с этой пенькой после того, как ею перестали пользоваться на флоте? Обрадовались бы вы, читатель, узнав, что от предков вам досталось такое богатство?

Кстати, о запасах сырья. Вообще говоря, их наличие вовсе не представляется таким уж благом для страны, как наивно принято полагать. В Японии никаких полезных ископаемых вообще нет. Стало быть, она страна совершенно нищая, если рассуждать по привычной нам логике: «Россия — страна богатая, потому что в ней много полезных ископаемых». Непредвзятые наблюдения за Японией, однако, вовсе не подтверждают правильности такого вывода. Вовсе она не нищая по причине отсутствия полезных ископаемых. Как раз наоборот. Чем меньше их в стране, тем больше народ использует в поисках источников для жизни свои интеллектуальные ресурсы. Была бы у японцев нефть, не вышли бы они на лидирующие позиции в производстве компьютеров, автомобилей, фотоаппаратов и прочей наукоемкой продукции. Так бы и сидели около краника, словно арабы. Видел ли кто-нибудь арабский компьютер, автомобиль или хотя бы фотоаппарат?

И вообще во времена постиндустриального, информационного общества жить, всецело завися от природного сырья, как-то унизительно. Вот что сообщает, к примеру, екатеринбургская газета «Город Е»: «Основа питания жителей Уганды — рыба пиляния. Ее численность напрямую зависит от бегемотов, ибо их помет — бесценное удобрение для развития фитопланктона, главного рыбьего корма» 4. А ну, как подведут народ Уганды бегемоты?

Так или примерно так рассуждал бы, прочитав книгу А. Паршева, ученый академический. Логика, мол, в ней есть, но какая-то она неполная, односторонняя, охватывающая только одну сторону дела. Но почему же тогда эта куцая логика производит столь сильное впечатление на широкого читателя?

Да потому, что он, читатель, уже отнюдь не желает довольствоваться тем изобилием фактов, которое ныне обрушилось [17] на него. Он очень хочет понимать, что за этими фактами стоит. Ему непременно нужно иметь общую картину современного мира, чтобы руководствоваться ею в своей жизни. Но он хочет нарисовать эту картину сам. Потому что предлагаемый ему готовый ассортимент небогат и запросам не удовлетворяет.

Что нужно человеку, который собирается стать художником и хочет рисовать картины? Можно, конечно, выдать ему краски, кисти и холст, сказав: «Рисуй, братец, самостоятельно — что пожелаешь! Полная тебе свобода!» Можно, наоборот, непрерывно водить его по картинным галереям и демонстрировать готовые шедевры мастеров. Ни то, ни другое результата не даст. Научиться рисовать картины можно только в мастерской художника. Только там можно узнать, как это делается — чтобы попробовать самому. Знание процесса здесь много важнее, чем знание результата.

Вот и эта книга — о процессе, не зная которого, результат не понять. Она — о том, как думали и действовали разные люди в разных исторических и просто житейских обстоятельствах. О том, как в результате сложилась западная и российская картина мира, прочно утвердившиеся ныне в человеческих головах. О том, как и почему эти картины различаются. О том, как такое различие приводит к различию образа жизни и образа действий.

Это книга — для тех, кто не собирается перепоручать создание своей картины мира другим. Для тех, кто сам собирается думать и действовать в современной России. Для тех, кто не хочет просто копировать ни отечественные дедовские картины мира, ни самоновейшие западные образцы.

Это книга о том, что происходило и продолжает происходить в умах человеческих. А в Европе, в Америке и в России происходящее там значительно различается. Хотя внешне люди, конечно, сегодня очень похожи. Но при всем сходстве внешнего облачения они представляют собой — даже в одной и той же стране! — весьма различные культурные племена, которые живут в разных культурных эпохах. Дикарь, который утратил письменность и способность к абстрактному мышлению, может быть одет вполне благоприлично, в строгом соответствии с самой современной модой. Он может даже ходить с «дипломатом» и ездить на престижной иномарке. Верно и обратное. Татуированные молодые люди с кольцом в носу и прической [18]
«ирокез» порой отнюдь не чужды высочайших достижений человеческой культуры.

Внешность обманчива.

Чтобы знать человека, надо понять, как он думает.

***

Автор считает, что главную мысль книги можно обнародовать сразу же, в предисловии — чтобы никто не искал впустую того, чего в книге нет.

Россия — не Америка и не Европа, потому что люди в этих частях света думают и действуют по-разному. А думают и действуют по-разному они по той причине, что по-разному видят мир и себя в этом мире. У них разные жизненные философии.

Уильям Джеймс, самый блистательный из американских философов, начал свои популярные лекции о прагматизме так:

«В предисловии к своей замечательной книге очерков «Еретики» Честертон пишет: «Есть люди — и я из их числа, — которые думают, что самое важное, т.е. практически важное, в человеке — это его мировоззрение. Я думаю, что для хозяйки, имеющей в виду жильца, важно знать размеры его дохода, но еще важнее знать его философию. Я думаю, что для полководца, собирающегося дать сражение неприятелю, важно знать численность его, но еще важнее для него знать философию неприятеля. И я думаю даже, что вопрос совсем не в том, оказывает ли мировоззрение влияние на дела, а в том, может ли в конце концов что-нибудь другое оказывать на них влияние».

В этом вопросе я согласен с Честертоном. Я знаю, леди и джентльмены, что каждый из вас имеет свою философию и что самое интересное и важное в вас — способ, каким эта философия определяет различные перспективы в ваших различных мирах <…> Ведь та философия, которая так важна в каждом из нас, не есть нечто сугубо специальное. Она — наше более или менее смутное чувство того, что представляет собой жизнь в своей глубине и значении. Она — наш индивидуальный способ воспринимать и чувствовать биение пульса космической жизни» 5.
[19]

Автор тоже согласен в этом вопросе — и с Г.К. Честертоном, и с У. Джеймсом. Действительно, у каждого человека есть своя жизненная философия, определяющая успех или неуспех всех его затей. Такая философия есть у каждого из американцев, у каждого из европейцев и у каждого из россиян. И каждый считает свою жизненную философию единственно правильной, естественной и само собой разумеющейся.

О различии таких жизненных философий и пойдет речь в этой книге. Конечно же, они вовсе не разумеются сами собой. На протяжении веков их создавали и распространяли в среде своих сограждан вполне конкретные люди, действовавшие во вполне конкретных жизненных обстоятельствах. Как и почему они это делали, мы и собираемся рассказать.

Но вот что отметим: даже блистательный американский философ У. Джеймс, создавший стопроцентно американскую философию — прагматизм, все-таки ссылается на англичанина Г.К. Честертона. А заодно — и на множество европейских мыслителей. И это — весьма показательно.

Культура американская выросла из европейской. Американцы, будучи людьми предельно практичными, избавили ее от всяких неудобопонятных сложностей и постарались применить все, что осталось после этой процедуры, к делу. Они выбрали из европейской философии только те идеи, которые могли обеспечить им жизненный успех — как они его понимали.

Поэтому ответ на вопрос, почему Россия не Америка, надо искать всё-таки в Европе. Всегда лучше иметь дело с первоисточником. А коли так, то мы, вдохновляясь примером А. Паршева, поставим перед собой и читателем два вопроса — и попытаемся ответить на них.

В первой книге мы дадим ответ на вопрос: «Почему Европа не Россия?». И расскажем в ней о том, как был придуман капитализм.

Во второй книге, которая последует за первой, рассмотрим другой вопрос, не менее глубокомысленный: «Почему Россия не Европа?» И поразмышляем, почему капитализм в России то и дело провозглашается, но все никак не наступит.