К вопросу о так называемом «естественном праве свободы совести»

[63]

С биологической точки зрения понятие «свобода» лишено всякого сущностного содержания: животное (в том числе и человеческое) поведение рефлекторно, поведенческие реакции животного жестко детерминированы стимулами (сигналами, раздражителями) как непосредственно действующими, так и действовавшими ранее. Употреблять этот термин в этологических исследованиях можно разве что в качестве эвфемизма, стыдливо заменяя им констатацию невозможности объяснить (конечно, до поры, до времени) генетические и биохимические механизмы соответствующего поведения.

Понятно, что свобода есть понятие исключительно знаковое. В современном обществе, отношения в котором отражает некоторая называемая правом знаковая система (тем или иным образом вычленяемая из совокупности культурных норм), какая-либо свобода представляет собой ничто иное, как отказ от описания средствами и методами права (обязаниями и запретами) поведения субъекта в соответствующих отношениях. Слово свобода синонимично слову право (в одном из его значений). Так, гарантируемая (или гарантируемые) каждому статьей 28 Конституции Российской Федерации свобода совести, свобода вероисповедания включает (или включают) в себя «право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними». Право же часто «определяется» через свободу (например, право — это мера свободы). Разумеется, ни о каком определении (сиречь, отграничении исследуемого понятия от смежных) в таких случаях говорить нельзя.

Слово «право» в русском языке омонимично. Правом называется совокупность норм (правил, образцов, парадигм, моделей поведения [64]
субъекта права, поведения запрещенного, обязательного и дозволенного), правом называется дозволенное субъекту права поведение в отношениях с другими субъектами права. В первом случае говорят о праве в объективном смысле; второе право — это право в субъективном смысле. Теоретически с технико-юридической точки зрения дозволение может быть изложено двумя способами. Во-первых, некоторым обстоятельствам может быть поставлено в соответствие две или более модели поведения; осуществляемое субъектом при наступлении этих обстоятельств поведение описывается одной из них. Фактически здесь речь идет лишь об отказе от дифференциации соответствующих обстоятельств. Вычленив из их совокупности некоторые подсовокупности, число которых определяется количеством моделей поведения в недифференцированной норме, и поставив в соответствие каждой из этих подсовокупностей одну из моделей поведения, такого рода дозволение легко трансформировать в обязания. Во-вторых, не описываемое непосредственно поведение управомоченного субъекта может определяться в правоотношении через описываемое запретами и обязанностями поведение обязанного субъекта (как корреспондирующее поведению обязанного). Но легко видеть, что применить для определения поведения управомоченного второй теоретически мыслимый способ зачастую практически невозможно. Описанное запретами и обязаниями поведение обязанного представляет собой отнюдь не элементарный стимул (или совокупность четко описанных элементарных стимулов), но множество одновременно воздействующих на сенсорные органы управомоченного раздражителей; огромная совокупность сигналов, также задействующих при этом рецепторы управомоченного, вообще не принимается во внимание. Очевидно, что определить поведение управомоченного, учитывая только поведение обязанного, невозможно; поведение управомоченного отражает не только (и не сколько) поведение обязанного. Поэтому (как и по ряду других причин) и очевидно, что такого рода дозволения, получившие в современном праве широчайшее распространение, фактически представляют отказ от описания поведения запретами и обязанностями. С.С. Алексеев вообще считает, что «к праву /…/ ближайшим образом относятся не запреты, обязанности и ответственность (как принято считать), а именно дозволения, выражающие социальную свободу, социальную активность людей». Появление в праве таких дозволений свидетельствует об исчерпании разрешающей способности этой знаковой системы, об отказе (или, скорее, [65]
невозможности) описать соответствующее поведение традиционными средствами права. Изложенное таким образом субъективное право никакого поведения не описывает.

Всю совокупность культурных норм можно разделить на две группы: нормы, непосредственно соотносимые с поведением, и нормы, которым не может быть поставлено в соответствие какое-либо поведение непосредственно. Входящие в первую группу нормы условно можно назвать рациональными; нормы, входящие во вторую группу, — иррациональными. Иррациональная норма соотносится с поведением через рациональные нормы (иррациональной норме ставится в соответствие какие-либо рациональные нормы).

Математический язык оперирует понятием пустого множества — множества, которому не принадлежит никакой элемент. Пустое множество является частью любого множества. Иллюстрируя это положение, В.П. Хавин остроумно заметил: «Поэтому человек, не верящий в чертей, обязан считать, что они все зеленые: раз множество чертей пусто, то оно содержится во множестве всех зеленых предметов. Разумеется, в то же время все черти — красные». Пустое поведенческое множество является частью любого поведенческого множества. Так как иррациональная норма никакого поведения не описывает, эта иррациональная норма может быть выражена через любую совокупность рациональных норм. Аналогично можно утверждать, что любое отвлеченное понятие (любой знак, не соотносимый непосредственно с чем-либо, иррациональный, например, такие понятия, как «добро», «зло», «справедливость») может быть выражено через рациональные понятия любым образом.

Какой нормой, рациональной или иррациональной, является право свободы совести, свободы вероисповедания? Для ответа на этот вопрос необходимо ответить на другие: «Что означает выражение «исповедовать религию»? Что такое религия?»

Считается, что религиозные представления возникли, скорее всего, уже у неандертальцев, в позднем мустье. Во всяком случае, погребение неандертальцами умерших дает некоторые основания для утверждения о существовании у этих палеоантропов веры в потусторонний мир. Функции потустороннего мира в первобытном обществе хорошо изучены. С некоторой долей вероятности соответствующие выводы этнографических наблюдений можно экстраполировать и на человеческие общества позднего мустье. Социализация человека в [66]
первобытном обществе предполагала его умирание (путешествие в потусторонний мир) и воскресение в новом социальном качестве. Пребывая в потустороннем мире, инициируемый проходил обучение: ему открывали тайные священные предания и ритуалы племени. Такие предания представляли собой рассказ о деяниях первопредка (культурного героя); ритуалы (священные танцы) также содержали аналогичную информацию, но объективированную не в вербальной, а в визуальной форме. Поведение первопредка носило парадигматический, модельный характер — этому поведению соответствовало дальнейшее социальное поведение воскресшего.

Таким образом, из анализа ранних форм религии можно сделать вывод, что религия по своему существу представляет собой совокупность каким-то образом, большей частью визуально и вербально, объективированных норм, описывающих поведение человека. Поскольку очевидно, что сам термин «религия» есть понятие иррациональное, под религией может быть понимаема любая совокупность норм, рациональных и иррациональных. Попытка найти какой-то объективный критерий, позволяющий отделить религию от других культурных феноменов (например, наличие или отсутствие культа либо представлений о сверхъестественной силе), изначально обречена на неудачу (по определению иррациональной нормы). Религия — это совокупность норм, которая кем-либо называется религией. Эти же нормы можно назвать и как-нибудь иначе. Например, сейчас первобытные правила поведения (рассматриваемые здесь как ранние формы религии) часто называют введенным А.И. Першицем термином «мононормы», магию, охотничье колдовство или миф некоторые авторы отделяют от религии, конфуцианство считают то религией, то не имеющей отношения к религии философской системой и т.д. При этом, разумеется, нет никакого противоречия даже, казалось бы, и во взаимоисключающих утверждениях: так, можно говорить, что мононормы или магия — это ранние формы религии, но столь же правильным будет утверждение, что мононормы или магия являются не религиозными, но предшествующими собственно религиозным нормами.

А что же тогда такое «исповедание религии»? Адаптация человека к окружающей среде (его поведение) в значительной степени определяется обучением. Обучение играет значительную роль и в модификации врожденного поведения многих других животных. Основной вид обучения — обучение путем подражания обучаемого животного обучающему (есте- [67]
ственно, впрочем, что процесс обучения предопределен генетическими программами обучаемого и обучающего — память имеет белковую природу). Этологические наблюдения показывают, что в процессе эволюции достаточно четко прослеживается тенденция к замещению в процессе обучения поведенческих актов, которые усваивает обучающийся, некоторыми знаками (визуальными, звуковыми, запаховыми, тактильными или иными), характер которых зависит от коммуникационных способностей животного. Например, о значительной роли знаковой коммуникации в обезьяньем обществе позволяют уверенно говорить, среди прочего, эксперименты по обучению обезьян языку глухонемых. В силу объективных коммуникационных способностей человека знаки (нормы), замещающие в его обучении соответствующие им поведенческие акты, являются, в основном, звуковыми и визуальными. Считается, что уже у питекатропов звуковая коммуникация играла значительную роль (этот вывод сделан из анализа их эндокранов).

Разумеется, норма не устанавливает какого-либо нового поведения, а лишь описывает уже существующее. В качестве примера можно привести нормы, касающиеся инцеста и экзогамии. В литературе часто можно встретить упоминание об установлении запрета сексуальных отношений между близкими родственниками якобы вследствие того, что уже древние люди, этакие пещерные мендели и морганы, разумно осознали вред таких отношений для потомства. Но наблюдения, например, за шимпанзе показали, что для этих обезьян также характерно избегание близкородственных сексуальных отношений; самка в состоянии эструса часто уходит в другое обезьянье стадо, где и спаривается с его самцами. Причина этого кроется, скорее всего, в запахе: запах близкого родственника сексуально не привлекателен. Очевидно, запрет инцеста и экзогамия представляют собой не «разумные» установления человеческого общества, а лишь описание обычного биологического поведения приматов.

Таким образом, исповедание религии означает то, что поведение человека описывается религиозными нормами. Например, часть Нагорной проповеди («Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую /…/. Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас») представляет собой описание поведения рецессивной особи в отношениях с доминантной. Отсюда, кстати, и отрицательное отношение христианства к гомосексуальным отношениям (впрочем, этот термин не совсем удачен – [68]
такие отношения являются не сексуальными, но социальными — это хорошо иллюстрируют отношения в местах лишения свободы). Для некоторых обезьян в межсамцовых отношениях характерна так называемая «поза подставления» — схожая с позой самки в процессе спаривания поза, которую принимает рецессивная особь, демонстрируя тем самым подчинение доминантной (в человеческом обществе этот биологический смысл земного поклона часто не осознается). Будучи рецессивным, христианин не может вести себя подобно доминанту. Понятна и табуированность распространенной в мужском обществе соответствующей лексики в межполовых отношениях — в них она лишена того социального, иерархического смысла, который несет в мужской среде.

Из вышеизложенного следует, что так называемое право свободы совести, свободы вероисповедания представляет собой иррациональную норму, которую каким угодно образом можно выразить через любые рациональные нормы. Очевидно, что задача правового урегулирования свободы совести, свободы вероисповедания имеет бесконечное число решений (что, впрочем, равносильно утверждению, что эта задача не имеет решения вовсе). Право свободы совести, свободы вероисповедания представляет собой очередную знаковую химеру (впрочем, как и другие права и свободы человека, которые также можно толковать любым удобным для толкующего образом). Впрочем, эту задачу можно значительно упростить, сведя вопрос к проблеме верховенства конкурирующих общеобязательных (например, правовых) и религиозных рациональных норм (поскольку иррациональные нормы конкурировать друг с другом не могут по определению). В современном российском обществе решение второй задачи приводит, в частности, к необходимости установления запрета исповедовать религию, содержащую конкурирующие с правовыми нормы.