Как читать философски(е) книжки? Сразу же вызывает любопытство критерий философичности книги и чтения, а также то, как автор одним махом разделывается с подобными вопросами пассажем о «собственности» метода чтения философских трактатов. А вопросы эти не праздные и не претендуют на ответ в форме трактата, разъясняющего, что такое философия. Дело в том, что подобная неопределённость приводит к некоторым казусам. В седьмом методе встречается книжка, имеющая по обыденным представлениям весьма малое сходство с философским трактатом, а именно сказка «Лиса-исповедница». Способ же чтения вышеназванной книги явно, по мнению автора, не адекватен философскому, поэтому получается, что седьмой метод знакомит нас с нефилософским чтением нефилософской книги. Третий метод — выбор из текста материала, касающегося интересующей темы — может быть использован каким-нибудь фанатичным филологом, анализирующим местоимение «на» у Льва Толстого. Все методы, рассматриваемые перед положительными, только вводят читателя в заблуждение и замешательство: по какому порядку они выстроены в пронумерованный ряд, почему речь постоянно сбивается на что-то постороннее? Может быть, сбивчивость автора имеет тайным умыслом вынудить читателя усомниться в адекватности методов? Кстати, об адекватности (метода и того, к чему он приложен) — именно о ней здесь и идёт речь; а для этого необходимо прояснить хотя бы что-то из двух. Философски читать сказку это одно, а трактаты Каэтана — другое, а читать Каэтана как сказку это совсем уже третье. (Когда философичность определяется методом чтения — речь идёт об интерпретации, а когда мы подбираем метод для расшифровки метафизических силлогизмов — о логике.) Учитывая предпочтения автора, текст «Как читать (философские) книжки?» можно было бы переименовать в «О логике чтения метафизических силлогизмов».
Ещё одно возражение связано с тем, что нумерация в данном тексте носит характер пометки, а содержательного смысла — свидетельства о порядке, ограниченности счёта — не имеет. Можно попробовать подвергнуть текст реконструкции в более логичной форме.
Порядок возможен со стороны чтения и со стороны читаемого (при условии, что речь идёт о логике чтения метафизических силлогизмов). Чтение имеет последовательность и глубину. Под первым подразумевается невозможность осуществления одного действия по отношению к тексту без другого: например, критики без знания содержания или извлечения чего-то нового из текста без содержания и критики (под критикой я подразумеваю подверженность оснований проверке на прочность, дабы затем на них можно было бы строить собственное здание). Отсюда можно заключить, что порядок чтения по последовательности делится на знакомство с содержанием, критику и сотворчество. Автор упоминает об этих моментах, но не даёт их последовательности, мало того, он разделяет их по степени глубины: найти общий смысл книги или изучать каждое слово — это же две формы изучения, но различной степени глубины. Так можно говорить о глубине ознакомления, критики и сотворчества. Но порядок со стороны читающего, могут мне возразить, не говорит ничего о читаемом. Не спорю, лишь напомню, что здесь речь идёт об адекватности, и только при условии приятия этого положения можно продвинуться в обсуждении вопроса, вынесенного в заголовок трактата В. Кария. Иными словами, необходимо изначально договориться, что читать мы будем суждения, силлогизмы, умозаключения, собранные в единую смысловую композицию, но читать не просто, а адекватно, то есть по определённому методу, необходимому для понимания читаемого.
Порядок со стороны читаемого обсуждается в девятом и десятом пути и, надо сказать, вписывается в вышеприведённую триаду: понять как устроен текст, задать свой вопрос и ответить на него это тоже, что ознакомление, критика и сотворчество. Три последних метода трактата предлагают обнаружить композицию, формы определений, характеры этих форм как характеры связей, главных героев содержания — в двух словах, логическую артиллерию, направленную на суждение. Но в случае определения характера связей как особого пути, он оказывается путём в никуда: допустим, читатель осознаёт, что определение Аристотелем фабулы трагедии феноменологично, но почему он должен привязывать своё внимание именно к этим характерам связей, что они дают? Вне предыдущего этот метод пуст или дублирует последующий. К тому же без принятого мной, но не прописанного автором условия адекватности, читать таким образом можно любое суждение и выявлять феноменологичность или теологичность цитат из сводки погоды.
Добавить комментарий