Проблема цивилизационной принадлежности Грузии в современной научной литературе

[340]

Взаимоотношение культур и цивилизаций является одним из решающих факторов истории человечества. Вопросы типологии культур, культурной и цивилизационной идентичности относятся к кардинальным проблемам исторической культурологии. Они особо актуальны для так называемых малых наций и народов, тем более если они, подобно нам, проживают на рубеже культур и цивилизаций.

Для стран и народов постсоветского пространства актуальность проблем культурной сущности и цивилизационной принадлежности усугубляется, с одной стороны, отсутствием традиции подобного исследования, с другой стороны — наличием огромного фактического материала, собранного поколениями ученых. Этот материал не только дает возможность, но и прямо требует культурологического анализа.

Долгое время проблемы, связанные с феноменом культуры, представляли собой предмет чисто академического интереса. Начиная с последнего десятилетия ХХ века они все чаще оказываются в центре внимания политиков. Политические режимы стремятся к легитимации целей политической автономии, идентичности и т.д. [341] с привлечением феномена культуры 1. В рассмотрение вопросов культуры включаются политические эксперты, биологи, статистики. В таких условиях культурологам приходится определять сферу своих профессиональных интересов и отделить культуру от ее политической фикции. Иногда чисто академические культурологические труды становятся предметом острых политических дискуссий.

Вопрос культурной сущности и цивилизационной принадлежности Грузии тоже не избежал политизации, что вполне естественно, если учесть, что Грузия вместе со всем Кавказом, как в прошлом, так и сегодня представляет собой ареал пересечения интересов различных сил (внутренних и внешних). Поэтому нередки случаи, когда желаемое выдается за действительность, а в качестве аргумента выступает культура. На основании одних и тех же фактов предлагаются взаимоисключающие выводы по тем или иным вопросам отношения грузинской культуры к окружающему ее миру.

Прогноз конфликта цивилизаций, четко сформулированный в 90-х годах ХХ века 2, дал новый толчок исследованию культурной сущности и цивилизационой принадлежности этносов, в особенности тех, которые проживают на рубежах цивилизаций и, согласно этому прогнозу, обречены на превращение в поле боя кровопролитных конфликтов между цивилизациями. Если вспомнить, что историческое прошлое этих народов, как правило, предстает в форме поисков путей самосохранения и их более или менее успешной реализации, станет ясен их особый интерес к данной проблематике.

События 11 сентября 2001 года побудили мировую общественность еще раз задуматься о будущем человечества, проблеме устойчивости существующего миропорядка и его перспективе. Ученые и политики вновь возвратились к вопросам, которые остро встали в начале 90-х годов прошлого века, когда окончание «холодной войны» существенно изменило международную обстановку [342] и создало необходимость осмысления новых реалий. Это оживило интерес к сравнительному изучению цивилизаций, несколько спавший после острых дискуссий по поводу трудов Ф. Фукуямы и С. Хантингтона в 90-х годах ХХ в.

Вопрос о цивилизационной принадлежности остро стоит для Грузии. Грузинская культура не относится к числу тех, которые четко интегрированы в какую-либо цивилизацию и цивилизационная принадлежность которых достаточно устойчива. Она не формировалась внутри какой-либо цивилизации как ее ядро, центр, ее развитие не протекало в условиях общения с «цивилизационными собратьями». Грузинская культура — одна из пограничных или окраинных культур, которые расположены в зоне контакта Западной и Восточной цивилизаций.

Цивилизационная принадлежность обусловлена историческим прошлым. Цивилизационные параметры формируются в течение длительного времени, и хотя они достаточно устойчивы, все же претерпевают изменения на протяжении веков. Для определения цивилизационной идентичности Грузии необходимо изучить, с одной стороны, цивилизационные параметры современной Грузии, с другой стороны — их историческую динамику.

В современной научной литературе сформулированы несколько версий цивилизационной идентичности Грузии. Все они основаны на различных критериях определения цивилизационной принадлежности. Следует отметить, что данная проблема все больше занимает внимание грузинских и зарубежных ученых.

Одна из версий рассматривает Грузию как часть восточно-христианской цивилизации, частями которой считаются также Византия, Армения, Россия и несколько других православных единиц 3. По мнению части грузинских политиков, Грузия как страна, чья культура основана на православии, в цивилизационном смысле относится к восточно-христианскому миру; сегодня этот мир представлен Россией, и поэтому Грузию, с культурно-цивилизационной точки зрения, следует рассматривать в единстве с Россией.
[343]

К этой же точке зрения можно отнести взгляд о Грузии как о части Евразийской цивилизации. Данная точка зрения имеет сторонников в основном среди русских исследователей и части грузинской политической элиты. Н. Розов считает, что раньше Грузия вместе с Арменией представляла собой окраинную культуру Византийской цивилизации; сегодня она является субдоминантом Евразийской цивилизации, но силы притяжения, исходящие из Турции и США, могут превратить Грузию в маргинальную зону 4.

В этих случаях исходным параметром считается фактор религиозной принадлежности. В большинстве теорий локальных цивилизаций ему отводится определяющее место. Вспомним классификации цивилизаций, данные Н. Данилевским, А.Дж. Тойнби, С. Хантингтоном и др. Тут в религии подразумевается не «собственно» религиозное учение или институт, а центральная система, которая конструирует цивилизацию в социокультурном отношении.

Но рассмотрение религиозного параметра в отрыве от других черт не дает полного (и, часто, верного) представления о цивилизационной сущности той или иной страны (народа, культуры). Например, даже на основе поверхностного анализа ясно, что восточно-христианский мир цивилизационно разнороден и что религиозное единство с этим миром не всегда означает цивилизационное единство. Принадлежность к той или иной цивилизации, в отличие от связей, основанных на политических и экономических интересах, формируется на протяжении длительного времени и является результатом многих разных (иногда случайных) обстоятельств. Религиозная идентичность может усиливать другие, в том числе цивилизационную, идентичности, а может ослаблять их.

Как верно заметил еще Николоз Бараташвили, «различие свойств народов (наций)», т.е. культурные различия играют не меньшую роль во взаимоотношениии народов, чем единство веры. К тому же, религиозная принадлежность может оставаться неизменной в течение долгого времени, но изменение других [344] цивилизационных параметров способна вызвать трансформацию цивилизационной идентичности. Например, в случае Грузии религиозный параметр неизменен на протяжении многих веков, но ее цивилизационная принадлежность из-за изменения других параметров и цивилизационного окружения не отличается ясностью.

Кроме этого, религиозная идентичность служит основным аргументом для тех исследователей, которые считают Грузию частью Западной (европейской) цивилизации. Согласно этой точке зрения, грузинская культура относится к Западной (европейской) цивилизации, так как Грузия является одной из первых европейских стран, где христианство было признано официальной религией, а западный /европейский мир сформировался на основе христианских ценностей. Для части грузинских ученых и политиков этот вывод не подлежит сомнению, другая же часть стремится избежать искушения — признать желаемое за действительность; они ищут более весомые аргументы для выяснения вопроса о цивилизационной идентичности Грузии. В этом плане следует особо отметить работу молодого исследователя Т. Какителашвили 5, в котором проанализированы характерные черты грузинской культуры по отношению к западному и восточному культурным пространствам, а также факторы, обусловившие наши «западные устремления».

Необходимо отметить одно обстоятельство: проблема соотношения Грузии с западным миром (в сегодняшнем восприятии этого понятия), видимо, берет начало с периода после падения Византии: во-первых, облик Запада (Европы) формируется именно тогда, и даже позже; во-вторых, падением Византии прекратило существование то культурное единство, частью которого считала себя Грузия. Можно сказать и так: падение Византии ознаменовало конец одного этапа существования восточно-христианской цивилизации и начало второго, когда функция центра, ядра этой цивилизации переместилась к России. Интеграции Грузии в эту культурную общность не произошло, хотя политически Грузия постепенно и стала ее частью.
[345]

Вышерассмотренные точки зрения служат прояснению вопроса о цивилизационной принадлежности собственно Грузии. Часть же ученых предпочитает рассуждать не о Грузии отдельно, а о Кавказе в целом. Хотя здесь очевидно влияние сложившейся в русском кавказоведении и сохранившейся в постсоветский период традиции рассмотрения Северного (Российского) и Южного (нероссийского) Кавказа в отрыве друг от друга 6. В свое время эта традиция не помешала накоплению огромного фактического материала, но серьезно препятствовала его теоретическому обобщению. Сегодня этот факт признается, но для его преодоления пока еще мало что сделано. Это дает возможность использования фактов в качестве аргументов для подтверждения соображений политического оттенка, которые не предусматривают исторических реалий. Нередки случаи, когда желаемое выдается за действительность. Кроме политической конъюнктуры, исследователи на каждом шагу сталкиваются с терминологическими проблемами, что также затрудняет обобщение имеющегося материала. Например, часто используемые термины «кавказская культура», «кавказская цивилизация», «кавказское культурное пространство», «кавказская идентичность» и др. даются без объяснения вкладывающегося в них содержания 7.

Еще одна версия касается роли маргинальности и окраинности в истории грузинской культуры. Заслуживают особое внимание две точки зрения о роли маргинального статуса в истории культуры, [346] авторами которых являются русский исследователь-филолог В. Цымбурский и грузинский ученый-психолог Г. Нижарадзе.

Согласно В. Цымбурскому, маргинальность, межцивилизационность являются не только вызовом для народа; это и шанс продвижения, который нередко с успехом использовался разными народами. Блестящими примерами реализации такого шанса он называет Речь Посполитую в XVI–XVII веках и хорватов в XVIII–XX веках 8. 

В. Цымбурский отмечает, что межцивилизационность, или, как он называет, лимитрофность, редко принимает форму сглаженного, ступенчатого перехода между ядровыми платформами цивилизаций, как это было в вышерассмотренных примерах Восточной Европы. Совершенно иным типом представляется ему «вклинившийся между Россией и Ближним Востоком» Кавказ, анализ материала которого демонстрирует два типа отношений межцивилизационных ареалов с ядрами цивилизаций: 1) создание империй, ведущих оборонительные или наступательные войны против натиска соседних цивилизаций; 2) народы, проживающие непосредственно у границ ядровой платформы, противостоят его нажиму и экспансии тем, что обращаются к другой, более далекой, расположенной за лимитрофом цивилизации, или же используют некоторые ее атрибуты. Это различие между Восточной Европой и Кавказом ученый объясняет различием ландшафтов, который в первом случае расчленен поверхностно, а во втором случае деление ландшафта глубоко и мощно. Поэтому у культургеографической зоны Кавказа сложился крупномозаичный строй и он четко отмежевывается от цивилизационной гегемонии Юга и Севера. Исходя из этого, сегодня страны Кавказа, которые борются за самоутверждение, можно считать не межцивилизационными арелами, а межцивилизационными империями (подразумеваются Грузия, Азербайджан и, потенциально, Чечня); они создают геополитические союзы с одной только целью — проложить путь к Европе, обойдя «российскую цивилизацию».
[347]

Для нас особо интересна первая часть соображения В. Цымбурского, касающаяся возможности и исторических случаев позитивного использования маргинальности. Что касается темы «межцивилизационных империй», думаем, что это тема скорее цивилизационной геополитики, чем сравнительного изучения цивилизаций, следовательно, неудивительно и влияние на нее политической конъюнктуры.

Обратимся ко второй точке зрения. Г. Нижарадзе отмечает, что маргинальные периоды характерны для всех обществ и культур, но с разными последствиями. За такими периодами следует или новый подъем, или полный спад и перерождение. Но в отдельных случаях пребывание в маргинальном положении становится привычным для той или иной культуры и принимает в некотором смысле адаптационный характер. Именно так произошло в Грузии 9.

Интересно, «использовала» ли Грузия свое маргинальное положение; какова была роль маргинальности в истории грузинской культуры. И еще: можно ли говорить о маргинальности на протяжении всей истории Грузии? Или же маргинальность — более или менее длительное явление, характерное лишь для отдельных периодов нашей истории?

Мы предполагаем, что «смягченное», маргинальное положение грузинской культуры между Западом и Востоком, т.е. тот факт, что она целиком и четко не относится ни к тому, ни к другому культурному типу, действительно смягчил и уменьшил опасность потери собственного культурного лица в процессе контакта с этими двумя мирами. Такую опасность реально ощущают, например, представители мусульманского мира при сношениях с Западом.

Грузия вступила в непосредственный контакт с Западом гораздо позже мусульманского мира. Ей позже пришлось «проверять» на практике существующие представления о Западе. Оказалось, что [348] реальность не всегда совпадает с представлением; в Грузии идет сложный и противоречивый процесс поиска ценностных ориентиров, но, возможно, вышеназванная маргинальность нашей культуры помогла нам избежать существования «в поле напряженности», так как не было тотальной несовместимости исходных принципов. Сложившийся в условиях маргинальности адаптационный механизм успешно работал при теснейших контактах как с восточно-христианско-византийским (позднее — с российско-православным), так и с мусульманским миром. Грузинская культура сумела найти адекватные «ответы» на их «вызовы». Вывод об адекватности «ответов» опирается на факт сохранения основных характерных черт грузинской культуры (хотя, конечно, не без изменений), формы же «ответов» определялись именно маргинальным положением. В частности, формировались соответствующие обстановке ценности, стереотипы поведения, ориентированные на неустойчивое, меняющееся окружение. Что касается степени маргинальности или ее продолжительности на отдельных этапах развития грузинской культуры, то это отдельная тема.

Существуют еще несколько соображений по поводу цивилизационной принадлежности Грузии. Все они, как и вышерассмотренные точки зрения, представляют собой рабочие версии и требуют дальнейшей разработки, что нетрудно объяснить тем, что культурологические исследования у нас имеют сравнительно недолгую традицию. Обнадеживает тот факт, что первые результаты таких исследований весьма интересны.