Проблема восприятия и интерпретации ближневосточной поэзии в западной культуре

УДК 130.2

[7]Аннотация: Статья раскрывает суть причин, особенностей и возможных решений проблем, которые возникают в процессе перевода ближневосточной поэзии. В результате анализа всех этапов процесса перевода, автор приходит к следующему выводу: наиболее корректным методом перевода ближневосточной поэзии является воспроизведение оригинальных образов и художественных приемов, создание эквивалентного перевода, к которому прилагаются комментарии, разъясняющие смысл отдельных непонятных моментов.

Ключевые слова: Ближневосточная поэзия, теория перевода, поэтика, восприятие и интерпретация поэзии.

В 60-70 гг. XVIII в. дипломатические достижения и военные акции европейских государств, активно утверждавших своё влияние в Азии и Северной Африке, приводят к заинтересованности Запада культурой Ближнего Востока. Этот интерес остаётся актуальным в настоящий момент и проявляется в проникновении ориентальных мотивов в Западную культуру, а также стремлением европейцев ознакомиться с религией, обычаями, образом жизни и литературой мусульманского Востока.

Данные процессы способствовали развитию переводов ближневосточной литературы (в том числе и поэзии) на европейские языки. Но, к сожалению, уровень большинства переводов оставляет желать лучшего. Это объясняется тем фактом, что устойчивой традиции перевода поэзии не существует, и переводчику приходится самостоятельно и зачастую интуитивно решать те проблемы интерпретации и восприятия ближневосточной поэзии, которые возникают в процессе работы.

Процесс перевода, который сам по себе является видом сложной интеллектуальной деятельности, состоит из двух фаз: 1) из смыслового восприятия исходного текста и воссоздания в сознании деятельностно-психических сущностей, сопряжённых с закодированными в этом тексте деятельностно-психическими сущностями, 2) из замещения воссозданных сущностей знаками и знаковыми последовательностями языка перевода при создании текста перевода (то есть интерпретации) 7[с.37].

[8]На начальной фазе переводчик стакивается с рядом проблем восприятия, которые, в первую очередь, предполагают работу со знаковостью и значением единиц языка. Наличие данных понятий объясняется внутренней способностью сознания человека объединять образы существующих объектов окружающего мира с образами конкретных знаков, значением 7[с.39]. Способы воплощения значений в форме слова относятся к основным особенностям каждого отдельного языка, так как в слове отражается «народное стихийное познание мира» 7[с.123].

Это является причиной одной из главных проблем восприятия иноязычной поэзии, поскольку в процесс наименования включается специфический, характерный для жизни данного языкового коллектива предметный мир. А.А.Долинина в одной из своих работ доказывает данное положение касательно темы иностранной терминологии, которое тем не менее так же можно отнести и к иностранному языку в целом: «Особое значение приобретает знание иноязычной терминологии и полное понимание содержания каждого иноязычного термина, которое может не совпадать с содержанием русского, кажущегося на первый взгляд аналогичным. Эти кажущиеся аналогии, которые часто подтверждаются двуязычными неспециальными словарями, – ловушка для переводчика» 4[с.206]. Для того чтобы приблизиться к пониманию значения, которое выражает иностранное слово, «переводчик должен стремиться к тому, чтобы в его сознании сформировался образ, подобный образу, который вызывается этим словом в сознании носителя иностранного языка» 7[с.42].

Но за этапом восприятия прямого смысла поэтического текста следует новый этап: восприятие подтекста, скрытого смысла стихотворения. На этой стадии препятствием к пониманию поэзии служат уже не чисто лингвистические языковые различия, а глубинные различия поэтических систем Востока и Запада. Несомненно, что первым и главным памятником теории словесности античного периода, который впоследствии сформировал законы поэтики на Западе, является «Поэтика» Аристотеля. Однако, тем не менее, этот важнейший труд не изменил хода самостоятельного развития восточной поэтики: «В том, что касается интересующего нас предмета – поэтологии, – можно, кажется, с достаточной долей уверенности утверждать, что античное наследие не было воспринято как безусловная база для построения собственных теорий» 8[с.16]. Самым значимым было различие взглядов этих культур на два главных вопроса, волновавших ученых-философов: роль воображения в поэтическом творчестве и наличие «прекрасной лжи».

В «Поэтике» Аристотеля мы встречаем глубокое убеждение, что «задача поэта – говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно о возможном по вероятности или по необходимости. Именно, историк и поэт отличаются [друг от друга] не тем, что один пользуется размерами, а другой нет <...> но они различаются тем, что первый говорит о действительно случившемся, а второй о том, что могло бы случиться» 1[с.67-68]. В то время как Абдаррахман Джами утверждает: «Итак, поэзия – это метрическая рифмованная речь, наличие воображения или отсутствие его, истинность или ложность понятий в ней не столь важны» 3[с.258].

Из вышесказанного мы видим разницу во взглядах на суть поэзии, на то, что [9]делает поэзию таковой. Античная поэтика видит в ней инструмент для созидания, которым пользуется поэт: «поэту следует быть больше творцом фабул, чем метров, поскольку он поэт по своему подражательному воспроизведению, а подражает он действиям. Даже если ему придется изображать действительно случившееся, он тем не менее [остаётся] поэтом, ибо ничто не мешает тому, чтобы из действительно случившихся событий некоторые были таковы, каковыми они могли бы случиться по вероятности или по возможности: в этом отношении он является их творцом» [с.69]. Следовательно, поэту, как создателю, допускаются некоторые вольности в изображении вещей: «необходимо ему [поэту] подражать непременно чему-нибудь одному из трёх: или [он должен изображать вещи так], как они были или есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть. <…> Ведь незначительнее [ошибка], если поэт не знал, что оленья самка не имеет рогов, чем если он не живо описал её. Сверх того, если поэта упрекают в том, что он неверен действительности, то, может быть, следует отвечать на это так, как сказал и Софокл, что сам он изображает людей, какими они должны быть, а Еврипид такими, каковы они есть» 3[с.127-129].

В то же время персидский автор Шамс-и Кайс ар-Рази обозначает противоположный взгляд, когда даёт следующее определение поэзии: «это знание, а также уразумение смыслов путём правильного предположения, размышления и приведения прямых доказательств, а терминологически это речь, задуманная [как поэзия], упорядоченная, передающая значение, мерная, повторяющаяся, равновеликая, конечные харфы которой подобны друг другу» 10[с.76-77]. Это различие в целях, которые ставят перед собой поэзия Востока и Запада, приводит к тому, что сходные методы, которые используют поэты, воспринимаются как противоположные.

В «Поэтике» Аристотеля говорится: «Достоинство словесного выражения – быть ясным и не быть низким. Самое ясное выражение, конечно, состоит из общеупотребительных слов, но оно низко. <…> Благородное же и не затасканное выражение есть то, которое пользуется необычными словами. А необычным я называю глоссу, метафору, удлинение и все уклоняющееся от общеупотребительного. <…> Следовательно, должно как-нибудь перемешивать эти выражения: одно, как глосса, метафора, украшение и прочие указанные виды, сделает речь не затасканной и не низкой, а слова общеупотребительные [придадут ей] ясность. Весьма немало способствует ясности и благородству выражения удлинения, сокращения и изменения слов: именно [такое слово], уклоняясь от обычного, звучит иначе, чем общеупотребительное, и поэтому сделает речь не затасканной, а вследствие общения с обычною [формой] останется ясность» 1[с.113-114].

Шамс ад-Дин в «Своде правил персидской поэзии» даёт похожие поучения поэту: «Пусть [научится] отличать изящные значения от худых <…> И пусть в плетении речи избегнет он блеклых значений и ложных сравнений, невнятных отсылок и непонятных намёков, непринятых двусмысленностей и повторяющихся звуковых уподоблений, чуждых описаний и далёких метафор, неверных иносказаний, тяжеловесных ухищрений и неприемлемых перестановок слов. И пусть в любом разряде [поэзии] не выходит из границ необходимого и не впадает в крайности, пусть не урезает нужного и не раздувает неуместного» 10[с.318].

[10]Из этого следует вывод, что обе поэтики выступают за ясность и изящество слога, но поскольку западная поэзия стремится к созданию благородной и зачастую нереалистичной картины, главным своим средством она избирает метафору, как средство более возвышенное, тонкое и завуалированное, в то время как поэзия Востока ставит перед собой цель выразить правильное предположение без использования ненужных излишеств, поэтому главными её орудиями становятся эпитет и сравнение, как более прямолинейное и реалистичное средство.

Данное положение прекрасно разъясняет А.А.Долинина: «Переводчик, имеющий дело с древней арабской поэзией, должен представлять себе, что эта поэзия изображает еще не столько человеческую личность как таковую, сколько всю окружающую действительность, лишь частью которой является человек, что в основе этой поэзии всегда лежит конкретный зрительный образ; для нее характерен определенный круг постоянных эпитетов с конкретным (не метафорическим!) значением, а в качестве объекта сравнения может привлекаться любой предмет или явление природы, ибо они имеют в сознании древнего поэта одинаковую эстетическую ценность, хотя с нашей точки зрения эти образы могут казаться абсолютно неэстетичными» 4[с.195].

Это фундаментальное различие в системах стихосложения создаёт серьёзнейшую проблему восприятия ближневосточной поэзии в рамках Западной культуры. Именно поэтому при первом взгляде на поэзию Востока она может показаться непривычной и даже странной. Следовательно, для того чтобы правильно и бережно донести её смысл до читателя, переводчику необходимо знание основ ближневосточной поэтики.

После завершения первой фазы перевода, когда в сознании переводчика сформировался правильный образ, близкий к тому, который мог бы возникнуть в сознании носителя языка оригинала, наступает следующий этап, этап интерпретации поэзии. Безусловно, даже если допустить, что на стадии восприятия была проделана качественная работа, и переводчик отлично понял всю образную систему стихотворения, его смысл, художественные приёмы и то, что хотел донести до читателя автор, это ещё не является залогом хорошего перевода. Именно этап интерпретации требует от переводчика особенно упорной и бережной работы по поиску эквивалентов образов, слов и приёмов, поскольку теперь перед ним стоит задача не просто правильно понять произведение самому, а сделать его понятным любому, часто не подготовленному к этому читателю, в той форме, как это было запланировано автором.

Тем не менее, подбор тождественных единиц является практически невозможным: «специфика перевода, отличающая его от всех других видов языкового посредничества, заключается в том, что он предназначается для полноправной замены оригинала и что рецепторы перевода считают его полностью тождественным исходному тексту. Вместе с тем не трудно убедиться, что абсолютная тождественность перевода оригиналу недостижима и что это отнюдь не препятствует осуществлению межъязыковой коммуникации. Дело не только в неизбежных потерях, связанных с трудностями передачи особенностей поэтической формы, культурных или исторических ассоциаций, специфических реалий и других тонкостей

[11]художественного изложения, но и в несовпадении отдельных элементов смысла в переводах самых элементарных высказываний» 5[с.116].

Таким образом, недостижимость тождества в переводе компенсируется отношением эквивалентности между оригиналом и переводом: «Поскольку важность максимального совпадения между этими текстами представляется очевидной, эквивалентность обычно рассматривается как основной признак и условие существования перевода» 5[с.117].

Следовательно, если тождественность в переводе недостижима, переводчик обязан стремиться к достижению эквивалентности. Но каким образом можно добиться эквивалентности? Ответ на этот вопрос даёт современная теория перевода: «В любом высказывании, помимо его конкретного содержания, выражается какая-нибудь речевая функция, составляющая общую цель коммуникации. Именно сохранение цели коммуникации и обеспечивает эквивалентность подобных переводов. <…> Важно отметить, что несохранение цели коммуникации делает перевод неэквивалентным, даже если в нём сохранены все остальные части содержания оригинала» 5[с.120-121]. Поэтому для создания эквивалентного перевода переводчик для начала должен определить «цель коммуникации». Не представляет особого труда найти основную цель коммуникации в нехудожественной речи, но применимо ли это к поэзии, где все мыслимые и немыслимые силы языка брошены на создание художественного образа? Разъяснение мы находим в одной из работ по теории и практике перевода А.А.Долининой: «Естественно, что в поэтическом переводе те или иные потери неизбежны. И не может быть универсального рецепта, чем можно жертвовать, а чем нельзя. «Воспроизвести при переводе стихотворения все <...> элементы полно и точно – немыслимо, – утверждает такой опытный поэт-переводчик, как В.Я.Брюсов. – Переводчик обычно стремится передать лишь один или в лучшем случае два (большею частью, образы и размер), изменив другие (стиль, движение стиха, рифмы, звуки слов)» 2[с.188-189]. <…> Следуя этим требованиям, невозможно, разумеется, сохранить все поэтические образы подлинника; в этом смысле угол расхождения между подлинником и переводом достаточно велик» 4[с.217-218].

Из вышесказанного можно сделать вывод, что переводчик не может создать перевод, абсолютно тождественный оригиналу, сохранив все поэтические образы и средства их достижения. Поэтому, приступая к этапу интерпретации, он становится перед выбором: какие поэтические элементы сохранить необходимо, а какие можно опустить. Для того чтобы всё-таки совершить этот нелёгкий выбор, переводчик определяет несколько наиболее важных элементов, руководствуясь целью коммуникации произведения, то есть, попросту говоря, отражает то, что автор хотел сообщить читателю, используя для этого только такие поэтические элементы, которые могут способствовать этому в интерпретации.

В отличие от интерпретации западной поэзии, система стихосложения которой, так или иначе, кажется нам близкой, интерпретация поэзии Востока связана с множеством проблем. Сложность их разрешения заставляет переводчика персидского поэта Хафиза Н.Ю.Чалисову сделать неутешительный вывод: «Итак, печальным итогом наших раздумий оказывается вывод о практической невозможности [12]адекватного воссоздания поэтики Хафиза на другом языке» 9[с.86].

Но, тем не менее, не смотря на глубокие различия поэтики, хотя и не тождественно, но эквивалентно поэтику Хафиза при интерпретации можно передать читателю, не знакомому с поэзией Востока. Вот как Н.Ю.Чалисова решает этот вопрос: «В основе нашей работы лежит стремление прочитать Хафиза в контексте иранской традиции, пусть не «так, как он был написан», но хотя бы так, как его читали и продолжают читать на его родине. Мы не старались приблизить персидского поэта к его великим европейским собратьям, скорее наоборот, свою главную задачу мы видели в том, чтобы в «русском Хафизе» были сохранены «странные», т. е. незнакомые европейцам особенности поэтического языка средневекового Ирана» 9[с.91].

Из этого можно сделать вывод, что, сталкиваясь со всем комплексом проблем восприятия поэзии Востока, переводчик оказывается на распутье: либо интерпретировать её непосредственно, перекладывая весь груз понимания непривычных восточных образов и реалий на читателя, либо переводить, приближая стихотворение к привычной западной традиции, но тогда будет утерян уникальный восточный колорит. Этот вопрос и составляет основную проблему интерпретации ближневосточной поэзии. Но каким должно быть её универсальное решение? Оба из названных выше решений сами по себе ущербны: первый просто не переводит произведение и является, по сути, подстрочником, так как полагается на то, что читатель сможет самостоятельно понять смысл стихотворения (с тем же успехом можно просто публиковать поэзию на языке оригинала), а второй неизбежно искажает произведение.

Российская традиция перевода ближневосточной поэзии, история которой начинается с конца XVIII в., с течением времени решала эту проблему по-разному: от стремления ориентироваться на стилистические традиции родной литературы до подчёркнутого внимания к изобразительным средствам подлинника. В современных переводах воспроизводятся образы и художественные приёмы, с целью передать стремление поэтов к конкретности и точности изображения. Это достигается в создании эквивалентного перевода, к которому прилагаются комментарии, разъясняющие смысл отдельных непонятных моментов. Такое решение проблемы является наиболее адекватным и применимым в настоящее время.

Problems of Perception and Interpretation of the Middle Eastern Poetry in Western Culture

Nadezhda Aminova

Abstract: The article focuses on causes, characteristics and possible solutions to difficulties which arise in case of Middle Eastern poetry translation. Having analyzed all stages of the translation process the author arrives at the following conclusion: the most correct method of the Middle Eastern poetry translation is a reproduction of the original images and artistic techniques, a creation of an equivalent translation with comments that explain
[13]the meaning of certain obscure moments.
Keywords: Middle Eastern poetry, translation theory, poetics, perception and interpretation of poetry.