Проблема аборта в свете антропологической философии

[251]

У Эрнеста Хемингуэя есть короткий рассказ под названием “Hills Like White Elephants” 1, рассказывающий о духовной трагедии юной девушки. Словосочетание white elephant (белый слон), которое вынесено в названии и неоднократно звучит в тексте — само по себе очень емкое: его используют, когда речь идет о тяготящем владельца имуществе, о том, что обременительно, о подарке, от которого не знаешь, как избавиться и т. д., вообще об имуществе, которое требует разорительного ухода, но не приносит никакой пользы. Сюжет рассказа развивается таким образом, что само слово «аборт» так ни разу и не произносится; в различных ситуациях появляется лишь словосочетание “white elephants”, высвечивая разные грани своего значения. Стиль великого писателя, как подводная часть айсберга, скрывает не только слово «аборт», но и страх молодой девушки, неосознавшую боль за неродившееся чадо, плоть от плоти ее, которому не суждено увидеть божий свет. Мечта девушки о ребенке неразрывно связана с ее мечтой о счастье и о размеренной семейной жизни; эти свойства генетически [252] заложены в каждой женщине, они суть сущностное назначение и обязанность: быть родительницей, той которая дает жизнь, само имя первой женщины «Ева» значит «жизнь». Для героини аборт — крушение последней надежды, ведущее лишь к продолжению бессмысленной жизни. Вспомним, как мастерски рисует Хемингуэй белеющие на солнце холмы, выжженные безжалостно палящим солнцем, землю и зеленые поля, тенистые берега речушки и скользящие тени облаков. Эти контрастные кадры полны функциональной значимости. Это этапы душевнего состояние девушки, которое уподобляется выжженой земле. Вначале сравнение холмов с белыми слонами вызывает восхищение девушки, в середине этот образ вновь появляются, но на этот раз появляется нотки душераздерающего сомнения. В заключительной части white elephants появляются вновь, но взгляд девушки видит только то, как они спускаются в выжженную долину. Вместе с мечтой о ребенке для героини умирают краски мира и надежды на счастье: они увядают вместе. Принятие решения — убить свое неродившееся чадо — оборачивается глубочайшим психологическим стрессом, девушка подсознательно знает, что прощается с наивысшей ценностью.

Появляется восприятие бессмысленности, абсурдности, ничем не восполнимой пустоты жизни, ощущение страшной духовной нищеты. Она чувствует что жизнь станет неустойчивой, утратит стабильность, любовь станет бездушной и обернется горьшим одиночеством. В этой жизни место подлинных ценностей займут фикции. Как существовать в этом мире, как найти настоящие жизненные ценности, то, чего нельзя потерять, то, что может стать основным принципом жизни?

Мрак расстилается уже не только вокруг человека, он уже властно проникает и в самого человека. И тогда человеку уже не на что опереться, его никто уже не ждет. Он бессилен перед властью хаоса, «Все ничто, да и сам человек — ничто», — это горькое замечание одного из героев Хемингуея как нельзя лучше описывает духовному состояние юной женщины.

Думается, что рассказ является прекрасным примером осмысления спорной биоэтичекой проблемы: проблемы аборта, матери и [253] плода, в которой можно выделить множество аспектов. Мы остановимся на одном из них; по нашему мнению, являющимся самым важным. Это проблема статуса эмбриона человека, а также вопрос о том, является ли он индивидуализированной человеческой жизнью с самого момента оплодотворения? К этому вопросу можно подойти с разных позиций: биологии и генетики, социологии, права (гражданского либо уголовного), психологической, исторической, культурной, богословско-нравственной. В биоэтическом ракурсе, по нашему мнению, все вышеупомянутые позиции объединяются.

Известный исследователь А. Серра, суммируя законы генетики и эмбриологии, выводит, что плод с момента зачатия обладает собственной детерминированной биологической реальностью; это — полностью человеческий индивидуум в развитии, который автономно, шаг за шагом, непрерывно созидает собственную форму, выполняя, в соответствии с заложенными в него планом, проект, намеченный в его собственном геноме 2. Этот факт является научно установленными, и должен быть принят как данность, а не как чье-либо мнение. А раз эмбрион уже является развивающимся индивидом, который станет конкретной личностью, мы можем свободно говорить об онтологической и этической ценности только что зачатого плода: начиная с первого мгновения возникновения человеческой жизни, человеческий индивид является человеческой личностью. Любая критика этой позиции будет отрицанием онтологического подхода к личности.

С первых же дней эмбрион вступает в особого рода диалог с материнским организмом, блокируя производство гормонов через определенные сигналы гипофизу и другим внутренным органам, и вызывая, таким образом, совокупность изменений в материнском организме, вынуждая его «признать» присутствие новой жизни, новой индивидуальности. Психоаналитики доказывают, что зародыш находится в социальных отношениях с матерью, накапливая в глубине опыт, ощущения, положительные и отрицательные импульсы, которые даже и во взрослом возрасте оставят на нем свой отпечаток. [254] Социологи говорят, что не отношения определяют реальность субъекта, а реальность субъекта делает возможными межличностные отношения. Чтобы вступать в отношения, необходимо существовать. В рамках современной христианской антропологии отношение к плодоизгнанию формируется в четких рациональных богословских границах. В христианском мировоззрении плод на всех стадиях его развития — это человек, образ и подобие Божие. Св. Тертулиан писал: «тот, кто должен стать человеком, уже человек», а Св. Иоанн Златоуст считает, что аборт — хуже убийства, т. к. «здесь не умерщвляется рожденное, но самому рождению полагается препятствие» 3. Эмбрион обладает человеческой душой, в которой находится весь план будущего тела, следовательно, он — человек с бессмертной душой и с еще не воплотившимся в материю, но уже имеющимся в энергетическом плане телом. Поэтому убийство плода — это убийство человека. «Жен, дающих врачевства, производящие недоношение плода во чреве, и приемлющих отравы, плод умертвляющие, подвергаем епитимии человекоубийцы» (VI Всел. Соб.91). Согласно II правилу Василия Великого, умышленное «погубление зачатого во утробе плода подлежит осуждению смертоубийсва», притом наказывается Церковью одинаково, к какому бы периоду беременности ни относилось оно.

Знаменательно, что в грузинском языке беременная женщина обозначается словом, которое означает «носительница двух душ, двух жизней», а на русском языке умертвление младенца названо душегубством — убийством существа, имеющего душу.

Ныне действующее грузинское законодательство, утверждая неограниченное право каждой женщины на совершение аборта, являет собой пример превратного понимания и использования свободы. Никакая свобода не дает права женщине с одной стороны и врачу — с другой, (нравственную же ответственность разделяет и отец, если не препятствует аборту) лишать священного дара жизни того, кто ни в коей мере не может противостоять насилию.
[255]

В рамках строгой логики персоналистической философии мы можем резюмировать, что:

1. эмбрион-зародыш, т. е. плод, в результате непрерывного процесса развития, запрограмированного изнутри, является уникальным человеческим индивидом, обладающим и истинной человеческой ценностью.
   
2. эмбрион-зародыш, т. е. плод, имеет подлинную связь и истинное предназначение стать личностью. Следовательно, аборт является преступлением против жизни человеческой личности.
   

Литература

1. Hemingway E. Hills Like White Elephants // Selected Stories. M., 1971. Р.163-169.
   
2. Serra А. Lo stato biologico dell'embrione umano. Milano,1990.
   
3. Св. Иоанн Златоуст. Избр. Творения. М., 1994.
   
4. Tooley М. Abortion and Infanticide. // Philosophy and public Affairs. 1972 2(1) P.37-65.
   
5. Арх. Рафаил. В аду на земле М., 2001.
   
6. Pojman. L. P., Beckwith F.J. The Abortion Controversy: A Reader. Boston, 1994.