Проблема межкультурной коммуникации в контексте философско-художественного освоения современной реальности

Теоретическим фактором, во многом определившим современные исследования коммуникации, стал поворот от философской и научной рефлексии к действительности языка. Начало исследований языковых и знаковых структур, положенное в первой трети прошлого столетия работами Рассела и его ученика Витгенштейна, принципиально изменило само понимание коммуникации, а также методы ее изучения. Благодаря новой установке язык стали рассматривать не просто как средство коммуникации, но сама коммуникация оказалась пространством, заключающим в себе становление языковых форм.

Мир в XX веке стал непонятным для человека. Прежние стереотипы и жизненные ориентиры перестали работать, изменилась сама норма. Говоря о норме, отдельное внимание нужно уделить ее критериям, что особенно актуально для последней четверти века. Произошло смещение акцентов: из запретительной она превратилась в разрешительную, а в соединении с этикой, философией, политикой, на первый взгляд, приобрела просто анормальность относительно классических принципов. Суть таких изменений обусловлена лишь расширением области классической рациональности. В нее было включено то, что раньше отвергалось как неприемлемое: традиции, мифология, интуитивное постижение реальности и т. д. Произошла перестройка привычного навыка понимания. Но, совершая коммуникативные акты, человек, как и прежде, сталкивается с другими Я и должен при этом их интерпретировать, осуществлять рефлексию, объяснять и понимать высказывания. Именно для этих целей стали интенсивно разрабатываться различные теории коммуникации.

Теории коммуникации одновременно возникли во многих академических дисциплинах. Свой вклад в их развитие внесли не только такие ведущие в данной области на сегодняшний день дисциплины как психология, социология, философия, но и литература. В ХХ столетии назрела необходимость отвлечения жизненно-практического сознания от своих непосредственных носителей, чтобы посредством переосмысления представить его в философско-художественно-литературной форме, где используются новые практики (такие как новый роман, двойное кодирование, пастиш, создание бесситуативных текстов и др.), средства литературного языка (широкое распространение получает метафора, метонимия, эллипсис — все то, что составляет основу поэтических ассоциаций и выводит стиль философствования за пределы логического мышления), чтобы затем вновь обратить к людям в форме, приоткрывающей завесу непрозрачности неподдающегося объяснению хаоса действительности. Другими словами, литература получает свой материал из обыденного, культурно обусловленного способа размышлений, но формулирует и преобразовывает их таким образом, что заложенные в ней теоретические концепции, в свою очередь, оказывают влияние на обыденное мышление и повседневную практику, изменяя их. А значит, связь между культурой и теорией оказывается взаимообратной.

Коммуникация в литературе в силу ее культурной укорененности и рефексивности, имеет практическое значение, в том числе и политическое. Часто литературу рассматривают как «идеологический аппарат государства», но нельзя забывать, что она также и воспитывает, дает чувство новизны, стремление к лучшему. Образ философствующего «писателя — провидца» вновь привлек к себе внимание в XX веке уже в политическом смысле, когда литературу (что напрямую связано с ее взаимодействием с философией) стали наделять социально-политической прозорливостью, недостающей всем остальным формам практики. Как писал Сартр, «проза — только самый удобный инструмент для реализации определенного замысла», потому что, «когда аккуратно, с заботой о точности, слова собраны в фразы, то в них просматривается намерение …отдать другим полученные выводы. …Говорить — означает действовать, любая названная вещь уже не та, какой была до того, она потеряла невинность» 1. Слово «ангажированного» писателя оказывается действием. Он отдает себе отчет в том, что «обнажать означает — изменить…если общество вдруг увидит себя, сам этот факт уже оспаривает принятые ценности и общественный режим» 2. Современная литература постепенно осознала то, что «она сама — идеология». Но это имеет и положительную сторону. Для индивида, заброшенного в катастрофическое пространство современного существования и заблудившегося в нем, литература является едва ли не единственным средством самосохранения, а философствующий писатель становится одним из первейших моральных деятелей нынешнего мира, потому что закладывает в свои труды подлинно гуманистический потенциал, который так необходим сегодня для правильной политической ориентации. И если теоретики «официальной» коммуникации, как правило, работают над поддержанием позиции привилегированных и наиболее влиятельных слоев общества, то литература в ее сочетании с философией и нацеленности на общезначимые идеи гуманизма, формирование базовых ценностей, может давать смысложизненные ориентиры без оглядки на социальные градации. Закономерным является то, что многие обращаются к литературному способу выражения своих идей, потому как искусство слова в демократических обществах пользуется беспрецедентными возможностями «проливать свет», выдвигать альтернативы, давать политические рекомендации.

Более того, в поэтизирующей философской мысли открывается ее способность обнаружения так называемых субъективных истин, относящихся к желаниям, чувствам, интуиции. И эта мысль признает их в качестве объективных наравне с недостаточными для современного мироощущения классическими истинами, проверенными на опыте и строго ограниченными в своей однозначности рациональным, научным дискурсом. Цель единения литературы с философским концептом сводится к тому, чтобы представить знание не как мыслимое в терминах противоположности объекта и субъекта, но как субъективированное знание, в котором происходит преодоление этой традиционной для классической философии оппозиции. В современных условиях неприемлемой является сама возможность сведения разнородного мира к двум противоположностям, причем при условии, что одна из них обязательно устанавливает над другой строгий контроль, тем самым, исключая зарождение любого диалога.

Коммуникация не сводится к передаче и усвоению информации. Здесь обязательно наличие определенного уровня компетентности, соблюдение языковых норм. Нельзя не учитывать, что при столкновениях с другими сообществами, одним из способов преодоления устоявшихся норм, сложившихся предрассудков, идеологем является исследование языкового поля в аспекте возможностей понимания и переводимости. Такое исследование не может ограничиваться адекватным переводом иностранного языка, оно выходит за его пределы и затрагивает понимание исторического контекста, взаимодействие познавательного и ценностного, научного и вненаучного. Сложность в установлении коммуникации связана с тем фактом, что даже для людей, приобщенных к одной культуре, одни и те же слова могут иметь разные значения, не всегда поддающиеся четкой дефиниции, не говоря уже о том, что эти значения зачастую передаются косвенным образом. Диалог включает в процесс коммуникации и интерпретацию понятий, контекст и, что немаловажно, творческую интуицию, воображение, чего невозможно достичь без средств поэтического языка. Но, несмотря на все перечисленные приемы, построение диалога на практике оказывается непростым. По этой теме разработано множество коммуникативных теорий. Например, логическая теория диалога не подразумевает взаимопроникновения сторон, открытости Другому. Здесь общение возможно только в одной заранее выбранной плоскости, то есть либо Другой должен встать на мои позиции, либо я вынужден подчиниться. Для Другого Я и Другой для меня — объекты, на которые мы направляем наш взгляды с целью познания, манипуляции и т. д.. При таком общении мы чаще всего хотим видеть в Другом скорее сходство с нами самими, нежели отличия, и если не достигается цель, заключающаяся в «приручении» этого Чужого, то это и создает самую большую угрозу нашему понятному, привычному и предсказуемому миру.

Противоположная феноменологическая традиция теории коммуникации, во многом, верно делает акцент на том, что подлинный диалог может развиваться только при условии наличия доверительных человеческих отношений. Следовательно, всякое сознательное стремление к цели, какими бы благими ни были намерения участников, уничтожает диалог, поскольку личные цели оказываются, во — первых, преградой на пути непосредственного принятия другого, а во-вторых, препятствуют раскрытию собственной сущности 3. И здесь мы сталкиваемся с такой ситуаций, когда возникает вопрос: не оказывается ли данное требование абсолютного доверия слишком идеальным для людей, принадлежащих к одной культуре, и в принципе неосуществимым для участников, имеющих культурные различия? Ответ, конечно, должен исключать сомнение в самой возможности установления диалога. Практика показывает, что прежде, чем установить подлинный диалог, участники должны иметь взаимный интерес друг к другу, изначальную предрасположенность к восприятию опыта Другого, иначе он будет отторгнут, останется незамеченным, и в лучшем случае — подвергнут критическому осмыслению.

Кроме того, все, что касается общения с Чужими, всегда сопряжено с некоторой степенью напряженности, недоверия и нередко сопровождается глубинно инстинктивным чувством опасности. И в то же время даже такое общение является позитивным. Оно выводит нас из равновесия и, чтобы избавиться от опасности угрозы и неодолимого беспокойства, навеянного неизвестностью, заставляет нас двигаться, выбирать методы защиты, выйти за пределы своей ограниченности, выстраивать методы коммуникации и напряженно искать возможность установления диалога. Приходится констатировать тот факт, что аналитические практики, методологический рационализм не позволяют найти подход к Другому. Понимание могут обеспечивать скорее интуиция, воображение, творчество и принципиальная открытость.

В целом, для коммуникативной практики актуальной становится не академическая философия, а живая, которая вопрошает о человеке, смысле его постоянно меняющейся жизни, и которая предполагает взаимное конституирование единого смыслового поля понимания, помогая осмыслить глубинные онтологические и психологические связи человека с миром. Сама коммуникативная практика в форме единения литературного способа описания и философских концепций напрямую связана с открытием для европейского мышления традиции поэтизирующей восточной мудрости. И во многом в рамках данной проблематики происходит сегодня выстраивание диалога философских культур, главной целью которого служит расширение мировоззрения, расцвет традиций с сохранением их индивидуальности.

Любое произведение искусства конституирует суждение, представляя собой особый способ установления коммуникации. И, прежде всего, это касается литературы, поскольку язык человека является условием его способности видеть, двигаться, мыслить, и каждое из этих действий он преобразует в коммуникацию. Даже если утверждать, что искусство существенно ни на что не влияет в этом мире, все равно приходится признать, что оно заставляют мыслить и менять наши устоявшиеся представления о привычных вещах 4.

В Европе тенденция синкретического единства философского и художественного полей свое наиболее явное выражение обнаружила в философских школах Франции (Делез Ж., Рикер П., Кристева Ю., Дессон Ж., и др.). Но все же больший интерес в данной связи вызывает ее становление и вызревание в аналитической традиции. В этом смысле необходимо упомянуть философско-литературное творчество Бертрана Рассела, известного в основном как одного из основателей аналитической философии, философии логического атомизма, но со временем закономерно пришедшего к литературной форме изложения и к поэтическим возможностям языка, тем самым сыграв значительную роль в становления современной коммуникации. Рассел одним из первых в аналитической сфере выступил в защиту метафоричности в языке, доказывая, что хотя строгий идеальный язык, конечно, безупречен, но мы не можем пользоваться им в жизни (современные исследования английских философов подтвердили в рамках теории лингвистической интерпретации, что не существует разницы между метафорой и строгим понятием, она может выявиться лишь в определенном контексте).

Уже к середине двадцатого столетия Рассел в своем литературном творчестве расширяет понятие рациональности, становится предвестником постнеклассической рациональности, которая сочетает в себе логические основания с культурно-историческим контекстом. Толерантность искусства литературного повествования позволила Расселу до известной степени вместить в свои работы весь предшествующий опыт не только своей культуры, но и опыт мировидения других культур («Проблема Китая» 5). Бертран Рассел стал одним из первых западных мыслителей, ясно осознавшим, что с резко возросшей коммуникацией, чрезвычайно интенсивным взаимодействием культур, человечество как никогда нуждается в равноправном диалоге, который является основой взаимопонимания в современном мире. Во многом благодаря его трудам изначально сформировавшееся в рамках художественного мировидения представление о целостности мира, возможности равноправного сосуществования различных точек зрения, ценностей, плюрализма методов, постепенно стало проникать и в другие области знания. Во многом под влиянием таких незаурядных мыслителей как Б. Рассел, европейская философия постепенно отказалась от притязаний на универсальность, монологизм и представляет собой многоуровневый диалог, в котором любые философские школы и направления имеют равнозначную ценность.

Особую актуальность коммуникативные теории приобретают в период глобализационных процессов в мире, когда мы имеем дело с формированием открытых, тесно взаимодействующих и взаимосвязанных культур. Наша повседневная среда общения наполнена многочисленными символическими кодами, определенным набором средств коммуникативного взаимодействия. При общении с Другими мы используем модели и тактику поведения, которые принимались и, как правило, закреплялись в нашей социокультурной среде в ходе исторического развития. Вместе с ними мы воспринимает и стереотипы, которые, надо сказать, не всегда неверны. При столкновении с иной культурой наш собственный набор стандартных типов и правил общения может не срабатывать, а несбывшиеся ожидания между участниками коммуникации, увеличение трудности в согласовании интересов зачастую оборачиваются причиной возникновения конфликтов. Неумение найти диалог в XX веке привело к тому, что подавляющая часть конфликтов носила национальный характер. Политическая обстановка в мире не отличается стабильностью, многие институты работают над творческим созданием новых значений и средств коммуникации. В рамках межкультурной коммуникации они помогают сформулировать некие общие идеалы и ценности (толерантность, равноправие традиций, этика и политика ответственности, и др.). Но процесс создания единого поля коммуникативного взаимодействия не проходит гладко. Например, принятые изначально в качестве базовых такие «общечеловеческие», универсальные ценности как права человека (сформировавшиеся, кстати, относительно недавно — в эпоху Просвещения) оказываются во многом несовместимыми с политическими и культурными обычаями многих стран Востока. И здесь на помощь может прийти обширный философско-литературный опыт, выражающий подлинную сущность любой культуры, предсказывающий перспективы взаимодействия различных кодов и средств передачи информации, и всегда чуткий к новым тенденциям и новым коммуникативным практикам.

Фактически, можно сделать вывод о том, что новая литературно-художественная форма выражения философской мысли, во многом сформировавшаяся под влиянием восточной мудрости, и являя собой развитие коммуникации на новом уровне, помогает человеку не только осознать его место в мире, но и оказывается базой, на которой осуществляется сегодня диалог культур. Новая методология сводится к нахождению понимания, ориентирующегося не столько на сходстве, сколько на различии. Благодаря этому мы постепенно уходим от западной парадигмы создания единства в многообразии и переходим к более нейтральному многообразию в единстве.