Знаки личных отношений

[89]

В данной статье исследуются возможности праксис-ориентированного и социально-семиотического подходов к изучению межличностной коммуникации. Каждый из названных подходов имеет свою теоретическую биографию, вместе с тем их аналитические ресурсы приобретают новое звучание в контексте набирающего в последние годы силу интереса к коммуникационной парадигме в социальном знании. Этот интерес трудно назвать чисто академическим. Познавательный сдвиг в данном направлении может свидетельствовать о том, что дефицит практического знания переживается как социальная проблема. Положение дел в области преподавания коммуникативных дисциплин, скорее, подтверждает актуальность этой проблемы.

Так, интересующая нас дисциплина «Межличностная коммуникация», предлагаемая слушателям, специализирующимся в области профессий типа человек-человек, воспринимается ими прежде всего как область практического знания. Реагируя на эти ожидания, университетские рабочие программы содержат положения о том, что целями и задачами данного курса являются анализ использования языковых и иных символических средств (вербальных и невербальных) в построении межличностных взаимодействий, формирование основных коммуникативных навыков, необходимых в различных ситуациях межличностного общения, подчеркивается, что курс носит прикладной характер. Важнейшей установкой авторов курса выступает представление о том, что действия, умения и навыки, которые обнаруживает индивид в межличностном поведении, не являются врожденными, им нужно учиться, их следует отрабатывать и тренировать (подобно тому, как работает музыкант или спортсмен). Соответственно, процесс обучения направлен на развитие способности замечать, воспринимать и развивать эти действия 1.

[90]

Говоря об ожиданиях слушателей курса, также обращает на себя внимание их убеждение в практической полезности (или бесполезности) изучения межличностной коммуникации. Показательно следующее наблюдение педагога: «В начале преподавания курса преподавателям нередко приходится иметь дело с уже сформированным и, как правило, предвзятым отношением к курсу со стороны некоторых студентов. <…>Приведу несколько таких предвзятостей<…>:

1. Наиболее частое высказывание: мы все — специалисты по межличностной коммуникации по факту своего рождения. Поскольку мы все общаемся с момента своего прихода на этот свет и делаем это непрестанно каждый день, мы все умеем общаться. Чему здесь еще учиться?
   
2. Крайняя точка зрения: общение — это разговоры, разговоры ничего не решают, дело есть дело. Зачем на разговоры время тратить?
   
3. Другая крайняя точка зрения: уверенность и, как следствие, ожидание, что с помощью общения можно разрешить любую проблему.
   
4. Редуционирование МЛК до психологии личных отношений, высказывания типа: “Я не состою в близком отношении ни с кем — не женат, не дружу, не собираюсь в ближайшее время заводить себе подружку или друга. Зачем мне этот курс?”
   

К середине семестра и, тем более, к концу курса эти точки зрения существенно меняются. Студенты в ходе групповых обсуждений, делясь собственным положительным или отрицательным, а иногда и горьким опытом, познают многомерность межличностной коммуникации, тонкость ее нюансов. Признают, что невозможно быть умелым коммуникативным [91] партнером, не умея анализировать особенности каждой отдельной ситуации» 2.

Практическая направленность курса ставит ряд теоретико-методических, организационно-методических и социально-психологических вопросов, которые возникают при реализации поставленных задач. В контексте данной статьи выделим следующие: какие виды коммуникативных практик можно квалифицировать как межличностные, и какими ресурсами располагают участники межличностного взаимодействия для того, чтобы поддерживать (или разрушать) личные отношения.

Очевидно, что поставленные вопросы отсылают к определенной мыслительной традиции. Как уже было сказано в начале статьи, речь идет о праксис-ориентированной социальной семиотике, методологической базой которой выступает коммуникационная парадигма. Основные теоретические положения последней формулируются следующим образом:

• Коммуникация является первичным социальным процессом, а не средством «производства других вещей» или, иначе говоря, не процессом, в котором наиболее важные моменты имеют место «до», «вне» и «после».
  
• Исходной единицей наблюдения выступает то, что Р. Харре назвал «люди-в-разговоре».
  
• Социальные действия обладают свойственной им рациональностью, или, говоря словами Л. Витгенштейна, грамматикой, которая их организует.
  
• Достоверность становится возможной как предмет опыта (в смысле Д. Дьюи), но не как исходное утверждение или интрапсихическое знание.
  

Как видим, в качестве альтернативы индивидуалистической парадигме здесь постулируется «вписанность» единичного действия в контекст отношений, конститутивная роль социального взаимодействия в конструировании личностной идентичности, фундаментальность социальных отношений.

Заявленные принципы получили последовательное развитие в неопрагматистских теориях действия, описывающих не столько [92] намерения акторов, сколько то, как они «заставляют случаться то, что они делают». Наибольший интерес стали привлекать такие характеристики действия, как:

• интерактивность, то есть встроенность деятельности индивида в контекст отношений с другими индивидами;
  
• перформативность, практическая воплощенность действия в постоянно меняющихся контекстах;
  
• спонтанность и «ситуационная креативность», основанные на рефлексивности актора и возможности обратной связи в ходе исполнения. При этом источником творческого и спонтанного характера действия признаются не только особые ментальные способности актора и его преднамеренное «усилие воображения», а практические обстоятельства действия, задействующие присущее человеку практическое воображение и способность импровизировать и «играть наудачу» 3.
  

Кеннет Герген, формулируя ключевые положения социально-конструкционистской парадигмы, отмечал, что изолированные индивиды не утрачивают смысл, но осмысленность их собственных действий проистекает из предыдущего погружения в отношения. Индивиды могут совершать действия, традиционно обозначаемые как «мысль» или «чувство», однако эти действия следовало бы рассматривать как формы отношений, осуществляемых в пространстве индивида 4.

Таким образом, согласно идеологам социального конструкционизма, «знание о чем-то оказывается менее важным, чем ответ на вопрос Что я делаю или должен делать? Конечной целью теоретического исследования становится достижение практической мудрости относительно того, как действовать» 5.

Ключевым концептом рассуждений становится понятие «коммуникативные практики». Его содержательная разработка, наряду с понятиями «праксис», «практическая теория», и составляют предмет праксис-ориентированного подхода в социальном анализе. [93] Отметим некоторые положения этого подхода, имеющие значение для самоопределения коммуникативных дисциплин, в том числе и в их учебном исполнении.

Все пишущие о праксисе указывают на Аристотеля, который выделил уникальный вид искусства — praxis, цель которого не постижение истины, но практическая мудрость. Аристотель полагал, что человеческие действия по своей природе носят случайный характер и не могут быть полностью детерминированы законами природы. Поэтому те, кто изучает практическое искусство, не должны заблуждаться относительно того, что они смогут давать правильные советы так же, как астроном, который говорит наблюдателю, куда смотреть, чтобы увидеть конкретную звезду. Практические искусства более зависимы от опыта, чем, скажем физика. Аристотель особо отмечал тот факт, что «практика имеет дело с частностями» и «относится к действию». Навыки в этом искусстве развивают ситуативную способность действовать в данный момент, но не знание того, что есть истина. Принятие соответствующих текущему моменту мудрых решений, как индивидуальных, так и коллективных, Аристотель называл добродетель 6.

Итак, согласно аристотелевской традиции, «праксис» обозначает действие, направленное на достижение определенной цели, причем эта цель связана не с производством конкретного продукта, но с осуществлением какого-либо морально достойного дела. «Праксис» отличается от действий, названных Аристотелем «poiesis» (то, что М. Вебер позднее назвал «целе-рациональным» действием, и то, что многие сейчас называют «инструментальным действием»). В соответствии с этим различением «пойэзис» опирается на вид знания, названного «техне» (techne), а «праксис» — на вид знания, названного «фронезис» (phronesis). Техне состоит из инструментальных шагов, которые могут быть организованы в техно-логию, что необходимо для производства конкретных продуктов. Основная задача фронезиса — выступать посредником между универсальным (теоретическим) и частным (практическим), между генерализациями, поддержанными культурным пониманием и специфическими откликами на конкретные обстоятельства.

[94]

Тем самым праксис предстает как взаимопроникновение теории и практики, моральной добродетели и конкретных действий.

Идеи Аристотеля о взаимоотношении теории и практики, позднее получившие развитие в работах Г.-Г. Гадамера, Д. Дьюи, Л. Витгенштейна, Ю. Хабермаса, определили понимание «практической теории» современными исследователями. Американский специалист в области теории коммуникации Боб Крэйг утверждает, что понять коммуникацию как практическую дисциплину значит признать, что ее основной задачей является культивирование коммуникативного праксиса, или практического искусства, посредством его критического изучения. Теория — это артикулированная практика, она составлена из конструктов и принципов, позволяющих объяснять успешные практики. Практическая теория — это теоретическая работа, предполагающая как детальное техническое описание практики, так и философскую рефлексию диалектики теории и практики. Крэйг обращает внимание на ряд следствий этого основного положения, в частности, на то, что практические действия зависят от интерпретативного понимания ситуации ее участниками, требуют обдумывания целей, моральных стандартов (нормативная рефлексия) и средств (техническая рациональность). Термин «праксис» при этом используется для того, чтобы подчеркнуть, придать особое значение в концепции практики рефлексивно осмысленному, морально взвешенному человеческому действию 7. По мнению педагогов, понимание диалектической связи между теорией и практикой, фиксируемое термином «практическая теория», позволяет, с одной стороны, снизить страх студентов и клиентов перед теорией и, с другой, презрительное отношение к практике в среде академических пуритан. Являясь по существу практическими, коммуникативные занятия предполагают как абстрактное — концептуально/этическое, так и конкретное — ситуативное/действенное — измерения, поэтому и образовательный дискурс должен быть мультиизмерительным.

Таким образом, выстраивая учебный курс, ориентированный на практическое знание, необходимо учитывать его отличительные признаки, к которым принято относить: (а) ориентацию на конечный результат деятельности; (б) подчиненность собственно [95] познавательных приемов и операций предметным действиям, совпадение результатов практического познания с их использованием работающим человеком; (в) использование вероятностного, неточного знания наряду с надежными знаниями; (г) оперативность и ситуативную конкретность; (д) предельную детализированность, поскольку пренебрежение случайностями, мелочами, неожиданностями может дорого обойтись практику 8. Рекомендации, связанные с изучением практик поведения, являются не абсолютными, но всецело подчинены условиям их применения. Задача, скорее, состоит в том, чтобы научить оценивать потенциальные возможности используемых средств, умело и целесообразно их применять. Праксис-ориентированный подход требует выделять в совокупности практических действий те, что сопряжены со взвешенными и осмотрительными суждениями о том, как вести себя в конкретной ситуации. Это действия свободных, самостоятельных, ответственных и уважающих друг друга людей. Трудно не увидеть в изложенных принципах теоретико-методический формат построения такого курса, как «Межличностная коммуникация».

Ресурсы социально-семиотического подхода позволяют рассмотреть практику осмысления отношений как личных (личностных), что происходит в форме размышления или разговора между людьми об отношениях, поскольку человеческие существа когнитивно и эмоционально достигают осознания себя только посредством взаимодействия с другими.

Отличительной видовой чертой межличностной коммуникации является персонализация взаимодействия. Это — личностно ориентированное взаимодействие. Предполагается, что каждый из его участников признает уникальность своего партнера, принимает во внимание особенности его эмоционального состояния, самооценки, личностных характеристик и в свою очередь рассчитывает на встречное внимание. Праксис-ориентированная социальная семиотика и призвана выявить символические ресурсы конструирования личных отношений, конкретные дискурсивные практики, посредством которых «монтируется» здание межличностного (или, напротив, не имеющего характер межличностного) взаимодействия, лингвистические и неречевые [96] коммуникативные ресурсы, отбираемые говорящими или пишущими из всего многообразия языковых средств, функциональных стилей, риторических приемов, посредством которых формируется общее семантическое пространство между индивидами.

По определению ее авторов, праксис-ориентированная социальная семиотика это теория о практиках, «производящих» социально значимые тексты, о динамике этих практик, о том, каким способом социальные агенты представлены и контролируются в качестве субъектов дискурса в конкретных областях социальной практики 9. Нетрудно заметить, что методологически эти положения близки известным принципам интерпретативной социологии, в частности символического интеракционизма, для которого центральным социальным феноменом выступает взаимное действие человеческих существ и знаки, которые делают его видимым. Согласно интеракционизму, фрагменты социального мира оказываются узнаваемыми благодаря языку, который «проявляет» культурные образцы человеческого общения. П. Фаро, предложивший называть способ действия этой социологии проектом семантической редукции (по аналогии с феноменологическим проектом редукции естественной установки к ее конститутивным элементам), отмечал, что «здесь также речь идет о том, чтобы … перенести внимание на конституирующие элементы социальной реальности, которые, как правило, считаются гарантированными, как говорил А. Шюц, но которые не тематизированы: разговорные приемы, речевые акты, методы социализации, обоснования, гибридные объекты и, конечно, нормы и ценности» 10.

Разрабатывая социально-семиотическую теорию, М. Холлидей в книге «Язык как социальная семиотика» (1978) призывал интерпретировать язык не как сеть правил, но как ресурс и предложил использовать термин «смысловой потенциал», чтобы характеризовать язык таким способом. «Когда мы фокусируем внимание на процессах человеческой интеракции, мы наблюдаем этот смысловой потенциал за работой. В повседневной жизни мы встречаем людей, творчески использующих ресурсы [97] значений и постоянно их модифицирующих. <…> Используя понятие система, мы можем представить язык как ресурс, в терминах выбора, который нам доступен, взаимосвязи этих выборов и условий, влияющих на их доступность» 11.

Социально-семиотический подход опирается также на конверсационные исследования, начатые работами Сакса и Шеглоффа, и нацеленные на выделение порождающих и регулирующих структур повседневных речевых обменов, на выведение общих положений о приемах, или внутренних правил, конверсационного взаимодействия Знание этих правил позволяет собеседникам, например, начать и закончить разговор или сцеплять реплики с помощью того, что называют смежными парами: приветствие/приветствие, вопрос/ответ, предложение/принятие или отказ. В этом этнометодология разговора сближается с работами И. Гофмана, который неоднократно показывал, что материя взаимодействия построена на совокупности правил и нормативных принципов.

Как отмечает М.Л. Макаров, «на стиле общения самым непосредственным образом отражается его стратегическая специфика, т. е. не сами по себе индивидуальные речевые действия, а линии речевого поведения, обусловленные макроцелью в данной речевой игре. На этом уровне различаются диалоги кооперативные и конфликтные. На определение стиля общения заметно влияет и тип мены коммуникативных ролей (опосредованный, непосредственный, агрессивный или инициативный, пассивный или реактивный, частый, редкий, с перебиванием или без и т. д.). Помимо стратегической обусловленности тип мены коммуникативных ролей формирует ритм диалога. Наконец, в диалоге формируется социально-дейктическая тональность общения, при этом используются языковые средства разных уровней в комплексе. Большую нагрузку имеют номинации первого и второго лица, обращения, речевые акты, направленные на второе лицо (приказы, просьбы, комплименты, извинения и т. п.)» 12.

[98]

Изложенные основные принципы социально-семиотического подхода позволяют рассмотреть межличностную коммуникацию как символическую деятельность партнеров по приданию отношениям межличностного характера (или производства «личных отношений»), которая раскрывается посредством использования определенных речевых и неречевых коммуникативных паттернов.

Остановимся подробнее на роли в формировании личных отношений эмпатических высказываний; на дискурсе доверительного общения; на «маркерах» стадий развития межличностных отношений.

В теории межличностной коммуникации трюизмом является положение о том, что не чувства являются источником трудностей в отношениях с другими, но то, как мы их проявляем, или неудачный опыт в обращении с ними. Управление эмоциями в межличностном общении означает, что коммуниканты не только осознают и контролируют собственные переживания и формы их проявления, но способны распознавать, верно интерпретировать и воздействовать на переживания своих партнеров. Именно эта способность к разведению переживания эмоции и ее социализированного проявления, возможность отсроченной, измененной или подавленной реакции становится показателем произвольного характера эмоции, или, иначе говоря, ее зрелости 13.

Эмоция приобретает произвольность не прямо, а посредством знаково-символических операций, важнейшей из которых является ее вербализация. Осознание эмоционального процесса предполагает не просто способность дать вербальную характеристику самой эмоции, но понимание и указание на связь между эмоцией и вызвавшими ее факторами, с одной стороны, и между эмоциями и действиями, к которым она побуждает, с другой. Вербальными техниками, включающими названные операции и, тем самым, наиболее адекватными для формирования и поддержания благоприятных межличностных отношений, являются развернутое эмоциональное самораскрытие (так называемое «Я — высказывание») и эмпатическое высказывание.

Согласно взглядам представителей гуманистической психотерапии (К. Роджерс, М. Розенберг и др.), сама структура «Я — высказывания» [99] позволяет адресанту сообщить партнеру о своих негативных эмоциях неагрессивно, не разрушая атмосферу доверия, партнерства, при этом давая возможность собеседнику без угрозы для его самооценки понять адресанта, а последнему принять ответственность за свои эмоции на себя. Следовательно, открывается возможность управления эмоциями («я нервничаю, потому что мне кажется, ты специально делаешь не так, как я прошу», «я расстроился, поскольку рассчитывал вместе провести время»). Структура эмпатического высказывания, в свою очередь, позволяет говорящему выразить то, как он понимает чувства, переживаемые другим человеком, в форме безоценочной обратной связи, т. е. без использования оборотов, содержащих речевые акты оценки или давления (подбадривания, осуждения, требования, совета, снижения значимости проблемы и т. п.). При этом используются фразы, допускающие коррекцию сказанного (типа «Если я не ошибаюсь», «Возможно», «Вероятно», «Это так?» и т. п.). И в «Я-высказывании», и в эмпатическом высказывании сообщение об эмоциях сопровождается включением в речевую структуру суждений, описывающих то, что индивид наблюдает и чувствует, раскрытием причин, вызвавших данное состояние, и потребностей, которые были при этом актуализированы 14. Так, по М. Розенбергу, структура эмпатического высказывания содержит следующие блоки:

Что другой человек:

1. Наблюдает «Когда ты видишь (слышишь)…»
   
2. Чувствует «Ты, наверное, чувствуешь…?»
   
3. В чем нуждается «Потому что для тебя важно…?»
   
4. Хочет сейчас попросить «И ты хотел бы, чтобы….?!»
   

Пример:

«Мне показалось, что когда ты пришел к другу и увидел, что он не один, ты был раздосадован, так как тебе очень нужно было выговориться».

Признавая убедительность в обосновании необходимости обращения к вербализации эмоций в указанных формах, [100] приходится констатировать, что в русскоязычной аудитории обращение к ним, как правило, вызывает ощущение неестественности подобной речи. Можно предположить, что причины этого связаны как с лингвистическими (точнее, стилистико-жанровыми), так и с лингвокультурными аспектами межличностной коммуникации. Само удобство или неудобство использования речевых стратегий может быть рассмотрено под углом зрения определенных ценностных установок лингвокультурного сообщества, а соответствующие речевые структуры — как культурный код.

Собственно лингвистические причины коммуникативных неудач при обращении к рассматриваемым эмоционально-речевым стратегиям, по-видимому, связаны с противоречивостью поставленной коммуникативной задачи: контроль за собственными высказываниями должен осуществляться в условиях спонтанной разговорной речи. Оба вида высказываний выполняют одновременно и фатическую, и информативную функции. Однако структурные и динамические характеристики фатических и информативных сообщений различны.

Причина лингвокультурного характера может состоять в том, что важнейшие для европейской культуры концепты рациональности и «направленности на другого» (Д. Рисмэн), нашедшие отражение в дескриптивных структурах указанных речевых стратегий, не являются центральными для русского культурного сознания. Ценностная установка в межличностной коммуникации, измеренная по шкале децентрация/эгоцентризм, здесь, скорее, склоняется к эгоцентричной. Это получает закрепление в более адекватных для данной установки эмотивных, а не открытых «Я — высказываниях», с одной стороны, и в разнообразных видах оценочной (вместо безоценочной эмпатической) обратной связи, с другой.

Следующий пример использования языковых ресурсов для конструирования межличностного общения касается проявления таких состояний, как искренность и заинтересованность в партнере посредством использования особых композиционных и риторических приемов воздействия на собеседника, характерных вербальных и невербальных средств.

Для обеспечения успеха коммуникации говорящий должен уметь управлять вниманием собеседника, активизировать его интерес. Основная нагрузка в реализации этой цели ложится на инициальные реплики. С самого начала говорящий стремится [101] убедить адресата в том, что предмет его речи достоин самого пристального внимания. Он настраивает собеседника на восприятие информации с помощью преувеличения своей информированности, загадочного взгляда, заговорщицкого тона.

Фактор адресата в силу непосредственного присутствия второго участника диалога, оказывает существенное влияние на экспрессивный характер речевого выражения. Если говорящий предвидит, что его требования не будут удовлетворены, он избирает средства воздействия с запасом прочности — угрозы, ультиматумы, предупреждения (методы силового давления) или наоборот — канючение, манипулятивные признания в чувствах, жалобы. Все перечисленные способы направлены на достижение инструментальных целей, поэтому задача экспрессивизации становится дополнительной, обеспечивающей эффективность диалогического взаимодействия.

Одним из экспрессивных компонентов высказывания, где в качестве объекта рефлексии выступают отношения между коммуникантами, является категоричность. Чрезмерная категоричность всегда ощущается адресатом. Он точно определяет мотив усиления категоричности и соответствующим образом реагирует. Категоричность объясняется стремлением говорящего продемонстрировать свое превосходство над собеседником, ограничивая его право на самовыражение и самоопределение. Смысловые микросоставляющие категоричности: решительность, уверенность, убежденность или безапелляционность, фамильярная откровенность. Первые три элементарных семантических компонента характеризуют успешный риторический образ говорящего, остальные носят интерактивный характер и направлены на адресата. Степень категоричности большинства жанров разговорного диалога ситуативно обусловлена. Скажем, в дружеском, фамильярном общении категоричность обусловлена искренним расположением говорящего к собеседнику, его стремлением принять участие в судьбе близкого человека. Категоричность и фамильярная откровенность дружеской беседы своего рода игра, в которой есть свои правила. Вместе с тем специалисты по невербальной коммуникации называют категоричность саботажником общения, поскольку она разрушает естественную смену ролей в диалоге в пользу одного из коммуникантов. Лишь для жанров «требование», «заверение» и «ультиматум» [102] категоричность является обязательным смысловым компонентом, обеспечивающим эффективное достижение поставленной цели 15.

Искренность — непременное условие успешности диалогического взаимодействия в экспрессивных речевых актах. Дж. Серль определял экспрессивные высказывания как выражения психологического состояния, специфицированного в условиях искренности. Спектр элементарных смысловых составляющих для успешной реализации условия искренности широк: от уверенности, сердечности, открытости до откровенности и фамильярной категоричности. Нужно, чтобы говорящий производил впечатление убежденного, правдивого, открытого человека. Семиотика искреннего речевого поведения манифистирует различные смысловые оттенки в зависимости от типа речевого жанра. Установлено, что искренность находит выражение в подчеркивании говорящим своего эмоционального отношения к партнеру и в нестандартном оформлении речевых жанров. Существуют специальные жанровые формы, предназначенные для подтверждения искренности: это признания («честно признаюсь»), клятвы («ну клянусь, честно-честно, правда-правда, ей-богу»), уверения («просто поверь»). В непринужденном диалоге доказательством подлинности переживаемых чувств становятся ссылки говорящего на то, что он лично был участником описываемых событий. В роли авторитетного источника выступает сам говорящий или знакомые обоим коммуникантам люди. Для комплимента важна правдивость: говорящему хотелось бы, чтобы его не заподозрили в лести или скрытой издевке. В речевом жанре уговоров на первом месте оказывается убежденность говорящего. Успешность жанров семейной, дружеской беседы целиком определяется степенью открытости и сердечности в отношениях коммуникантов. С учетом сказанного понятно, почему собеседники прилагают дополнительные усилия для того, чтобы подчеркнуть искренность выражаемых эмоций и оценок 16.

Наконец, обратимся еще к одному аспекту межличностного взаимодействия, на примере которого можно продемонстрировать [103] возможности праксис-ориентированной социальной семиотики. На этот раз речь пойдет об языковых ресурсах как маркерах этапа развития отношений между людьми, в частности, о начальной стадии межличностной коммуникации.

На этом этапе развития отношений от участников ожидается соблюдение ряда ритуалов, связанных с тем, что незнакомые люди в первую очередь стремятся управлять впечатлениями другого человека о себе, используя для этого соответствующие символические ресурсы. Одним из таких ресурсов является так называемая «легкая беседа» 17. Она предполагает способность обмениваться демографической информацией, поддерживать темы, вызывающие общий интерес. Легкая беседа — ритуал, который служит снижению неопределенности между партнерами, предоставляет каждому из них безопасно «испытать» друг друга, чтобы определить возможности для последующего развития отношений. По своей структуре она напоминает интервьюирование: один спрашивает, предлагая собеседнику рассказать о себе, поделиться своим опытом и взглядами, другой отвечает. При этом имеет место легкое переключение ролей от интервьюируемого к интервьюеру. Эффект использования данной речевой структуры состоит в том, что люди, рассказывая друг другу о личном, сохраняют при этом личностную отделенность друг от друга в отношениях друг с другом.

Показательным для конструирования отношений на этом этапе является использования норм вежливости и взаимности. [104] Быть вежливым означает в данном случае необходимость выражать согласие с высказыванием другого, даже если оно разделяется собеседником не в полной мере, особенно, если партнер предлагает (и ожидает этого) согласиться с ним. Несогласие в этом случае равносильно демонстрации неуважения: можно не выражать искреннего согласия, но нельзя не соглашаться. Мало знакомые люди просто не знают друг друга достаточно хорошо, чтобы категорически не соглашаться друг с другом. Кроме того, взаимодействие между ними не настолько важно, чтобы стоило тратить усилия на несогласие, то есть норма вежливости означает, что следует избегать выражения несогласия в такой форме, когда возникает необходимость оправдываться или извиняться за свою реакцию. Именно этот смысл заключает в себе использование таких речевых формул, как «Возможно вы и правы, но…», «Не могу согласиться с вами, хотя…» Сигнальными являются стратегия минимизации значения несогласия («Я не совсем согласен, впрочем…»), а также стратегия, возлагающая ответственность за несогласие на других людей или на ситуацию («Я тут прочитал материал, в котором выражена иная точка зрения»).

Таким образом, речевое поведение, жанр, лексико-грамматический состав и стилистика которого выражает ориентацию говорящих в первую очередь на поддержание и защиту собственной Я-концепции, обсуждение сходного опыта отмечается беседующими как случайное совпадение индивидуальных биографий, самораскрытие, используемое как речевой прием, следует правилам мены коммуникативных ролей и откровенно подчинено нормам вежливости и взаимности, свидетельствует о начальном этапе межличностного взаимодействия малознакомых людей 18. Новый этап развития отношений конституируется иными коммуникативными приемами, усиливающими или, напротив, снижающими уровень общности, интимности, доверия между коммуникантами.

Итак, коммуникативные модели, в которых выражается межличностное общение коммуникантов, с точки зрения праксис-ориентированного семиотического подхода, рассматриваются как средства символизации личных отношений на том или ином уровне развития личных отношений. Они выполняют функции [105] символического регулятора личных связей и связанных с ними поведенческих тактик. Семиотичность используемых речевых и неречевых моделей поведения манифестирует собой характер социального взаимодействия в том или ином социальном контексте. Конфигурации речевых различий в процессе коммуникации детерминирует социальную позицию коммуникантов и, в свою очередь, детерминирует поведение и образ действий других участников коммуникации, используемые ими речевые и неречевые формулы оказываются осознанным или неосознанным фактором социального контроля. По мере того, как личность учится согласовывать свое поведение с лингвистическим кодом, который является специфическим выражением его коммуникативной роли, ей становятся доступными различные системы отношений. Обучение такому согласованию и может составить содержание учебной дисциплины «Межличностная коммуникация», нацеливающей на получение практического знания.