История “Les Amours de Psyché et de Cupidon” привлекает многих авторов XVII-XVIII столетий; в результате складывается многожанровая [151] сюжетная парадигма. В докладе были рассмотрены три реализации этого сюжета: переводная комедия Ж.Ф.П. де Сен-Фуа Оракул (L’Oracle, пер.: 1759); «драмма» Марко Кольтеллини Купидон и Псиша (1773) и стихотворная повесть И.Ф. Богдановича Душенька.
«Оракул» — первая комедия из театра Сен-Фуа (1698-1776), переведенная на русский язык. Содержание ее составляет фантастическая тема страшного пророчества и попыток его предотвратить: Альсиндору, сыну некой Феи предречены напасти, избежать которых можно, если его полюбит девушка, почитая при этом «глухим, немым и нечувствительным». Чтобы сделать безвредным оракул, Фея похищает царевну Луцинду и воспитывает ее в убеждении, что все порождения природы — лишенные эмоций механизмы. Полагаясь на успех затеи, Альсиндор вспоминает прецедент из мифологии: «Психа не видала Купидона и почитала ево уродом, однако любила ево: так и Луцинда, имея воображение почтет меня таким, как требует оракул, <…> однако со всем тем она меня полюбит. Можно обмануть разум, а чувства никогда» (Оракул. СПб., 1759. С. 7). Связь с Psyche Лафонтена эксплицирована уже в I явл., где воспроизводится излюбленная лафонтеновская ситуация (ср.: Fischer W.P. The literary relations between La Fontaine and the “Astree”… Phil., 1913. P. 85-8; Wadsworth P. Young La Fontaine Evaneta, 1952. P. 116) — «поцелуй спящей девушки» — мотив, восходящий к L’Astree д’Юрфе (II, 8) и Orlando Furioso Ариосто и отмечаемый, кроме Psyche, в Fables, Le Songe de Vaux (ситуация Аканта и Аминты), Clymène. Функция этой реминисценции у Сен-Фуа — мотивировать любовную интригу, объяснить возникновение взаимного чувства героев. «Амуро-психеевская» мифологема помещена в философский контекст: разум вводится в заблуждение рационалистической теорией, не относящейся к действительным законам мироустройства; данные чувственно-интуитивного опыта восприятия Люцинды опровергаются данными эмпирического опыта (волшебной иллюзией), иллюстрирующего теорию механицизма (Оракул. С. 10-2). Борьба интуиции и теории, напрашивающихся выводов и навязанных знаний усугубляется ответственностью за создание собственной теории, основанной на опыте: мешает не глупость Луцинды или неспособность к созидательному мышлению, а, напротив, ее преуспеяние в науках и укорененность в измышленных тезисах. Противоречие между ощущаемым и навязываемым становится источником душевного разлада, постоянного колебания (символична сцена, в которой Люцинда разбивает глобус, отказываясь от рационалистического и чуждого познания действительности в пользу своего, интуитивного). Интуиция и чувства не приводят к истине: единственным условием happy end’а оказывается не гносеологическая или онтологическая правда, а ее противоположность — механистическая натурфилософия, химера, плод абстракции, навязанное знание.
Авторы Нового времени часто ищут оправдания преступлениям апулеевской героини. Раннесентименталистская филиация сюжета опера Купидон и Псиша М. Кольтеллини, итальянского либреттиста и балетмейстера [152] на русской службе, — предельный случай реабилитации Психеи в XVIII в.: образ души, страдающей за преступления, заменяется образом неправедно преследуемой добродетели, рассчитывающей на вышнюю справедливость, считающей благочестие и девственность охранной грамотой, но готовой послушно принять страдания и погибель (отсвет масонско-пиетистского концепта любви к смерти). Конфликт богов и людей составляет маловажный фон разыгранного на сцене конфликта богов; дело людей в нем — принимать милости и терпеть гонения. Мотив всеобщего преклонения перед Психеей выведен за сцену (толпы домогающихся благосклонности любовников — сомнительное окружение для героини, невинность которой постоянно подчеркивается); ответственность за месть Венеры переложена на Купидона, устроившего в Книде посвященный Психее храм. Сюжетные функции сестер Психеи переданы Венере, которая кроме того выступает здесь в трагедийном амплуа отравителя (ср. эволюция мотива отравления в Душеньке, 1799. С. 142-3). Чрезвычайно расширена роль отца Психеи. Причина его высокого сюжетного статуса, м. б., — в необходимости усилить идею семейной добродетели (популярную в сентиментализме): мотив скорого забвения родителей (ср. Ap.: V, 4), дискредитировал бы героиню, поставив под сомнение ее virtщ, приобретающую здесь почти христианское качество.
В отличие от Сен-Фуа и Кольтеллини Богданович опасается, как бы не перегрузить повесть философией: редуцирует платоновские смыслы сюжета, заключает в подтекст масонскую символику, изымает философские диалоги, помещая на их место эротические образы.
Добавить комментарий