В путевой литературе русского средневековья паломническим хождениям XVI-XVII вв. принадлежит особое место. Именно эта эпоха для древнерусского хождения стала пиком жанровой динамики: с одной стороны, отмечается его интенсивное развитие, с другой — существование на основе сочетания канона и процесса деканонизации, понимаемого не как отмирание жанра, а как его рождение в новом качестве, благодаря изменениям сложившихся родо-видовых традиций. Процесс деканонизации древнерусского хождения будет доведен до логического завершения в XVIII столетии, что приведет к разделению некогда единого жанра на светские путевые записки и паломнические хождения, после чего последние окончательно обоснуются в области конфессионального, «душеполезного», чтения, а светская путевая литература даст толчок для развития новых родо-видовых форм.
Вместе с тем жанровые формы канонического типа культуры обладают еще и весьма мощной системой «самозащиты», в основе которой — присущие средневековью традиционность художественного мышления, стереотипность художественного выражения, ориентация большей частью не на «неизвестное», «неожиданное», «странное», а на «знакомое», узнаваемое, привычное. В результате любой жанр, прежде чем «отойти в прошлое», «приспосабливается», происходит консолидация — более точно и строго выверенное выделение — его жанровых «знаков»; чаще всего это отмечается в переходные историко-литературные эпохи. Этим же жанрово-литературным законам следует эволюция путевой литературы в XVII столетии, которая на данном этапе воплотила совмещение традиции и новации, что выразилось, с одной стороны, в упрочении древних жанровых позиций, устойчивой преемственности связей с предшествующими текстами, а, с другой, — в склонности к творческим «экспериментам», еще не декларируемой книжниками сознательно, но уже приносящей свои плоды. Именно на данном этапе эволюции хождения наиболее четко обозначился жанровый потенциал (каноны сложились в определенную систему) и определились перспективы его бытования.
В связи с указанными особенностями, на наш взгляд, актуализируется проблема интертекстуальности. Интертекст в данном случае представлен как явление двоякое: с одной стороны, он становится средством поддержания канона, декламацией авторского обращения к «выверенным» в жанровом [147] плане литературным образцам, а с другой — утверждается как прием авторско-редакторской работы и свидетельствует об индивидуализации в рамках сложившегося жанра стиля, поскольку становятся более разнообразными и тексты-источннки, их традиционный состав пополняется и отличается большим многообразием. Суть интертекста сводится к обнаружению в рамках одного произведения «следов» работы других авторов. В силу «коллективного» творческого начала словесности Древней Руси ни один текст не был чужд идее «соприсутствия» в нем в более или менее узнаваемых формах «чужого слова» — текстов предшествующей и «окружающей» словесности — и представлял собой своеобразную мозаику «цитат», явных или скрытых.
Показательно в этом плане появление на рубеже XVI-XVII столетий «Хождения» Трифона Коробейникова. Это «ключевое» в истории путевой литературы сочинение, отвечающее требованиям жанра и воплотившее художественно-эстетические вкусы «книжных людей» позднего средневековья, затмив славу «родоначальника» жанра игумена Даниила, увенчало вершину развития данного жанра. Наиболее ярко интертекстуальные проявления прослеживаются в текстах, составляющих т.н. Коробейниковский цикл и взаимодействующих на уровне жанрово-генетического родства. «Хождение» Коробейникова текстуально связано с более ранним «Хождением» Василия Познякова, которое, в свою очередь, восходит (на уровне различных заимствований) к «Поклоненью святаго града Иерусалима», переводному проскинитарию. Автор «Хождения» Коробейникова, типичного образца многослойного «текста-мозаики», апеллируя к разным устным и письменным источникам (отмечаются не только обращения к тексту Познякова и — опосредованно — греческому «Поклоненью», но и библейские реминисценции, и текстуальные пересечения с текстом Даниила), тем самым продолжает традицию заимствования, доводит концепцию подражания образцам до ее логического завершения., возводит интертекст в прием редакторско-авторской работы. В данном случае мы имеем дело с проблемой интертекстуальности как одним из важных текстообразующих факторов, когда автор-паломник следует «букве» образцов, обращаясь с ними как с материалом для словесных построений и предоставляет на суд читателя умелое воплощение «напластований» более ранних текстов.
К подобному приему прибегнут и авторы-паломники последующих столетий. Поскольку в сочинении Коробейникова типичная жанровая схема получила свое законченное завершение (с точки зрения содержательной, структурно-композиционной и стилевой), история его интертекстуальных пересечений с текстами других хождений активно пополнялась в XVII-XVIII вв., способствуя переносу жанровой «матрицы» на многие образцы. Под его непосредственным влиянием были созданы паломнические сочинения Василия Гагары, Ионы Маленького, Арсения Суханова, Макария и Сильвестра, Андрея Игнатьева, Иоанна Лукьянова, Серапиона Множинского, Василия Григоровича-Барского. Кроме того, проявления интертекста обнаруживаются в обращении авторов XVII в. к наиболее значимым в паломнической [148] литературе образцам: «Хожению игумена Даниила» (XII в.) и «Хождению инока Зосимы» (XV в.), — а также по аналогии с предшествующими текстами в использовании цитат из Священного Писания (отсылки к ним обнаруживаем в «Слове о некоем старце», «Хождение» Ионы Маленького, «Повести о святых и богопроходных местах святаго града Иерусалима» Гавриила Назаретского, «Проскинитарии» Арсения Суханова).
Обращение к цитации библейских текстов, порой многочисленной и пространной (как, к примеру, в случае с записками Суханова), вызвано большей частью стремлением подтвердить святость описываемых «топосов», во свидетельство и напоминание того, что за каждым из них стоит божественное событие Священной истории, в подтверждение правильности христианских постулатов, указывающих как на незабвенность самой веры, так и нетленность, «вечносуществование» мест, где сам Иисус «походи своима ногама». Ставшие традиционными библейские «цитаты»-образы знаменуют собой описание того или иного места поклонения во Святой земле практически у каждого автора-паломника: это и «расселина» у Гроба Господня, оставшаяся по Распятии Христовом от землетрясения, его сопровождавшего, и сохранившийся «до се дни» камень у Гроба Господнего, который «отвали» Ангел, и «страх велик» в доме Давыдове, указывающий на скорое время Страшного суда, который свершится по втором пришествии Христа вблизи указанного места и т.д. В любом из названных текстов с легкостью обнаруживаем перечисленные мини-описания, подкрепленные обращением к Библии. Цитации подобного рода, отсылки к классическим одножанровым образцам в целом придают всему описываемому в хождениях вневременной характер, «статус» вечносуществующего. В данном случае интертекстуальные схождения проявляются как своеобразные апелляции к канону, а проблема интертекстуальности напрямую связывается со стремлением книжников выйти в мир уже созданных сочинений, снять грань между «своими» и «чужими» текстами.
Разнообразна в паломнической литературе XVI-XVII вв. и типология межтекстовых «схождений». Отмечается сознательная/невольная цитация; в данном случае книжники большей частью руководствовались каноном, который должен был закрепить традиции жанра, примеры этого в большом количестве обнаруживаем в текстах Познякова, Коробейникова, Гагары, Ионы Маленького и др. Такого рода интертекстуальные проявления встречаются чаще без указания на авторство источника, впрочем, большей частью (как, например, в случае с библейскими реминисценциями) они настолько «выпукло»-узнаваемы, что и без атрибутирования легко соотносятся с соответствующим заимствованным текстом. Встречаем и т.н. интертекстуальные «намеки»/«отсылки» к исходным источникам (вариант «текст о тексте»); так, нередко к этому приему обращаются Василий Гагара и Арсений Суханов, апеллируя прежде всего к правдивости и подробности сведений, на которые делают ссылки («…Даниил да Коробейников те места описывал…»; «…опричь Трифана Коробейникова да меня, многогрешного раба, из такова из далнаго государства из христианской веры не хто не [149] бывал», следовательно, читай: никто подобный текст и не создавал — и т.п.). Часты текстовые пересечения на основе жизненных аналогий — обнаруживаются они практически у всех авторов-паломников, обращавшихся к описанию одних и тех же святых мест. Избежать в данном случае текстуальных аналогий, явных или скрытых (включая случайные совпадения), тем более предусматривающих непременные отсылки к соответствующим библейским источникам, было практически невозможно. Чаще всего приходится наблюдать стремление автора к ассимиляции интертекста в своем тексте, желание «вплавить» его в текст вплоть до полного растворения, и только в случае необходимости внести мотивировку интертекстуализации.
В то же время интертекстуальные пересечения, обнаруживаемые в паломнических хождениях XVI-XVII вв., становятся своеобразными «маркировками» определенных новаций жанра; состав их, литературные источники-образцы, к которым обращались книжники, функциональная наполненность, безусловно, стали более разнообразны. Ориентация на беллетризацию повествования за счет утраты достоверности, свойственной хождениям предыдущих столетий, привела создателей паломнических описаний к явному пристрастию к легенде, разнообразным по форме и содержанию увлекательно-фантастическим рассказам с развитым сюжетом, усложненным приемами изобразительности. Так, «Хождение» Трифона Коробейникова обрело популярность в немалой степени благодаря пространной повести о патриархе Иоакиме, в основу которой лег «бродячий» сюжет состязания христианина с иноверцем с целью доказать истинность проповедуемой веры, источником которой послужила подобная легенда из «Хождения» Василия Познякова. В данном тексте, использовавшем такого рода «цитату»-сюжет, пролеживается явное тяготение к сознательному литературному вымыслу, но оно еще тщательно маскируется под достоверное, создает иллюзию воспроизведения подлинной действительности.
Иного плана склонность к беллетризации повествования за счет его легендарности в «Слове о некоем старце» (XVII в.). Данный текст насыщается образами (птицы «нагуй», золота, текущего с Аравинских гор, «аки вино», «песчаного моря», зеркала грехов человеческих), легендарность которых отсылает к текстам, ранее не использовавшимся в традиционной паломнической литературе: апокрифическим сказаниям о Соломоне, «Сказанию об Индийском царстве», сербской «Александрии», духовным стихам (например, «О Егории Храбром» и «Страшный суд») и т.п. «Слово» не стремится, в отличие, к примеру, от «Хождения» Коробейникова, замаскировать свою «вымышленность», легендарность основы, в результате и интертекстуальные отсылки используются весьма вольно; разнообразие используемых источников выходит за рамки, предусмотренные каноном.
Особой формой «текста в тексте» можно считать использование в паломнических хождениях документальных «малых» форм: проезжих грамот, личных и официальных посланий, прошений, статейных списков. Их доля растет в связи с общей тенденцией не только к художественному [150] вымыслу, но и к документальности словесности. «Чужой» текст в его многочисленных разновидностях, разнообразный по происхождению и функциональному назначению (в том числе документальный), гармонично дополнял те очерковые описания, которые ранее составлял основной материал хождений. Так, наиболее ярко проявилось влияние документально-деловой литературы в сочинении Василия Познякова (согласно авторскому намерению «в тех странах обычаи списати»); его текст включает в себя сюжетно-самостоятельные части, отсылки которых мы обнаруживаем в статейных списках (послание московского царя александрийскому патриарху, описание встречи посольства с патриархом).
Текст «Проскинитария» Арсения Суханова, в котором автором делается акцент на изменениях привычной формы и расширении функций созданного им текста, в том числе и за счет интертекстуальных схождений самого разного рода, включает: статейный список первого путешествия Суханова, предшествующего основному, «писание» «о граде Ерусалиме…» и «Тактикон, еже есть Чиновник, како греки церковный чин и пение содержат» (текстовый фрагмент полемико-публицистического характера). Создавая тенденциозное в плане негативного отношения к грекам сочинение, Арсений значительно разнообразил свое сочинение за счет используемых текстов-источников, из которых нередко и черпал комментарии, компрометирующими греков, находившихся у православных восточных святынь. Используя отсылки к документальным формам, а также к образцовым с точки зрения «Хождениям» Даниила и Трифона Коробейникова, автор в подтверждение правильности собственных воззрений на «испроказившуюся» греческую церковь, забывшую «древние заветы», и не желающую слушать русских иерархов, о них помнящих, прибегал к заимствованиям из сочинений св. Епифания Кипрского, Дионисия Ареопагита, блаженного Иеронима и т.п.
Таким образом, художественная природа паломнических текстов в указанные столетия такова, что позволяет говорить не только о следовании эстетическим канонам жанра или их нарушении, но и о проблеме авторской индивидуальности, которая в анализируемых текстах проявлялась в использовании интертекста как сознательного авторско-редакторского приема; в возрастающей роли авторской инициативы, в том числе в подборе литературных источников; в склонности к словесным «экспериментам» в сочетании с данью средневековым традициям и упрочением жанровых канонов.
Добавить комментарий