Роль языка в современном психоанализе

Для Лакана язык тесным образом связан с бессознательным, а именно, он полагает, что бессознательное функционирует как язык. Действительно, понятие о языке как подлинном существовании, более невозможно, во многом благодаря именно Лакану. Язык представляет лишь оболочку и вряд ли сегодня можно говорить, что язык полагает истинное бытие человека, или, если использовать метафору Хайдеггера, что язык является домом бытия. Таким образом, тема настоящего разбирательства состоит в том, насколько язык является осознанной (осознаваемой) структурой в человеческой жизни.

Доказано, что надпись на дверях «Выхода нет» иногда подталкивает колеблющегося человека к совершению самоубийства. Обратим внимание, что в данном случае мы не имеем дело с риторическими структурами, влияние которых на сознание человека хорошо известно. Мы имеем дело с написанным текстом, который оказывается не менее влиятелен, чем убеждения оратора. В данном случае мы можем наблюдать странную связь языка и мышления, когда читатель воспринимает совсем не то, что написано автором. Дело здесь не столько в символической смерти последнего, с которым отныне читатель праве не считаться, сколько в самой психологии восприятия языка. Вопрос, стало быть, состоит в том, каким образом структуры языка определяют формы мышления.

Если экспериментальная наука доказала влияние некоторых высказываний на подсознание человека, почему тогда мы должны отказывать всем остальным словами и высказываниям в подобной же способности воздействовать на говорящего и слушающего? Очевидно, мы имеем дело с определённой силой языка, способной воздействовать не только на риторической уровне (путём аргументации, доказательства, эмоционального «заражения»), но и на уровне бессознательном.

С одной стороны, слова являются только выражением переживаний человека, только оболочкой его желаний. С другой стороны, мы имеем дело только со словами и с такой же уверенностью можно сказать, что подлинно лишь то, что говорится. В «Стадии зеркала» Лакан пишет: «Говорит не только сам человек, но в человеке и через человека говорит оно, что его природа соткана из последствий, в которых обнаруживается структура языка, чьей материей он становится». Парадоксальность данного определения состоит в том, что Лакан всё же предполагает, что человек «может что-то говорить сам». Тем не менее, остаются непонятным, каким образом возможна эта языковая самостоятельность человека, если язык заранее дан человеку как внешняя, т.е. чуждая ему система.

Можно заключить, что мы не знаем то, о чём говорит наш язык, в конечном счёте, мы не знаем то, что мы сами говорим. Язык всегда остаётся для нас чужим, поэтому современный психоанализ понимает «отчуждение как отношение субъекта к языку. Язык становится верховным и присущее языку отчуждение также становится верховным» 1. Таким образом, язык всегда является языком другого, а не чем-то внутренним и субъективным.

Тогда лингвистическая проблема может быть сформулирована следующим образом: Что мотивирует наш выбор тех или иных слов одного синонимического ряда, логику и структуру повествования? Если на последние вопросы пытается дать ответ психолингвистика, то вопрос на ответ, каким именно образом связаны бессознательное и язык, пока не найден. Более того, сама постановка этого вопроса выглядит более чем странно, так как понимание и описание языка может быть дано лишь за пределами языка, что невозможно.

Проблема в данном случае состоит в том, почему мы не доверяем словам, почему слова считаются лишь внешней оболочкой, проявлением некоего подлинного состояния, которое в большей мере скрывается за словами, чем проговаривается в них. Иными словами, почему буквальный уровень прочтения не удовлетворяет читателя уж со времён модерна, идеология которого полагает, что подлинное содержание скрывается где-то в глубине подсознательного (у Фрейда). Любые внешние феномены (неврозы, теоретические построения и телесные практики) трактуются модернистами лишь как про-явления некоторого внутреннего, скрытого содержания, которое может быть определено и высказано. Именно модернисты впервые старят проблему оснований и глубины как проблему философскую и психологическую. Современная стратегия чтения мало чем отличается от модернистской. Такое же недоверие к буквальности проявляет и современная литературная критика и психолингвистика.

Итак, возвращаясь к проблеме взаимодействия и понимания, можно заключить, что между собой взаимодействуют только слова, а не люди потому как язык, как структурная система отношений, сам говорит через человека, а не наоборот. Однако можно ли говорить, что человек сам способен реагировать на слова, ведь любая реакция заранее спланирована самой языковой программой, поэтому в каждой конкретной ситуации эта программа реализуется независимо от воли конкретных участников диалога.

Тогда, можно задать следующий вопрос: возможно ли понимание бессознательного как подлинности, возможно ли говорить, что существует некая реальность человеческой психики вообще. Иными словами, является ли бессознательное подлинной структурой человеческой психики. Ведь именно оно (бессознательное) оказывается наиболее податливым для манипуляций и крайне зависимым он языковых структур.

Итак, с одной стороны, Лакан полагает, что реальное (бессознательное) человека проговаривается в языке. С другой стороны, язык является общим для всех людей и предлагает себя как уже данная система. Таким образом, возникает вопрос: возможна ли индивидуальность в каком бы то ни было проявлении? Лакан оставляет надежд на то, что индивидуальность возможна (иначе смысл психоанализа был бы значительно переосмыслен), но не объясняет каким именно образом.

Иными словами, насколько адекватен психоаналитик, полагая, что он случает и слышит пациента. Ведь если, язык как система знаков заставляет человека подчиняться его законам (грамматики и синтаксиса), то можно ли тогда утверждать, что именно реальность бессознательного проговаривается в языке. Насколько хаотичность бессознательного (если наследодатель фрейдовское понимание) остаётся тождественной сама себе, когда является в оговорках, снах, нажимах — тех явлениях, которые так или иначе структурированы психоанализом. Насколько бессознательное остаётся бессознательным, когда является в качестве осознанных структур?

По большом счёту, именно психоаналитик, как любо учёный, «убивает» бессознательное, делая его осознанным и структурированным фактом. Таким образом, может возникнуть вопрос: адекватен ли психоаналитик, полагая, что знает или не знает механизм функционирования бессознательного. Несомненно, большим соблазном является желание дать ответ на этот вопрос, и Лакан не проходит мимо этого соблазна, полагая, что бессознательное функционирует как язык.

С одной стороны, ничего, кроме языка аналитик услышать не может, следовательно, предположение о том, что кроме языковой реальности есть какая-то другая подлинная реальность, было бы слишком большим допущением, на которое наука пойти не может. С другой стороны, если считать, что все люди говорят о себе одними и теми же словами, на одном и том же языке, тогда сама роль психоаналитика как врачевателя ставится под сомнение. Его роль с успехом мог бы выполнять профессиональный лингвист. Более того, если все пациенты говорят одно и то же, следовательно, возможно составить универсальный толкователь бессознательного, своеобразный «сонник», как это делает Юнг. Эту же идею универсальных правил толкования предлагает и Элин Сакс, полагая что «психоанализ имеет дело только с текстами, т.е. наборами знаков, которые могут быть расшифрованы или поняты в соответствии с правилами и руководством для толкования» 2.

Если верить в то, что все люди говорят о себе одинаково, неизбежно мы придём к мысли, что существуют универсальные модели психики, как этому пришёл Фрейд. Подобно Декарту, полагавшему, что люди—суть одушевленные машины, эдипов комплекс становится у Фрейда универсальным принципом идеологии и распространяется не только на всех людей (пациентов), но и на все явления культуры. Это тотальное распространение частного элемента частной психики кажется ещё большим допущением, чем вера в то, что реальность бессознательного не имеет ничего общего с языком. Конечно, слишком большой соблазн создания собственной завершённой концепции должен испытывать аналитик-практик, подобный Фрейду.

Этого соблазна не избегает и Лакан. Создавая собственную теорию, он полагает некоторое универсальное представление о человеческой психики и, какими яркими не казались бы нам заявления о роли психоаналитики как незнающего, тем не мене, в текстах Лакан более, чем Фрейд, выступает с позиции осведомлённого учителя. Это хорошо видно не только в идеологии Лакана, но и в само стратегии его письма. Если Фрейд ещё позволяет себе апелляции к собственном клиническому опыту, ссылки на исследования коллег, доходящие до благодарностей, то Лакан не только исключает сослагательное наклонение из своего языка, но и предлагает систему гораздо более жёсткую и более однозначную, чем концепция Фрейда.

Вопрос о воспитании человека, обучении его языку, усвоении им определённых культурных навыков, Лакан решает как вопрос насилия, которое, несомненно, является одним из наиболее частых его слов. Другими наиболее частными словами Лакана являются «отчуждение» и «разлучение», которое, по его мнению, «является решающей операцией самоопределения, которая связана с отчуждением» 3. Культура, по его мнению, предстаёт всегда как форма насилия, ибо культура всегда навязывает человеку целостность, завершённость, самоидентичность, в то время как первоначально человек является расчленённым, фрагментированным. Эта риторика насилия хорошо видна и в его «Стадии зеркала» и подробно прописана в комментаторском литературе.

Но не только стадия зеркала является насилием по отношению к природе человека, но и весь процесс воспитания и «взрослой» жизни носит характер ограничения, постоянного возвращения и «разцарапывания» первоначальной трещины и насильственного «заглаживания» всех противоречий, основанного на «иллюзии самоидентификации». В частности, Патрисия Вильямс приводит пример того, как уже «взрослый» 4-летний ребёнок боится большой собаки и его родители убеждают его в том, что собака эта совсем маленькая. «Мать маленького мальчика объясняет ему, что нет никакой разницы между большой собакой и маленькой. И его отец настаивает на том, что если он хорошо подумает, то увидит, что никакой разницы нет, а значит, о не должен бояться больших собак. В этой ситуации родители не учли, что собака действительно была больше ребёнка, и, когда они смотрели на виляющий хвост, ребёнок видел перед глазами огромные челюсти» 4. Таким образом, ребёнка заставляю смотреть на мир чужими глазами, в данном случае, глазами родителей, которые видят маленькую собаку и убеждают ребёнка в том, что она не представляет опасности. Примеры подобного же культурного насилия приводит Лакан в «Стадии зеркала», когда ребёнка принуждают узнавать себя в зеркале, т.е. смотреть на себя чужими глазами, глазами другого. Подобная риторика насилия и жестокости очень ярка не только в текстах самого Лакана, но и его последователей.

В заключении следует сказать, что понятие о языке (и культуре вообще) как форме насилия является крайне популярным в современной философии. Однако такая ситуация не может не обрекать нас на отчаяние. Несомненно, что учение Лакана несёт наиболее негативный и деструктивный смысл по отношению к человек, по сравнению со всеми другими психоаналитиками. Однако отречение от его позиции заставляет нас впадать в самообман. Стало быть, жизнь человека состоит из иллюзий, в которых мы обречены пребывать.

Несомненно, его позиция должна быть тем или иным образом принята и осмыслена. Наибольшие надежды следует возлагать, как мне кажется, на американские интерпретации Лакана и его последователей, ибо такие исследователи как Келли Оливер и Патрисия Вильямс более или менее адекватно и успешно рисуют образ психоанализа с человеческим лицом.