Антропология Владимира Соловьева в контексте философии XIX века

[283]

Можно выделить три тесно взаимосвязанные темы интересующего нас периода — «смерть Бога», «конец истории» и «сверхчеловек». Понятно, что «смерть Бога» предоставляет человеку освободившееся место, возвышая его над самим собой и превращая в «сверхчеловека». Но человек, превысив себя, завершает историю, которая в дальнейшем будет лишь воспроизводиться, несомненно, при усилении технических возможностей, а, следовательно, и власти ее единственного творца.

Хотя тема «смерти Бога» ведет свое начало еще со времен поздней античности, в XIX веке она оказывается необычайно актуальной. Так, в 1802 году Гегель закончил трактат «Вера и знание» словами, характеризующими сущность современной религиозности: «сам Бог мертв». Можно, вслед за Мишелем Фуко, признать «смерть Бога» событием конститутивным для всей современной культуры, ибо оно заставляет наше существование обнаруживать свою собственную конечность и «беспредельное господство Предела». Правда, другой французский мыслитель XX века, Жиль Делез, объявлял последним философом «смерти Бога» Людвига Фейербаха, что недвусмысленно ограничивало данную тему духовной ситуацией первой половины XIX века.

Великие немецкие идеалисты (Фихте, Шеллинг, Гегель) нашли своеобразный выход из интересующей нас коллизии, объявив человека творцом истории. Последняя оказывается в их философских построениях реальностью по преимуществу, а это, в свою очередь, ведет к признанию исторического характера познания, философии и общества. В этом смысле можно провести радикальную черту между философскими построениями мыслителей XVII — XVIII веков, включая сюда и Канта, и немецких идеалистов. [284] Отметим, что не последнюю роль в «открытии» истории сыграли грандиозные события конца XVIII века — «промышленный переворот» и Великая французская революция.

Особенно показателен в данном отношении ход мысли Гегеля в «Философии права», где намечается историческая концепция современного общества, в т.ч. и его экономических оснований (см. «Систему потребностей», №189-208). Гегель показывает, что люди удовлетворяют свои потребности в рамках экономических структур данного типа общества. В этом же контексте следует понимать и гегелевскую апологию прусской конституционной монархии, вызвавшую в свое время бурю негодования многочисленных критиков — от левогегельянцев до русских религиозных мыслителей.

Вот как характеризовал данный аспект наследия немецкого мыслителя Владимир Соловьёв: «Можно было по праву ожидать, что гегелева философия истории оставит место для будущего, особенно для будущего развития таких явлений, важность которых отчасти уже обнаружилось при жизни философа. …в философии истории Гегеля не оставлено никакого места ни для социализма, ни для национальных движений нынешнего века, ни для России и славянства как исторической силы. По Гегелю, история окончательно замыкается на установлении бюргерско-бюрократических порядков в Пруссии Фридриха-Вильгельма III, обеспечивающих содержание философа, а через то и реализацию содержания абсолютной философии» 1.

В статье Соловьёва мы сталкиваемся с наиболее часто повторяющимся упреком в адрес Гегеля, который распространялся не только на философию истории, но и на другие разделы его системы, а подчас и на саму эту систему. Тем не менее, апология правового государства, как единственно соответствующего своему характеру, в наши дни кажется чем-то совершенно очевидным. Между прочим, этот аспект гегелевской философии был актуализирован Ф. Фукуямой в статье «Конец истории?», где крушение коммунистического блока интерпретировалось в данном ключе.

Дальнейшее утверждение принципа историзма дает концепция наиболее выдающегося гегельянца — Карла Маркса. Именно ему принадлежит самый серьезный анализ современного индустриального общества, являющегося к тому же и капиталистическим. Маркс углубил и по-своему обосновал гегелевскую трактовку историчности человека и общества. «История не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах»! Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» 2.

Маркс стремился максимально освободиться от теологической терминологии, пронизывающей философские построения немецких идеалистов, [285] создавая свою секуляристскую концепцию исторического процесса. Впрочем, и в случае Маркса, и в случае Гегеля мы имеем дело с различными вариантами «атеистической религии» (А. Кожев). Человек в них заменяет Бога, занимая (или лучше — захватывая) центральное место в новой системе координат 3.

Наиболее же последовательно развивал свой вариант «атеистической религии» основоположник позитивизма — Огюст Конт. Конт, несомненно, был апологетом современной науки и индустриального общества, но он не обольщался плодами прогресса — как действительными, так и гипотетическими. Вообще нужно заметить, что в личности и творчестве Конта своеобразно сочетались прогрессистские и консервативные черты. Он вырос в монархически и религиозно настроенной семье, не принявшей революции. В дальнейшем Конт будет резко отрицательно относиться к насилию — как революционному, так и военному. Французский мыслитель, например, осуждал колониальные захваты, считая их абсурдными. Его лозунг первого периода творчества — «порядок и прогресс».

Конт указывал, что если посмотреть на историю с трех точек зрения — разума, деятельности и чувства, то перед нами вырисовывается следующая картина: история разума движется от фетишизма к позитивизму, от синтеза, основанного на принципе субъективности и переносе на внешний мир реальности сознания, до открытия и обоснования законов, управляющих процессами; деятельности развивается от военной фазы, борьбы людей между собой до индустриальной, — победоносной борьбы человека с природой; история чувства оказывается постепенным развитием альтруистических склонностей.

Несколько лет Конт был секретарем графа Сен-Симона — знаменитого социалистического теоретика, с которым его роднило понимание индустриального характера наступающей эпохи и отрицательное отношение к насилию. Конт и Сен-Симон были поглощены распространением такого образа мыслей, который без потрясений и революций привел бы к справедливой организации общества. Правда, в 1824 году между ними произошел разрыв, и в дальнейшем Конт будет говорить о разрушающем влиянии на него связи с «развращенным шарлатаном». Социалистические же теоретики, напротив, будут упрекать родоначальника позитивизма в плагиате у выдающегося теоретика утопического социализма (весьма показательно в этом отношении письмо Ф. Энгельса Теннису от 24 января 1895 года).

Позднее Конт выступил в роли основателя своеобразной позитивистской религии. Человечество он объявил «Великим Существом», которое и должно выступать в качестве главного объекта культа. Интересно, что, будучи неудовлетворен тотальным господством интеллектуализма, Конт делал опорой позитивистского культа чувство. Формула «прогресс и порядок» трансформировалась в этот период в следующую: «любовь — как принцип, порядок — как основа, прогресс — как цель».
[286]

«Великое Существо» Конт объявил женственным по природе. Это связано и с обстоятельствами его биографии — мыслитель женился на бывшей проститутке, их совместная жизнь сложилась крайне неудачно, в дальнейшем он познакомился и влюбился в Клотильду де Во, умершую от чахотки на его глазах. Кроме того, сильное воздействие на Конта оказали опыты психолога Галля, считавшего преобладание чувств над разумом свойством женской натуры. Не случайным представляется и то обстоятельство, что в 1854 году папа Пий IX вынес догматическое определение о Непорочном Зачатии Девы Марии. Т. Гексли остроумно обозначил данный аспект наследия Конта как «католицизм без христианства».

В составе «Великого Существа» главное значение принадлежит умершим — как явным образцам для живущих, так и их тайным покровителям и руководителям. Речь, разумеется, идет о тех предках, которые заслужили благодарную память потомков. Тем не менее, Владимир Соловьёв имел основания заметить, что «никто из знаменитых в мире философов не подходил так близко к задаче воскресения мертвых как именно Август Конт» 4. В этом аспекте родоначальник позитивизма предвосхитил «Философию общего дела» Н.Ф. Федорова, что Соловьёвым в данной статье хотя и не называется, но подразумевается.

Теперь выделим черты, роднящие концепции Гегеля, Маркса и Конта. Во-первых, основные тенденции эпохи («промышленный переворот» и Великая французская революция) нашли свое выражение в творчестве всех этих мыслителей. Во-вторых, их учения так или иначе выражали тотальную историчность человека и общества. В-третьих, утверждение автономии человеческого «Я» неминуемо вело к «смерти Бога». В-четвертых, данные концепции оказываются вариантами «атеистической религии», ставящей человека на место Бога. И, наконец, результатом всех этих процессов оказывается завершение истории — со смысловой, разумеется, стороны, что, так или иначе, признавали интересующие нас авторы.

Действительно, с осознания того, что «Бог мертв» человек переходит в иную историю, высшую или завершенную. Можно говорить о своеобразном апокалиптизме рассматриваемых концепций: Гегель интерпретирует свою эпоху как высший момент постижения идеи свободы (т.е. не только признается свобода всех, но появилось государство, способное реализовать принцип свободы каждого без эксцессов — прусская монархия), Конт говорит о наступлении «позитивной эпохи» (наука занимает место теологии и метафизики), Маркс же провозглашает приход «подлинной истории» — коммунизма, «снимающего» предысторию эксплуататорских типов общества.

Определенные точки соприкосновения обнаруживаются между концепциями Гегеля, Конта, Маркса и учением Владимира Сергеевича Соловьёва. В философии последнего человек призван быть «теургом» — возделывателем, устроителем, спасителем природы. Он посредник между миром и Богом. [287] В данной связи в философии и поэзии Владимира Сергеевича возникает весьма многозначительный символ Софии, которая может быть понята и как вечно женственное начало Бога (своеобразный «роман с Богом» — по остроумному замечанию В.В. Розанова), и как идеальный совокупный человек (ср. с контовским учением о «Великом Существе» и «Философией общего дела»).

Показательно своеобразное раздвоение человека и его сущности в философии Владимира Соловьёва: будучи генетически венцом природной эволюции, он онтологически превечен, предзадан бытию. Как носитель сознания, человек уже содержит форму положительного всеединства, а своей плотью он укоренен в материи. Человек, таким образом, занимает в мире пограничное положение — своеобразное преломление в соловьевской антропологии концепций Платона и Канта. Осуществление единства Бога и мира, возглавляемого человечеством, и есть цель мировой истории, которая должна выйти за собственные пределы, преодолеть себя. Перед нами — тема Богочеловечества, ставшая с легкой руки Владимира Соловьёва весьма популярной в русской религиозной мысли первой половины XIX века.

Соловьёв стремился синтезировать христианскую эсхатологию и современные ему «хилиастические» учения (различные версии социализма, позитивизма, даже ницшеанство). Его увлечение концепциями Конта и Федорова на рубеже 80-90-х годов выглядит вполне закономерным. Показательно также, что именно государство, а не личность или общество, выступает у него гарантом успеха Богочеловеческого процесса. В этом Соловьёв законный сын XIX столетия, пронизанного идеями институционного спасения.

Рассматривая учение Владимира Соловьёва в контексте европейской философской традиции, А. Кожев писал: «если у Соловьёва Человек, так сказать, «более» абсолютен, чем у Беме или Шеллинга, то он все же «менее» абсолютен, чем у Гегеля и у Конта. Только это «менее» имеет, может быть, несколько иное значение, чем то, которое на первый взгляд ему можно приписать. Потому что, может быть, менее скромно приписывать человеку так называемую «вторую» роль, которую приписывает ему Соловьёв в теистически окрашенной мысли, чем ставить его на первое место в атеистической системе» 5.

Теистически окрашенная метафизика Владимира Соловьёва, таким образом, проигрывает в степени радикализма концепциям его западных коллег. Русский мыслитель слишком еще связан с традициями платонизма, в т.ч. и христиански окрашенного, чтобы претендовать на радикальное решение вопроса о месте человека в новой системе координат. В этой связи можно заметить, что наиболее веское слово на темы «смерти Бога», конца истории и сверхчеловека в философии XIX века произнесли не Соловьёв и даже не творцы различных вариантов «атеистической религии». Эта заслуга, несомненно, принадлежит Ницше и Федорову, сделавших последовательные выводы из сущностных тенденций современной эпохи 6.