Концепция метатекста обязана своим появлением XX веку и, прежде всего, стремлению к легитимации научного знания как основополагающего типа знания современности. Наиболее очевидным образом концепция метатекста связана с аналитической философией, структурализмом и постструктурализмом, хотя феноменология и герменевтика также сопричастны к ее возникновению. В общем виде метатекст можно определить как текст, предназначенный для анализа структуры, свойств, методов и законов построения некоторого другого текста, называющегося предметным или объектным. Такое определение, подобное определению метатеории Д. Гильберта, подразумевает возможности двух типов: анализ структурный (выявление синтаксиса) и анализ семантический (интерпретацию выражений). Дихотомия Соссюра «язык — речь» дает фактически такую же картину. Таким образом, всякий текст как совокупность высказываний (знаков) представляется в виде подмножества объектов, а метатекст — как множество. Именно предположение изоморфизма различных знаковых подмножеств делает возможными компаративизм, идею универсального языка, перевод с одного языка на другой и, наконец, семиотику. При этом всякое нарушение изоморфизма трактуется как потеря или приобретение информации. Насколько правомерен такой формально-аксиоматический подход к лингвистике и семиотике, его сильные и слабые стороны мы сейчас обсуждать не будем. Ограничимся лишь замечанием, что многие из этих проблем не являются специфическими для лингвистики как науке о языке (см.: Ору С. История. Эпистемология. Язык. М.: Прогресс, 2000), а свойственны и другим наукам, например, математике и физике. Подобная ситуация, ее метатекстуальность, не покажется чем-то странным, если мы обратимся к культуре XVII-XVIII веков, когда закладывались основы научной методологии Нового времени, и она делала свои первые шаги.
Хорошо известно, что картезианским эталоном «истинного» языка знания являлись геометрия и алгебра. Таким путем, как полагал Декарт, он смог бы заимствовать «все лучшее из геометрического анализа и из алгебры и исправлял бы недостатки первого с помощью второй» (Декарт Р. Рассуждение о методе. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 261). «Недостатки» геометрии были действительно «исправлены» Декартом посредством создания аналитической геометрии. Непротиворечивость алгебраического [12] языка и наглядность геометрии были сведены воедино. Отсюда вытекают несколько фундаментальных представлений: 1. геометрия буквально превращается в аллегорию алгебры; 2. пространство становится абсолютным и объективным именно в силу алгебраического детерминизма; 3. возникает концепция «механизма», сочетающая в себе универсальность и конкретность. В сущности, «механизм» — это и есть метаязык, а в письменном варианте — метатекст. В качестве подтверждения достаточно привести высказывание Соссюра: «Язык есть механизм, продолжающий функционировать, несмотря на повреждения, которые ему наносятся» (Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Наука, 1977. С. 118). Упомянем и о «картезианской» лингвистике Хомского. Однако это уже современность со всеми присущими ей особенностями. Вернемся к XVII веку.
Вот что можно прочитать у постоянного оппонента Декарта и родоначальника французской литературы Паскаля: «Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново уже само расположение материала; игроки в мяч бьют по одному и тому же мячу, но не с одинаковой меткостью» (Паскаль Б. Мысли. М.: REFL-book, 1994. С. 289). Следует выделить три аспекта в этом высказывании, которые можно назвать: инновационный, структурный и практический. Прежде всего Паскаль вводит категорию новизны как оценочную для авторского текста. Качество текста определяется его инновационным потенциалом. Это основной критерий для современной науки, искусства, и литературы. Затем речь идет о том, что новизна порождается соответствующей структурой/структурами в рамках заданных правил. Очевидно, что правила эти могут быть не единственно возможными, а меняться. В соответствии с их изменениями будут варьироваться и структуры. Наконец, третий аспект, который был назван практическим, состоит в умении автора реализовывать эти структуры. Отметим, что и множественность структур, и «игровой» характер их реализации привносят фактор индетерминизма в конечный результат (текст). Однако среди всех возможных на практике лучшим должен быть признан тот, автор которого проявил наибольшую «меткость».
Как мы видим, Паскаль в данном случае отнюдь не отрицает методологию Декарта, а несколько изменяет ее. Не случайно «Логика Пор-Рояля» А. Арно и Н. Николя включает в себя и четыре правила из декартовского «Рассуждение о методе», и отрывок из трактата Паскаля «О геометрическом уме и об искусстве убеждения». Различие между представлениями Декарта и Паскаля можно проиллюстрировать с помощью коммуникационной модели: адресат, канал передачи сообщения (текст) и код (метатекст), адресант. Фактически эти различия сводятся к ответу на вопрос о гарантиях единственности кода (метатекста).
Декарт находит их в математике, а именно, в алгебре, что и приводит его к утвердительному и детерминистическому ответу. Непротиворечивость математики Декарт считал абсолютной. Это и есть то, что принято именовать «механицизмом». На самом деле декартовская модель, в основных чертах, соответствует классическому построению текста. Есть адресант [13] (автор), есть читатель (адресат), есть референт (сюжет развивающийся от начала к концу, имеющий, в целом, во времени, линейную структуру), есть, наконец, заранее известный читателю-адресату код-метатекст. Даже в поэтическом тексте, где метатекст распадается на последовательность метатекстов, каждый из них связан с другими единственно возможным образом, как в аллегории. С классическим текстом связано и представление об авторе как о творце. Перефразируя Декарта, можно сказать, что «автор не может быть обманщиком». Однако первое из правил «Рассуждение о методе» — «никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью» — требует учреждения контроля за истинностью со стороны Я социального. Так появляются фигуры цензора и критика. Если вспомнить, что понятие кода имеет юридическое происхождение, то цензор по отношению к тексту, прежде всего, выполняет функции судьи, а критик — и прокурора, и адвоката. Ришелье был, по-видимому, первым, кто в явном виде осознал, что язык теснейшим образом связан с дискурсом власти и способен его определять. Учрежденная в 1635 г. по приказу кардинала Французская Академия имела своей задачей создание грамматики, риторики, логики и поэтики языка, а также академического словаря.
Представление Паскаля сложнее. Если Декарт делает акцент на денотативные и прескриптивные функции, то Паскаль обращает внимание на коннотативную как способную формировать различные структуры. Можно сказать, что концепция метатекста Паскаля более связана с контекстом или даже точнее — с контекстами. Они осуществляют модуляцию текста и вносят, таким образом, в него смысл. При этом фигура автора как адресанта сохраняется, но сам текст приобретает свойства перформативности. Текст частично отчуждается от автора, и обретает определенную самостоятельность. Адресат-читатель превращается в «игрока» и ведет дискурс в поле заданного текста. Перед ним ставится задача реконструкции. Именно при этих обстоятельствах и возникает фактически необходимость в понятии метатекста как ключа к дешифровке принимаемого послания, т.е. перехода от множества исходного послания к множеству принятого послания. «Однако, — как отмечает Р. Барт, — понятия исходного и заключительного множества отнюдь не просты. Не все повествовательные тексты выстроены так образцово-дидактически, как романы Бальзака, которые открываются длинным статично-синхроническим описанием <…>, которое именуется картиной …» (Барт Р. С чего начать? // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. С. 403). Об этой сложности, обусловленной требованием синхронии, пишет и Ж. Делез: «У каждой эпохи свой способ сборки языка, зависящий от корпуса ее высказываний» (Делез Ж. Фуко. М.: Изд. гум. лит., 1998. С. 82).
Выявление «способа сборки языка» для установления «способа сборки смысла» на основе логики — таков проект «Общей грамматики» А. Арно и К. Лансело. Если Декарт и Паскаль с подозрением относились к возможностям логики, то школа Пор-Рояля отдавала предпочтение именно ей. [14] Однако реально представление о логицизме как об универсальном исчислении связано уже с фигурой Г.В. Лейбница. «Поэтому теперь не требуется ничего другого, — писал он в «Истории идеи универсальной характеристики», — кроме того, чтобы была установлена «характеристика», которую я разрабатываю, поскольку она оказывается достаточной для грамматики столь удивительного языка и для словаря, способного охватить большинство встречающихся терминов, или, что то же самое, чтобы были получены характеристические числа всех идей» (Лейбниц Г.В. Соч. в 4-х тт. Т. 3. М.: Мысль, 1984. С. 416). Симптоматично, что далее Лейбниц упоминает о «так называемых энциклопедиях» как об эмпирическом варианте реализации его проекта «универсальной характеристики». Это и подобные высказывания Лейбница дают некоторые основания видеть в них метатекст нашей современности. «Для постмодерного мышления, — пишет П. Козловский, — существуют только два единственных числа: единственный в своем роде индивид-монада Лейбница, который в своем бытии обретает статус единичности, особенности и, приняв имя собственное, устанавливается как застывший, неизменный определитель, и Абсолютное» (Козловский П. Культура постмодерна. М.: Республика, 1997. С. 32).
Век Просвещения скорее прошел под знаком ньютонианства и сенсуализма, чем картезианского механицизма и лейбницианской монадологии. Первый рассматривался, не всеми, но многими, как анахронизм, а вторая — как несоразмерная реальности утопия. Хотя, в целом, интенции предыдущего века в отношении языка (его десакрализация и превращение в семиотический объект) получили свое дальнейшее развитие. В «Опыте о происхождении человеческих знаний» аббат де Кондильяк, в частности, писал: «Итак, во всех науках, также как в арифметике, истина открывается только при помощи сочетаний и расчленений. Если обычно в них не рассуждают с той же точностью, как в арифметике, то это происходит потому, что еще не найдены верные правила, следуя которым можно всегда точно сочетать или расчленять идеи; а это объясняется тем, что в этих науках не удалось даже определить идеи» (Кондильяк Э. Соч. в 3-х тт. М.: Наука, 1980. Т. 1. С. 275-276). Изучение языка стремится стать позитивной наукой, сочетающей в себе строгость методов и конкретность. Например, с этим был связан интерес энциклопедистов (Н. Бозе, д’Аламбер, Г. Жирар) к проблеме синонимии. Статья по этому поводу в «Энциклопедии» принадлежит д’Аламберу, сумевшему применить для анализа свои навыки математика (Ору С. Д’Аламбер и синонимисты. Цит. соч. С. 319). Примечательно, что уже в XIX в. Ф. Гизо, историк и государственный деятель, писал следующее: «В совершенном языке не может быть настоящих синонимов» (Там же. С. 332).
Тем самым, концепция метатекста постепенно превратилась из метода исследования в метод конструирования текста. Метатекстуальное прочтение превращает любой текст в буквальном смысле в текст, т.е. в ткань, если исходить из этимологии. По мнению Р. Барта, в восприятии текста возникает циклический эффект герменевтического круга, как в патристике. [15] Однако текст, умышленно выстроенный в виде ткани, — это уже не объект для экзегетики, а, скорее, продукт технологии построения текста-генератора смыслов. В нем заменяется линейная нарративная и, следовательно, закрытая структура на сетевую, многовариантную и открытую для множественности смыслов. Текст становится пространством для «свободного» дискурса читателя. На сегодняшний день можно назвать две версии реализации концепции метатекста. Первая — это постмодернистская литература, где автор провоцирует читателя на игру «смыслов». Здесь, действительно, существует для читателя определенная свобода в конструировании смысловых грамматик в рамках того пространства, которое задано автором. Именно непосредственно само пространство выполняет фильтрующую роль. Вторая версия — массовая, и в полном смысле — технологическая. Она реализуется с помощью гипертекста и информационных технологий. Здесь, как в энциклопедии, все возможные маршруты следования смыслов заранее прочерчены, чтобы достигнуть экономии времени восприятия и устранить явные конфликты интерпретаций. Гипертекст прежде всего функционален и ориентирован на действие, а не на дискурс.
Добавить комментарий