Правовые представления русского консерватизма: к вопросу о системе и структуре

[49]

Известно, что в консервативной системе ценностей право не играло ведущей роли. Соответственно, в размышлениях русских консерваторов проблема права не могла стоять на первом плане. Тем не менее вполне обосновано будет говорить о существовании правового аспекта традиционалистского мировоззрения, то есть тех представлений о природе и предназначении права, а также правотворчестве и правоприменении, предопределявших восприятие практической деятельности в области права. В сочинениях же идеологов русского консерватизма такое мировоззрение обретало свое наиболее отчетливое воплощение. Правда, изучение их точки зрения по поводу классических проблем, обычно решаемых правовыми учениями, затрудняет композиционное, стилевое и жанровое своеобразие тех форм, к которым обычно прибегает консерватизм для выражения своих идей. Поскольку русский консерватизм в целом не расположен к концептуализации своих воззрений, в том числе правовых, постольку мы не найдем здесь теории права в узком смысле слова, четко систематизированную и доктринально изложенную. Однако анализ трудов консервативных авторов, принадлежащих их перу эпистолярных, дневниковых и мемуарных материалов, а также журнально-газетной периодики убеждает в том, что на протяжении многих десятилетий в фокусе их постоянного внимания находился самый широкий круг правовых по своему существу сюжетов. В процессе их осмысления, протекавшего на различных уровнях интеллектуальной рефлексии (от беглого комментирования до всестороннего и глубокого анализа), происходило [50] формирование консервативного подхода к праву. Причем совокупности идей, высказываемых в ходе его, было присуще не только тематическое, но и концептуальное тождество, и занимала она пределы более пространные, нежели те, что охватываются общепринятыми границами правового учения.

Немалое число деятелей русского консерватизма испытывало к вопросам права профессиональный интерес, либо просто имело возможность благодаря полученному образованию судить о них вполне компетентно. Так, редактор газеты «Свет», издания с самым крупным из всего круга консервативной периодики тиражом, И.А. Баженов был обладателем степени кандидата права. Его диссертация «Шантаж как уголовное преступление» была опубликована в «Юридическом вестнике» за 1878 год. Б.В. Штюрмер — один из последних председателей Совета министров и человек, придерживающийся последовательно консервативных взглядов, — в 1871 году закончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета также со степенью кандидата прав, будучи удостоен к тому же почетного отзыва за свой труд «Об обычном праве». Выпускниками того же факультета были два крупных консервативных публициста. Это С.Н. Сыромятников (псевдоним — «Сигма»), некоторое время служивший помощником секретаря в Сенате, где, по собственному признанию, «составлял проекты решений по гражданским делам», и К.Ф. Головин, служивший во II отделении императорской канцелярии, которое занималось законопроектными работами. Еще два видных деятеля правых организаций, проявивших себя и в области публицистики, А.С. Шмаков и П.Ф. Булацель, были также известными адвокатами (присяжными поверенными). Кроме того, из под пера А.С. Шмакова вышел труд «Судебные ораторы Франции» (1887) 1.

В стенах привилегированного Училища Правоведения получили юридическое образование славянофил И.С. Аксаков и ультраконсерватор князь В.П. Мещерский. Последнему довелось испытать себя как юриста сразу на нескольких должностях. Сперва он служил секретарем в Сенате (что впоследствии дало ему основание утверждать: «Я сам правовед и знаю, как все в этом министерстве делается»), затем — полицейским следователем (стряпчим), мировым судьей и чиновником по особым поручениям при министре внутренних дел. В издававшемся В.П. Мещерским около сорока лет «Гражданине» не редкостью были публикации, посвященные тем или иным правовым институтам, юридическому образованию, обзорам важнейших узаконений.

[51]

Безусловно, в качестве самого яркого примера в этой связи следует назвать имя профессора гражданского права в Московском университете К.П. Победоносцева, чьи заслуги на ниве цивилистики получили самое широкое признание, в том числе и со стороны его политических неприятелей. «Победоносцев был красноречив. <…> Он иногда действительно превосходен на юридической почве», — писал П.А. Валуев, представлявший правительственную группировку, противоположную той, к которой принадлежал К.П. Победоносцев 2. Одновременно Победоносцев являлся автором философско-правовых эссе и историко-правовых исследований. Достоинства Победоносцева-правоведа были оценены назначением его сенатором, а также приглашением его в преподаватели законоведения сыновьям императоров Александра II и Александра III. К.П. Победоносцев также был составителем многих единственных в своём роде документов, носивших как общий (Манифест 1881 года о незыблемости самодержавия, Манифест 1885 года, посвященный столетию Жалованной грамоты дворянству и др. манифесты), так и персональный (именные рескрипты) характер, где традиционная государственность прокламировала свои идейные основы, в том числе основы своей правовой политики.

Талантливый публицист, входивший в руководящий состав ряда политических объединений правых, Б.В. Никольский, был одаренным юристом-романистом, профессором римского права в Петербургском университете.

Юридическая квалификация члена думской фракции правых Г. Замысловского была признана избранием его на должность секретаря Государственной Думы. Именно Замысловским во многом определялась позиция фракции по насущным проблемам правового строительства 3.

Даже теми из идеологов русского консерватизма, кому не пришлось столкнуться с правом ни по роду образования, ни на стезе профессии, правовая проблематика никогда не упускалась из поля внимания. В частности, о степени охвата этих вопросов М.Н. Катковым можно судить хотя бы по тому, что публикация тех выдержек из его статей за 1860-1880-е годы, которые не утратили своей актуальности и десять лет спустя после его смерти, содержала и такие рубрики как «Литературная собственность», «Адвокаты», «Государственные преступления», «Печать и суд», «Царь и суд», «Либералы и законность», «Либерализм и правосудие», «Суд и Сенат» 4. Обращался к юридическим сюжетам, правда, с меньшей степенью регулярности, [52] нежели Катков, и Ап. Григорьев 5. С другой стороны, нечасто, но случалось, что в изданиях, имеющих репутацию консервативных, помещались статьи, трактующие ту или иную специально юридическую тему. Так, «Москвитянин» печатает отзыв знаменитого монаха Иакинфа (Бичурина) о труде К. Неволина «Энциклопедия правоведения» с указанием на неверность сведений автора относительно китайского законодательства, а «Русское обозрение» публикует пространную статью, затрагивавшую частные вопросы гражданского процесса 6. И уж, конечно, консерваторы зорко следили за кадровыми назначениями на высшие посты правоохранительных ведомств 7.

В послереволюционную эпоху (точнее — со второй четверти XX века) крупнейшим выразителем консервативного правопонимания выступает И.А. Ильин. Если непосредственный интерес остальных создателей правовой идеологии русского консерватизма к правовой проблематике был вторичен, а первоочередное внимание уделялось все же вопросам социально-политического профиля, то уяснение социальных взглядов Ильина, представлений Ильина в области философии культуры попросту невозможно без изучения его правовых взглядов. К тому же, И.А. Ильин был едва ли не единственной из видных фигур русской философии права, кто в пору своей творческой зрелости исповедовал беспримесно консервативные (и в общекультурном, и в социально-политическом отношениях) взгляды.

Итак, только ответив на вопрос о структурной специфике консервативной правовой мысли можно составить представление и о месте, занимаемом в консервативной интеллектуальной традиции собственно правовой проблематикой, и о предпочитаемых формах ее рассмотрения. В этой связи представляется плодотворным проводимое иногда выделение самостоятельной «истории идей», сосредотачивающейся на «идеях — единицах» (unit-ideas), которые могут складываться в масштабные политические и правовые учения, но могут существовать и поодиночке. История мысли не вправе ограничиваться лишь рассмотрением творчества создателей целостных учений. Напротив, в её орбиту должны входить и авторы, не являющиеся системотворцами, и весь континуум идей, устойчиво свойственных определенному типу правопонимания, пусть даже весьма и весьма аморфно структурированный и требующий от исследователя логической «доводки» разрозненных и иногда неопределенно выраженных положений. Принятие на вооружение этого методологического предположения позволяет открыть правовые представления русского консерватизма во всей их многогранности и внутренней динамике. [53] Разумеется, изучая консервативное правопонимание, важно не свести исследование только к описанию риторики по этому предмету или же только к описанию практических предложений, высказываемых в этой области консервативными идеологами, и конкретных мер, предпринимаемых консервативными государственными деятелями. Но и обойтись без этого невозможно.

Попробуем очертить предметное поле правовой мысли русского консерватизма. Сразу стоит предупредить, что интерес к различного рода правовым проблемам распределялся тут далеко не равномерно. Причем если одни вопросы непосредственно волновали консервативных авторов, вызывая прямое обращение к ним и обсуждение их, то о раздумьях относительно вопросов иного порядка можно узнать разве что из общей настроенности и из общего хода суждений. Последнее относится прежде всего к высказыванию соображений, касающихся аксиологии и гносеологии права. В целом, все многообразие тем правового характера, так или иначе дававших консервативной мысли России пищу для размышления, может быть сгруппировано в пяти разделах.

Во-первых, это проблематика природы и онтологического предназначения права. В данной связи консерваторы искали общие и взаимоисключающие моменты в трех нормативных системах, определяющих человеческое поведение, — сакральной, моральной и правовой. В целях установления надлежащего, на их взгляд, соотношения между религиозностью, нравственностью и правосознанием, они выявляли спиритуальные и этические устои правопорядка, по отношению к которым все остальные его элементы должны играть сугубо инструментальную роль. Одна из центральных проблем, возникающих здесь для консерваторов, состояла в столкновении юридического начала с началом, занимающим аксиологически высшую позицию, а также в обнаружении возможного выхода из подобного рода коллизии.

Помимо этого заметен интерес консерваторов к функциональному обоснованию права, то есть к изучению результатов его воздействия на общество, государство, коллективы и собственно индивида. С учетом же аксиологических и темпоральных особенностей консервативного мировоззрения плоды правового регулирования представали (и оценивались) по преимуществу в двух разновидностях: стабилизирующей и модернизирующей. Пытаясь дать ответ на этот круг вопросов, консерваторы выходили на проблему эффективности права, связанную с уточнением его детерминант и ограничителей. [54] Подобно тому, как признание положительного значения права в упорядочении человеческого общежития вынуждало консерваторов к критике правового нигилизма (от идей насильственного уничтожения государства и права до идей непротивления злу насилием), точно так же видение реальных и отнюдь не безграничных возможностей права выводило консерваторов на критику уверенного в обратном правового идеализма.

Во-вторых, это проблематика назначения права в контексте сохранения традиционной для России государственности, слагающейся из трех основных компонентов — наделенной идеократическими признаками наследственной автократии, имперского государственного устройства и авторитарного политического режима. Отсюда возникало три взаимоувязанных между собой блока проблем. Рассмотрение фактора автократии в его юридическом измерении сталкивало консерваторов с необходимостью оправдания надзаконных полномочий самодержца. Решалась названная задача через двоякую легитимацию, мистическую и прагматическую. С этой проблемой довольно близко соприкасалась другая — проблема произвольности самодержавной власти как таковой. Доказывая совместимость самодержавия и законности, консерваторы обращались к методам компаративного правоведения (сравнение самодержавия с иными формами автократического властвования по критерию правомерности), а также аксиологического анализа (ценностная подоплека прерогатив самодержца, их границы).

Многонациональность, поликонфессиональность и разнокультурность Российской империи подталкивали консерваторов к поиску того типа идентичности, который мог бы стать надежной основой имперского единства. Одни течения в русском консерватизме находили искомое в политической плоскости, другие — в культурной, третьи — в этнической (этноконфессиональной). Но во всех случаях избранная идентичность (и прежде всего желание нормативно упрочить ее в качестве одной из опор имперской государственности) не могла не накладывать отпечаток на правовые воззрения своих адептов. От фактора империи была производна также не оставляющая консерваторов в спокойствии проблема унификации правового устройства имперской периферии (Финляндия, Прибалтика, Польша, Кавказ и Туркестан). Наконец, видя в разгуле насильственной преступности на некоторых национальных окраинах серьезный вызов имперской целостности, консерваторы настаивали на разработке особых мер по их обузданию и недопущению впредь 8.

[55]

Желание сохранить традиционный для русской государственности политический режим побуждало консерваторов к критическому разбору его возможной альтернативы — парламентарно-либерального режима и, в частности, свойственного ему правопорядка. Эта критика осуществлялась в двух ракурсах, рассматривающих, соответственно, либеральную концепцию права и правовую практику парламентаризма. В первом случае модели права, базирующейся на договорной и индивидуалистической парадигме, консерваторы противопоставляли модель, базирующуюся на органицистской и патерналистской парадигме. Во втором случае вскрывались несоответствия между идущей с Запада теорией и реалиями западной жизни. Попутно проводилось сопоставление двух типов правовой культуры — западного и русского.

В-третьих, это проблематика функционирования правовой системы. Данный раздел, являвшийся, пожалуй, наиболее обширным, образовывали подходы консерваторов к правовому развитию, применению права, охране права и правовому просвещению.

Концепция правового развития обладала двумя гранями: проблема правотворчества и проблема изменения в праве. Что касается правотворчества, то у консерваторов имелись свои представления как по поводу должной иерархии закона, обычая, доктрины и судебной практики в системе источников права, так и относительно действия каждого источника в отдельности. В частности, немалое внимание уделялось законотворчеству, гарантиям соответствия закона национальному правосознанию и ценностным устоям, соотношению закона и административного акта, кодификации.

Любое преобразование в области права, из которого намеренно исключается фактор национальной специфики, деформирующе влияет на массовую правовую культуру, не говоря уже о весьма вероятной неуспешности самого нововведения или реформы. Право должно считаться с трансцедентными ориентациями, присутствующими в коллективном мировоззрении данного народа. «Отливка» тех или иных заимствуемых юридических конструкций для нужд конкретной правовой системы, по мнению консерваторов, должна производиться в точном соответствии с особенностями национальной формы. Оттого при рассмотрении проблемы изменения в праве, их прежде всего занимала формулировка условий продуктивного обновления. Сквозь призму критериев своевременности и преемственности решали они вопрос о допустимой мере заимствований из зарубежного опыта.

[56]

Концепция правоприменения вбирала в себя представления по поводу устройства правосудия, а также по поводу толкования нормы права. Воззрения консерваторов на желательную организацию судоустройства проявились в оценках ими деятельности мировых судов, судов присяжных и Сената. Кроме того, их заинтересованность вызывала работа специальных (волостные, военные) и корпоративных судов, а также несудебных органов юстиции (прокуратура, предварительное следствие, адвокатура). Желание привнести в процесс правосудия аксиологические начала предопределяло появление в консервативном дискурсе таких проблем, как «Верховная власть и суд», а также «Церковь и суд». Консерваторы также не проходили мимо вопроса внесудебного наказания, причем не только его законной разновидности (административный порядок), но и самосудной расправы. Определенной спецификой были наделены и взгляды консерваторов относительно судопроизводства как в уголовно-процессуальной, так и в гражданско-процессуальной его частях. Переходя к представлениям, касающимся правотолкования, сначала следует выделить обостренно переживаемую консервативным правопониманием проблему конфликта «буквы» и «духа» закона, а затем сопредельную с ней проблему свободы усмотрения правоприменителя (пути, преимущества, опасности).

Концепция правоохранения подразделялась на две составные. Одна из них посвящена назначению и средствам карательной политики, и, конечно, прежде всего — проблеме наказания. Цели наказания, объем наказания и проблема его неполного возложения и отбывания (условное осуждение, досрочное освобождение, амнистия), виды наказания (в первую очередь смертная казнь и телесные наказания) — таковы в данной связи объекты первоочередного внимания консерваторов. Но особенно их привлекала проблема субъекта наказания. Мишель Фуко пишет, что в середине XIX века в пенитенциарной практике появляется новая фигура «делинквента». В отличии от фигуры «преступника», едва ли не единственной характеристикой которого является совершенное им деяние, «делинквента» характеризует вся его жизнь, как до так и после преступления. Возникшая тогда же отрасль юридического знания — криминология — выбрала именно делинквента в качестве объекта своего изучения. Законодательство и судебная практика все чаще начинает прислушиваться к мнению криминологов, вследствие чего происходит ослабление наказаний и даже декриминализация ранее преследуемых деяний. Что касается консерваторов, то нельзя [57] сказать, что в их поле зрения вовсе не существовало «делинквента», подлежащего не только каре, но и перевоспитанию, и что они созерцали только «преступника», которого требовалось наказать. Например, у них не вызывал никаких сомнений тезис о труде как о лучшем средстве перевоспитания. Другое дело, что консерваторы отказывались противопоставлять «возмездие» — «исправлению», к чему была склонна либеральная юриспруденция, когда, ратуя за смягчение наказаний, прибегала к криминологическим аргументам.

Помимо спектра привычных современной криминалистике вопросов (вменяемость, дилемма неотвратимости наказания и милосердия и т. д.) консерваторы рассматривали и такие не ординарные для уголовно-правовой науки вопросы, как принцип превентивной репрессии, принцип коллективной ответственности. Упомянем также про исходящие от них предложения по криминализации и декриминализации каких-либо деяний или установления новых санкций (в том числе путем введения неизвестных ранее видов наказаний). В рамках другой части консервативной концепции правоохранения изучались назначение и средства пенитенциарной политики. Консерваторы всегда пристально следили за вопросами пенитенциарного режима, как применяемого к конкретному субъекту (например, условия содержания политических заключенных), так и присущего данному месту заключения (тюрьма, ссылка, каторга). Помимо сказанного, к данной концепции относились вопросы институционального обеспечения охраны правопорядка 9.

Замыкает третий тематический раздел концепция правового просвещения. Консерваторы полагали весьма немаловажным то, каким именно образом информация о праве будет доходить до масс, какова будет подготовка юридических кадров, наконец, как будут налажены научные исследования в области права. Что касается распространения юридических знаний, то консерваторов всегда заботили параметры должного уровня массовой правовой грамотности, и, в связи с этим — предпочтительные формы правового образования и правовой помощи. В специальном юридическом образовании консерваторов беспокоила его правильная постановка (состав предметов, характеристики преподавательского персонала) и вопрос о юридическом образовательном цензе как таковом. Консервативное представление об юридической науке включало в себя соображения по поводу ее предмета и метода, оптимальной тематике и должном идейной окрашенности юридических исследований, а также оценку творчества конкретных представителей академической юриспруденции. [58] Особняком стоит вопрос об общественно-политической деятельности научных кругов, неизменно возбуждавший живой интерес консерваторов.

В-четвертых, это проблематика, связанная с правовым регулированием отдельных участков, его объективными возможностями и желательными пределами. По большому счету шла речь о месте права в социально-экономических отношениях, в сфере управления, в брачно-семейных отношениях и в международных отношениях. Пытаясь установить полезную меру участия права в регламентации имущественных отношений, консерваторы останавливались на двух сюжетах. Это понятие собственности (при этом внимание акцентировалось на проблеме собственности на землю и недра и отчасти на проблеме интеллектуальной собственности) и соотношение партикулярного имущественного интереса и интереса публичного (при решении этой проблемы, строившемся на критике учения о свободе договоров, консерваторы сосредоточивались на одном из ее частных аспектов — отчуждении собственности для государственных нужд). В том, что касается социальных отношений, внимание консерваторов приковывали проблема регулирования трудовых отношений и, в меньшей степени, юридические аспекты социального обеспечения. Право и управление — эта тема на протяжении многих лет являлась объектом самого горячего интереса консервативной мысли, вызывавшим оживленнейшее обсуждение различных своих сторон. Позиция консерваторов по таким узловым моментам, как законность в административной деятельности, порядок взаимодействия судов и администрации, ответственность администраторов за должностные преступления, обусловливалась присущей им этатистской трактовкой государственной власти. С той же точки зрения консерваторы подходили к определению критериев и форм контроля за администрацией. Институты брака и семьи в глазах консерваторов имели не только юридическое измерение, но были исполнены глубоким религиозным и социальным значением. Поэтому повышенное внимание оказывалось ими правовой охране брачного союза (и прежде всего порядку заключения и расторжения брака), а также родительской власти. Размышлениям по поводу действительных возможностей правовых механизмов в международных отношениях было отведено весомое место в суждениях консерваторов относительно доступного и недоступного для права вообще. Оппонируя либеральным теориям международного права, консервативная мысль дает свои ответы по [59] целому ряду основополагающих проблем, возникающих в этой связи. Это и разрешение международных споров (право и вооруженные конфликты, формы и лимиты международной юрисдикции), и соотношение международного и национального правопорядков (государственный суверенитет и проблема вмешательства, проблемы экстрадиции и предоставления убежища), и отдельные проблемы международного частного права.

В-пятых, это проблематика субъективных прав и обязанностей. Ключ к фундаментальной проблеме правового статуса, индивидуального и коллективного, консерваторы ищут в трех плоскостях. Первая плоскость — деонтологическая, где разрешается базисный вопрос о соотношении между правами и обязанностями. Ответ на него консерваторы извлекают из всей совокупности своих антропологических представлений. Отчетливое понимание природы человека, равно как категорическое неприятие антропоцентризма — вот что формирует их отношение к проблемам свободы воли и границ публично-правового воздействия на индивида. Эти же представления руководят консерваторами, когда те постулируют первенство обязанностей над правами и возражают против абсолютизации прав человека. При этом консервативная мысль выявляет сложную соподчиненность, в которую вступают друг с другом права субъектов разного уровня (индивид, негосударственные коллективные субъекты, государство). Вторая плоскость — проблема полноправия. Свою конкретизацию она получала в классических вопросах философии права о сущности свободы и естественного права. В феномене свободы консервативная мысль четко различала сторону внутреннюю, где человек обретает подлинную независимость, и внешнюю. Поскольку именно внешняя сторона свободы подпадает под ведение права, постольку проблема упорядочения этого состояния получает наиболее подробное освещение. В этом разрезе консерваторы останавливаются на уточнении основного — позитивного — предназначения внешней свободы, а также на факторе субъекта внешней свободы, получающего ее и распоряжающегося ею. Но более всего их тревожат такие «проклятые вопросы» внешней свободы, как то: ее пределы и гарантии от злоупотреблений; средства ее расширение и темпы этого расширения; сравнительные достоинства ее градаций (гражданской, политической и т. д.). В консервативной интерпретации понятия естественного права сосуществуют два элемента — отторжение и усвоение. Потому ответ на вопрос об отношении естественного права к праву позитивному [60] ставится в зависимость от того, под каким углом — критическим или адаптационным — происходило осмысление юснатурализма. На почве соответствующим образом трактованных свободы и естественного права консерваторы приступают к определению объема коллективных и индивидуальных прав (в частности, свободы совести, свободы слова) и оснований их ограничения. Третья плоскость — проблема равноправия. Решая ее, консерваторы устанавливают возможные критерии распределения субъективных прав (социокультурные, этноконфессиональные), отдельно задерживаясь на проблеме равноправия полов. Проблема равноправия оказывается одним из тех пунктов, где обнаруживается неоднородность консервативной мысли, выдвигающей в данном случае две модели распределения субъективных прав — этатистскую и элитаристскую — между которыми наблюдается известное противоречие.

Исследуя консервативную правовую мысль, не следует упускать из виду еще и то, что мы имеем дело не с отвлеченным теоретизированием, не с правоведческими изысканиями, совершаемыми в тиши научных кабинетов и предназначаемыми высокоученой аудитории, но с отображением коллективных правовых представлений. Будучи откликом определенного типа мировоззрения на ломку, претерпеваемую в период XIX-начала XX веков всем русским жизнеустройством, она несла на себе не столько академическую, сколько идеологическую нагрузку. Перед нами прежде всего — правовая идеология.

Вообще, юридизация идеологического субстрата, сопровождающаяся одновременной идеологизацией субстрата юридического, есть свойство любой правовой идеологии, отличающее ее от собственно юридической науки (при этом в зависимости от конкретной отрасли провести такое разграничение составляет либо меньшую, либо большую сложность). Так, выступления против общинного землевладения группы консерваторов, объединившихся вокруг газеты «Весть», облекаются в призывы укреплять права частной собственности и помнить, что «новый порядок вещей может выработаться только из широкого применения права собственности» 10. Поскольку идеологическому мышлению свойственно юридизировать социальное и вместе с тем социологизировать юридическое, постольку социальные потрясения здесь нередко воспринимаются в качестве апофеоза преступности, слиянием воедино ее уголовной и политической разновидностей 11. «У нас революция перешла в ужаснейшую преступность. Мы имеем дело уже не с общественным движением, а с проявлением [61] разросшейся до невероятных пределов преступности» 12. С другой стороны, иногда консерваторы дают юридическую огранку политическим требованиям. Например: «Надо ясно и понятно установить в государственном праве и в осуществляющей его практике незыблемое право господства самодержавия» 13.

Углубляться в рассуждения по поводу преступления и наказания консерваторов заставлял не столько теоретический интерес к тем или иным аспектам криминалистки, сколько сознание того, что «есть положения, при которых репрессия, суровая и кровавая, является необходимостью» и что «именно в таком положении находится в настоящий момент наше Отечество» 14. А заниматься вопросами судоустройства и судопроизводства, обращаться к пенитенциарным сюжетам консерваторов побуждала не тяга к научным изысканиям в соответствующей области, но острое ощущение (истинное или ложное — уже другой вопрос) того, «наша юстиция состоит из совершенно неприспособленных к русской жизни законов, из бесконечной формалистики и волокиты, выгодной для преступников и убийственной для честных людей, ждущих защиты у суда и закона», отчего суд стал «местом, в котором оправдывают и прощают, тюрьма — казенным приютом» 15.

Идеологический характер освоения русскими консерваторами правовой проблематики не мог не обусловить их внимания к тем социально-политическим и культурным смыслам, которые, будучи вложены в такие понятия, как «право», «законность», «права», превращали термины, принадлежащие определенной области знания, — в идеологемы. Видя, как либералы, трактуя сначала «право» как нечто безусловно высшее и в тоже время никаким образом несовместимое с традиционными основами русской жизни, затем делают вывод о необходимости (во имя торжества «права») ликвидации имеющегося политического, социального и культурного уклада, консерваторы считают далеким от истины ту семантику понятий «права» и «законности», которую получают в либеральной идеологии. Поэтому, на их взгляд, «М.М. Ковалевский и его товарищи, пользуясь столь удобными ширмами как понятия о «праве», «культуре», «прогрессе», совершают по отношению к Родине замаскированную измену» 16.. При этом подмечалась та инструментальность, которую в своем отношении к праву нередко обнаруживала оппозиционная старому порядку интеллигенция. Не случайно внимание правых сразу привлекала статья «В защиту права» одного из веховцев, Б.А. Кистяковского, где как раз вскрывался этот порок [62] интеллигентского сознания. Разбирая ее, один из правых публицистов писал: «Интеллигенция только в одном случае становится на почву закона, когда надо подкопаться под политического противника. Интеллигенция не то что пренебрегает правом, как полагает Кистяковский, она враждебна ему. Она знает, что если бы она попыталась встать на почву права, то была бы побита собственными руками. Итак, с какой целью выступил Кистяковский? С целью, объединяющей всех «веховцев» — уговорить интеллигенцию прикинуться приличия ради уважающей право, чтобы понравиться либеральному правительству Столыпина и пристроиться к казенному пирогу. Вторая цель — чтобы облегчить себе борьбу с правыми. До сих пор левым не совсем ловко было требовать против нас репрессий, а отныне, стоя «на страже права», оно куда ловчее. Только и всего» 17. В правовых воззрениях большинства своих идейных противников консерваторы находили главную примету идеологического подхода — избирательное отношение к праву, его нормам и институтам, постоянное соотнесение их с ценностями, не принадлежащими собственно правовому полю. «Наши либералы и радикалы будут неистово вопить об уважении к Судебным Уставам, к независимости суда, к свободе судейского мнения, к институту присяжных заседателей, к личности свидетелей и сведущих лиц, вызываемых судом и пр. и пр. — но все это до тех пор, пока эти “святыни” не грозят чем-либо их кружковым интересам» 18; «либералы стоят за “законность” и постоянно плачутся, что правительство “оживляет мертвые законы”, принимает “законодательную ветошь” и т. д.» 19 По мнению консерваторов, в условиях России действие либерального тезиса о незыблемости правопорядка заканчивается в точке столкновения интересов соблюдения той или иной нормы права и интересов собственно партийных. «Левые лицемеры требуют уважения к закону только от правых. Когда же закон задевает кого-либо из левых деятелей, то мы слышим: “Нет ничего более страшного, более мертвого, чем этот невозмутимый консерватизм закона”. Консерватизму закона левые предпочитают либерализм закона, который спрашивает: “правый?”, “левый?” Закон налагает в интересах общества на человека известные стеснения, но без стеснений жить легче. И вот закон объявляется “пережитком”» 20.

Но «праву» и «законности» как главенствующим идеологемам дореволюционного либерализма противопоставлялись опять же «право» и «законность», но только наделяемые всеми признаками идеологем консервативных. Если для либерала понятие «право» [63] коррелировало прежде всего с таким понятием, как «права», то для консерватора таким коррелятом оказывается понятие «порядок». Признавая, что «твердые начала заключаются в уважении к праву, к праву собственности, к праву личности, к праву всех и каждого», консерватор никогда не забывает, что «для прекращения распущенности и нарушения права необходимы сила воли и энергия действий» 21. Точно так же обстояло дело с различиями между либеральной и консервативной идеологемой «законности». Если ее коррелятом для либерала выступает «ограничение произвола власти» (и, отчасти «гуманность»), то консерватор ассоциирует «законность» в первую очередь с «неотвратимостью наказания».

В этом отношении убежденность виднейшего представителя консервативного крыла высшей бюрократии графа А.П. Игнатьева в том, что «анархии надо противопоставлять силу, а не либеральные законы» 22, представляет собой типичное для консервативного правопонимания заключение. Здесь антагонизируют друг с другом не «право силы» и «сила права», не закон и беззаконие; напротив, консерваторов всегда задевали обвинения в том, что они «стоят за неограниченное усмотрение и что для них закон не писан, а потому они — сеятели смуты» 23. Подлинными антагонистами выступают такое содержание нормы (закона), которое не содержит внутри себя ничего, чтобы могло (с учетом множества конкретных условий, в которых придется реализовывать эту норму) застопорить ее исполнение, и такое содержание нормы (закона), которое так или иначе парализует ее исполнение. Иными словами, нормативная упорядоченность в применении карательной власти ни при каких обстоятельствах не может покупаться ценой ослабления силы этой власти. «В громадном большинстве случаев русский человек закона не уважает и в поступках своих соображениями законности руководится лишь настолько, чтобы не попасть на скамью подсудимых. С другой стороны, на нас весьма мало действует и ссылка на государство и государственную пользу. Мы любим взывать к «вечным принципам свободы», к «естественному праву человека» и «справедливости», «гуманности», но мы не приучены ни к законности, ни к государственности. И с этим нельзя не считаться. Либералы же на насилия левых предлагают отвечать лишь законностью. Пока люди не признают законности и преклоняются лишь перед силой, с ними можно бороться тоже лишь силой же. Что же касается законности, то к ней, разумеется, надо всячески приучать всех граждан и особенно наше юношество. У нас же поступают как раз наоборот.

[64]

На насилия отвечают соображениями о законности, а там, где юношество учится уважению к закону и государству, там всячески обходят и попирают закон, делая все противное пользе Русского государства» 24. Опора на насыщенные таким идеологическим содержанием понятия «права» и «законности» не позволяла немалому числу правых видеть в революциях явления, способные серьезно улучшить состояние законности и отношение к праву: «У нас в настоящее время не только уважения к закону не замечается, но и в самом существовании закона позволительно сомневаться. После Манифеста 17 октября 1905 года, с того момента, когда громогласно было возвещено о вступлении Государства Российского на путь законности, непрерывно и в ужасающих размерах совершаются самые невероятные с точки зрения правового государства преступления, подлежащие по закону строгой каре, но в большинстве случаев остающиеся без должного возмездия» 25.

Проблема «право и Традиция» (подобно проблеме «юридический закон и высший Закон») являлась одним из тех краеугольных камней, на которых созидалась вся философия права русского консерватизма. Консерваторы исходили из того, что «самобытность — драгоценное свойство», а оттого «надо развивать собственную государственность, надо творить собственное право, смягчающее жестокость жизненной борьбы» 26. Поэтому вопрос о соотношении своего и чужого правового опыта неизбежно попадал в поле ценностных значений. Очень часто в отзывах иностранных авторов об «архаическом законодательстве» России» консерваторы усматривали проявление русофобии, т. е. приписывали таким оценкам сугубо идеологическое происхождение 27. При этом ряды беззаветных апологетов существующего режима неизменно редели. При случае консерватор и сам мог нелицеприятно выразиться об имеющемся правовом устройстве (например: «мы живем в государстве тысячелетнем и не подозреваем, до чего механизм его несовершенен; и гражданское, и уголовное правосудие наше до того прихрамывают, что никто не может поручиться ни за свои права, ни за свои миллионы, у кого они есть») 28. Однако же объявление некоторыми либералами всей правовой системы России отсталой по одной только причине, что она в чем-то разнится с западными институтами и нормами, консерваторы полагали не отражением действительного положения вещей, но идеологическим продуктом — результатом превратно понятого западничества, пропитавшего сознание значительной части русских юристов. «Партию кадетов недаром зовут партией [65] юристов и эти юристы, привыкнув к казуистике, обелению черного и, наоборот, очернению белого, ловко жонглируют тезисами государственного права, ругая все русское и восхваляя все западноевропейское. Вся наша юридическая машина представляется им в ужасном виде. Законы же путем иллюстрирования умело подобранных статей кажутся драконовыми» 29.

Скажем также и еще об одном идеологическом измерении, свойственном русскому консерватизму. Восприятию правовых сюжетов сквозь идеологическую призму способствовало то, что в России процессы модернизации застали русский этнос с только складывающейся национальной идентичностью. Наложение же переживаний, вызываемых издержками модернизации (пауперизация, разрушающая традиционные моральные ценности секуляризация духовной сферы), и осознания национальной идентичности по шкале «мы — они» нередко вело к возложению ответственности за эти издержки на инонациональные группы. Поскольку же право являлось одним из орудий модернизации, ибо именно правовыми нормами закреплялись новые отношения, создавалось подсознательное ощущение того, что поведение согласно юридическим предписаниям создает более благоприятные условия именно для инородцев или же попросту ощущение того, что последние владеют искусством безнаказанного пренебрежения правом. Эти смутные чувства, испытываемые социальными слоями, наиболее страдающими от последствий модернизации, иногда прорываются и в правовой идеологии русского консерватизма. «Давно уже у нас на Руси говорят, что нет такого закона, который бы нельзя было обойти. Это истина, и в этом каждый обыватель убежден. Русские люди, ища законной защиты, подходят к закону с парадного хода и, конечно, не находят правды. Инородец же идет к закону с черного хода. Этот путь к достижению беззакония хорошо известен всякому инородцу, живущему на Руси» 30.

Следует сказать и о той заинтересованности, которая проявлялась консерваторами относительно осмысления правовой проблематики в духе исповедуемых ими ценностей, то есть — выработки самостоятельной правовой идеологии. Эта заинтересованность получила даже известное институциональное оформление: для «предварительной разработки отдельных отраслей деятельности» Русского собрания (первое общероссийская организация консерваторов) были учреждены особые совещания, среди которых имелось и особое совещание по вопросам, касающимся права, под председательством А.А. Папкова 31. Стремление к возведению теории права на почве [66] традиционных ценностей заметно, в частности, у Л.А. Тихомирова. Отозваться на вышедшие «Проповеди преосв. Амвросия, архиепископа Харьковского, за 1896-1897 годы» (Харьков, 1900) его побудило «особое место, занимаемое автором среди наших проповедников. Он освещает с точки зрения христианской наши государственно-общественные права и обязанности. Глубокое проникновение духом православия, глубокое знание Св. Писания и отеческой литературы в большинстве случаев направляется у Амвросия Харьковского на уяснение основных принципов государственной и общественной жизни. Среди тем его проповедей — «О свободе и власти», «О повиновении власти» и другие» 32. Теми правыми, кому выпал жребий эмигрантского изгнания, вся скрытая мощь идеологии как таковой и значимость распространения знания о монархическом подходе к праву были осознаны еще глубже, чем это имело место до революции 33.

В целом, русский консерватизм отчетливо осознавал коренное отличие своей правовой идеологии от правовой идеологии либерализма. Различие между консерваторами проступало в определении того, какие правовые идеологии находятся в сравнительной близости к консервативному правопониманию. Одни полагали, что подход к праву, которому следуют левые, содержит в себе немало созвучий с консервативным подходом. «В нравственных мотивах своих, в толковании основных прав человека и гражданина, в вопросе о равенстве и всеобщности избирательного права консерваторы вполне согласны с крайними революционерами и одинаково враждебны шкурным требованиям буржуазного либерализма». Другие же, наоборот, не были согласны с утверждениями о таком объективном сходстве, доказывая, что его нет и быть не может у двух типов правопонимания, покоящихся на принципиально противоположных идеологиях — традиционалистской и радикальной 34.

Нельзя не отметить, что после падения монархии в рамках консервативной идеологии происходит определенное повышение ценностного статуса права. Революционные эксцессы контрастно оттенили роль права как стабилизирующего фактора. Тем более что в персональном плане в положении гонимых оказались люди, олицетворявшие старый порядок, многие из которых пали жертвами не ограниченного правом насилия. В одном из последних своих номеров (осень 1917 года) «Московские ведомости» с печалью напоминают о «царских сановниках, вот уже полгода содержащихся по надуманным обвинениям в Петропавловской крепости» 35. [67] В послереволюционной эмиграции эта тенденция получает дальнейшее развитие. В качестве одной из основных причин победы большевиков стала называться слабость национального правосознания. В 1923 году в центре правой эмиграции в Берлине — Русском общественном собрании — состоялась лекция И.А. Ильина «Русское национальное правосознание, его кризис и основные задачи», ознаменовавшая новый этап в подходе русского консерватизма к проблеме права 36. Если раньше при противопоставлении русского правосознания европейскому последнее снабжалось коннотациями отнюдь не положительными, то теперь в утверждении о том, что «советское право и европейское право построены на диаметрально противоположных началах равенства и свободы», отрицательную нагрузку несло право, противопоставляемое европейскому 37. Указанные изменения в правовой идеологии русского консерватизма отразились и на программных документах белой эмиграции. Декларация местоблюстителя престола, великого князя Николая Николаевича, говорила, что «будущая государственная власть должна быть внеклассовой и внепартийной, лишенной племенной и религиозной нетерпимости, несущей уважение к закону, личности и собственности» 38.

Подводя итог, следует сказать, что любая модернизация с аксиологической точки зрения может быть описана как процесс нарастающего «изнашивания» традиционных ценностей, сопряженного с приходом новых ценностей, вступающих в столкновение со старыми. Если выразиться еще точнее, то ее можно описать как своего рода перемещение одних ценностей в центр ценностного сознания крупных социальных общностей и, наоборот, перемещение некогда центральных (для традиционного общества) ценностей на обочину. Соответственно с такими перемещениями претерпевает изменение и содержание правовых норм, которые, со своей стороны, могут влиять на темпы ценностного транзита. Русские консерваторы выступали за то, чтобы законодатель и правоприменитель учитывал длительный характер этих процессов и не занимался их неоправданным форсированием: правовая норма работает лишь, если ценности, содержащиеся в ней, человек воспринимает в качестве своих собственных.