Воображение и идеология

[249]

Человек во все времена озадачивается вопросом достижения независимости от обстоятельств, данных ему самим фактом его рождения в этом мире и среди людей. Однако, со сменой обстоятельств жизни и способов зависимости от них всякий раз изменяется и сам способ обсуждения того, [250]
от чего необходимо освободиться и того, как это освобождение следовало бы осуществить.

Как может быть сформулирован вопрос о свободе современного человека? Что делает человека не свободным сейчас? Каковы силы и способы его принуждения? Какие стратегии освобождения были разработаны?

Современный человек находится в ситуации, которую можно назвать «ситуацией избирателя». Различные общественные силы борются за то, чтобы привлечь избирателя на свою сторону. То, что предлагается на выбор: колготки «Pompea», профессия, безопасный секс или стабильность и процветание, — не существенно, так как, убеждая в правильности выбора, убеждают в одном — «покупайте здесь!», «голосуйте за нас!» — принадлежите нашей силе. Необходимость сделать «свой выбор» делает человека несвободным после совершения выбора. Стратегии привлечения избирателя на свою сторону необходимо учитывают то, что выбор должен выглядеть как свободное волеизъявление, а потому нельзя запугивать или поучать избирателя. Лучший способ убедить, завоевать доверие — правдоподобие: властная речь должна притвориться речью правдивой и правдоподобием подменить истинное положение вещей. Современный человек не познаёт то, что есть на самом деле, он воспринимает разные изображения реальности и выбирает то, которому он скорей бы доверился. Прячущая реальность за правдоподобными образами властная речь есть идеология 1. Избиратель выбирает не что-либо существующее, а тот или иной идеологический образ существующего.

Современный человек попадает под влияние идеологии из-за того, что доверяет воображению представлять реальность. Идеологии паразитируют на предпочтении человеком воображения способности мыслить самому. Они пользуются доверчивостью по отношению к представлениям воображения для того, чтобы занять сферу воображаемого собственными «правдивыми» образами реальности.

Ситуацию подчинения воображения идеологическим представлениям реальности образцово анализирует в своих работах французский семиолог Ролан Барт. Он подчиняет свои исследования поиску возможностей освобождения человека из-под власти разных идеологий: политических, культурных, социальных, промышленных и т.д. Осознав, что идеология радикально неискоренима, — ведь человек является существом не только мыслящим, но и избегающим мышления, — Барт устремляется к поиску дейст- [251]
венных способов защиты от атакующих воображение идеологических влияний 2.

Явление идеологии для Барта представлено всем спектром используемых обществом идей или псевдо-мыслей, требующих согласия с ними. Барт вводит в рассмотрение идеологии определённое ограничение: он оставляет в стороне то, в чём разные идеологии убеждают людей, даже если пропагандируемые идеи в высшей степени созидательны и человечны. Барт считает опасной всякую идеологию из-за того, что она заставляет человека подчиниться чужим (не личным, а групповым) представлениям о том, что есть на самом деле и не даёт выйти за рамки общих мест правдоподобного отображения реальности. Идеологии подвергаются семиотическому анализу со стороны их функционирования и структуры. Барт пытается выявить сам механизм воздействия идеи на сознание, идеей чего бы она ни была 3. Он полагал, что для нейтрализации идеологического влияния следует выявить то, как идея становится убеждением.

Независимо от своего содержания идеология функционирует как система значений. При этом идеология не является нейтральной знаковой системой, подобной системе дорожных или математических знаков, которые можно либо знать, либо не знать, но нельзя сделать своими убеждениями. Для того, чтобы понять различие между идеологией и нейтральной знаковой системой будет уместно развести понятие знака и понятие значения 4, определив знак как «чистое» отношение означающего и означаемого, являющееся только указанием, а значение как отношение, которое обладает для человека дополнительным смыслом, особой значимостью. Барт определяет значение следующим образом: «значение- это соединение того, что означает, и того, что означается; это не форма и не содержание, а связующий их процесс» 5. В своём определении значения Барт следует определению языкового знака, данному Ф. де Соссюром в «Курсе общей лингвистики» 6, однако не точно. Барт намеренно прибавляет, что означающее и означаемое не просто связаны между собой, а связаны в объединяющем их процессе. Если означивание является процессом, то разные значения создаются, ис- [252]
пользуются и забываются, они не даны раз и навсегда, а потому может быть написана история смены значений или идеологий. Из того, что значение есть процесс, связывающий означающее и означаемое, также следует, что наделение значением разных «форм культуры» не существует нигде, помимо сознания человека, убеждающегося в общественной значимости того или иного знака. Для того, чтобы исследовать проблему способа усвоения идеологии человеком, присвоения им чужих идей и способа освобождения от идеологического влияния, необходимо разобраться в том, как знак становится значением и как значение может быть сведено к знаку.

Опасность зависимости от идеологической системы заключается в том, каким образом знак представляется в сознании. В статье «Воображение знака» Барт даёт этому способу представления знака следующее определение: «вероятно существует самое настоящее воображение знака; знак является не только предметом особого типа знания, но и объектом определённого видения» 7. Знак можно знать или воображать. Знать знак значит отдавать себе отчёт в том, знаком чего он является, на какую реальную вещь он указывает и по какой причине он эту вещь заменяет. Представление же знака в сознании, превращающее его (знак) в значение, есть воображение знака.

Воображение знака может быть как свободным, так и несвободным. В последнем случае знак ошибочно осознаётся как истинный образ реальности. Свободное воображение знака осуществляется тогда, когда человек способен действенно использовать своё воображение для того, чтобы воображать, а не для того, чтобы рассчитывать на воображение как на верный источник знания. Если человек не обманывается в том, чем является знак, то есть не реальным предметом, а «осязаемой идеей» 8, то он освобождается от власти навязываемых ему идей и может самостоятельно оперировать знаками 9.

Воображение обманывается в истинном положении вещей, наделяя знак значением, и в тоже время благодаря свободному обращению с воображаемым человек освобождается от идеологических внушений. Как это происходит, то есть как в таком случае устроено и как действует воображение? По определению Эдмунда Гуссерля 10 воображение (или фантазия в терминах Гуссерля) — «есть сознание, характеризуемое как воспроизведение (ре- [253]
продукция)… Воспроизведение есть противоположность первично дающего акта, ни одно представление не может «возникнуть» из него. Т. е., фантазия не есть сознание, которое может устанавливать какую-либо объективность, а так же существенную или возможную черту в объективности как самоданную. Давать не себя самоё — это ведь как раз сущность фантазии» 11. Воображение репрезентирует то, что не им установлено — первичные данные сознания. При этом способность воображения представлять уже установленное в сознании не имеет гарантий своей адекватности. Смутным может быть не только тот или иной образ, а любой образ в принципе, потому что само воображение не обладает способностью судить о точности или смутности образа. Вопрос об истинности (точности воспроизведения установленных в сознании данных) или ложности (неточности воспроизведения) воображаемого в пределах самого воображения всегда остаётся не решённым.

В своей познавательной неопределённости воображение подобно языку. Язык также представляет не им установленные данные, являясь подлинным, но не точным дублёром вещей. Язык обманывает относительно первично данного в сознании: множество неидентичных восприятий подпадает под одно идентифицирующее их понятие-слово. Слово обозначает то или иное обобщение представление произвольно: слово не похоже на вещь, которую оно обозначает 12. Тем не менее оно всё же является представлением сущего и таким образом не обманывает.

Однако, несмотря на сходство с познавательной неопределённостью воображения, между неопределённостью репродукции у воображения и неопределённостью указания в знаковых системах существует важное различие, а именно: слово языка является произвольным указанием на предмет, воображение же — неточным воспроизведением, оно не представляет что-то одно через что-то другое, а копирует, воспроизводит.

Раздвоенность знака на означающее и означаемое, совпадая в своём строении с двойственностью (неопределённостью) воображения, подменяет отношение копирования в образе изображаемого предмета произвольным отношением означающего к означаемому. Раздвоенное строение воображения (образ/изображаемое) делает его подверженным наложением на его структуру двух составляющих частей знака. По этой причине знак может быть ошибочно принят сознанием за образ. Знаковые системы получают своё идеологическое значение только в том случае, если, человек не отличает знак от образа, считает его отражением реальности, а так же если он, [254]
одновременно с этим, уверен в истинности образов своего воображения. Человек должен отдавать себе отчёт в принципиальной неточности воображения и не путать знаки и образы, тогда он сможет усомниться в претворяющейся правдивой идеологии и совершить те же действия по её разоблачению, которые совершает в своих работах Ролан Барт 13.

Понимание функционирования идеологии и способа её воздействия на сознание является в работе Барта ответом на вопросы — в чём состоит зависимость современного человека и как возможно его освобождение. Однако, действительно ли человек оказывается свободным от идеологических влияний в том случае, если он прояснил для себя способ, каким его вынуждают подчиняться?

Являясь членом общества, любой человек, даже тот, кто изучил механизм власти, вынужден совершать выбор — голосовать на выборах или покупать, не имея иной информации о товаре кроме той, которая дана в рекламе, а значит подчинятся. Тот же, кто отказывается выбирать вообще так же не свободен, так как свобода заключается в выборе. В этой ситуации современные стратегии освобождения предстают в виде попыток розыгрыша власти. Это тактика совершения выбора без выбора. Свобода в серьёзной повседневной жизни, занятой самоподдержанием, не возможна, так как сохранение социо-биологической жизни связано с расчётом, а значит ориентировано на власть, поэтому нужно попытаться достичь освобождения в сфере необязательного для выживания: в философии, искусстве. Современные стратегии освобождения связаны с удовольствием от игры воображения на территории идеологии: узнавать отдельные голоса — идеи в общем гуле властных речей, навязчиво их повторять, гиперболизировать ситуацию, доводить её до абсурда, передразнивать, подзадоривать власть и т.п. — в этом видят возможность почувствовать себя свободными 14. Философия и [255]
искусство сближаются и вступают в противостояние всему официально-серьёзному (в том числе науке и официальной культуре). Философия, отказавшись от строгости доказательств ради свободы ошибаться и бесконечно создавать только наброски будущего ответственного и окончательного учения, и искусство, становясь размышлением о властных способах убеждения и подчинения, вместе пытаются благодаря этому обыграть любую власть и достичь желаемого освобождения. Однако, подобные стратегии освобождения являются ответным ходом в игре, начатой другими. Понимание и обыгрывание ситуации не выводит за её пределы. Таким образом вопрос достижения свободы в современной ситуации человеческой жизни остаётся открытым, всё что мы можем — только следить за непрекращающейся партией между властью и свободой, идеологией и воображением.