Где задержался человек?

[32]

Канувшее совсем недавно в лету ХХ столетие справедливо признано эпохой коренных революционных преобразований. Внешне менее мятежным (правда, не для обитателей постсоветского пространства), но внутренне более основательно готовящимся к грядущим переменам оказалось его последнее десятилетие. За калейдоскопической сменой явлений не поспевает социально-экономическая мысль. Запаздывает научный анализ современных мегатенденций, и поэтому человечество, перейдя порог XXI столетия, по-прежнему стихийно прокладывает себе путь. Неудивительно, что, несмотря на «завершение» холодной войны и «торжественное» крушение разъединяющего Восток и Запад «железного занавеса», под его обломками не были похоронены традиционные социальные недуги и беды. Более того, для общественных коллизий плодородной почвой оказались пусть лишь внешне казавшиеся социальными оазисами, но все же относительно благополучные пространства. Локальные же горячие точки — очевидное свидетельство глобальной неразрешенности глобальных социальных проблем. Голод и эпидемии, экокризис и этнические конфликты, безработица и миграции, национальная вражда и отчуждение — вот явления, ставшие характерными для вставших на так называемый демократический путь развития государств постсоветского пространства. Разумеется, не могут не возникать вопросы: почему за крушением тоталитарной системы должно было последовать крайнее обострение противоречий, носивших разрушительный характер? Может, благим намерениям построения демократического, цивилизованного, гуманного общества противостоят те реальные ориентиры, которые легли в основу [33] экономической и социальной политики этих государств? Но ведь демократический, цивилизованный путь развития предполагает один действительный ориентир — это человек!

Сегодня разговоры о том, что лишь в условиях рыночной экономики создается арена для проявления его особых способностей, его уникальности и неповторимости, что в отличие от тоталитарного режима, когда все измерялось одним мерилом, современная рыночная система дает толчок для проявления и развития индивидуализма, приносят дивиденды политикам и обществоведам. «Достойно» подыгрывают им и средства массовой информации. Все вместе создают идеологию, убеждающую рядового человека, что он благодаря рыночной системе, общественным отношениям, порожденным и этой системой, демократическому государству, представляющему собой соответствующую рыночным отношениям надстройку, впервые стал действительной целью и высшей ценностью. Частью этой идеологии представляется и то, что часто факты, говорящие, скорее, о потере человека, выдаются за явления, подтверждающие утверждения о прямой зависимости между степенью развития рыночных отношений и степенью свободы и индивидуальности человека. Так, вспоминается сюжет, переданный в одной из информационных программ: на вопрос корреспондента — на кого надеетесь в жизни? — большинство опрошенных, к сожалению, отвечало: на себя, на кого ж еще надеяться? Именно к сожалению, ибо что может быть печальнее, чем потеря веры в родных и близких, в друзей и коллег, вообще в себе подобных. Трагично сознавать, что казавшаяся столь естественной и человечной тривиальная истина, просто и предельно точно выраженная в словах Л. Толстого: «в жизни есть только одно несомненное счастье — жить для другого», сегодня оказалась оторванной от реальности. Еще трагичнее, что по оценке представителя официальных средств массовой информации результаты опроса являются весьма обнадеживающими. Оказывается тот факт, что человеку не на кого надеяться, что он верит лишь в самого себя, в свои собственные силы, свидетельствует о его освобождении от комплекса «винтика» и иждивенца. То, что человек одинок в своих надеждах, следует рассматривать как стимул к развитию его индивидуальности и неповторимости, которые так безжалостно подавлялись в дорыночный период развития постсоветских государств. В заслугу именно рыночным отношениям ставят апологеты насчитывающей в нашей действительности уже десятилетие общественной системы якобы особо выраженную индивидуальность людей так называемого Запада. Ведь именно на Западе в течение 2–3 столетий эти отношения продолжают [34] развиваться и на современном этапе дошли до такой черты, дальше которой развитие предполагает их самоотрицание 1.

Но что понимается под индивидуальностью? Не потеря ли человека как существа родового, испытывающего острую потребность в солидарности с представителями своего рода, а поэтому не переносящего одиночества? Не «обесчещивание» ли тех непреходящих ценностей, которые всегда принимались за критерий человечности? Не извращение ли испытанных временем прекрасных традиций? Не освобождение ли чуть ли ни от всех нравственных табу? и т.д. и т.п. А не имеем ли мы дело со смешением понятия индивидуализма, скажем, с понятием эгоизма, когда стремление замкнуться в собственном «Я», заинтересованность лишь самим собой, самоактуализация и т.д. рассматриваются как явления весьма положительные?

Стремление к индивидуализму в определенной мере равносильно самореализации и поэтому бесспорно содержит в себе положительные моменты. Действительно, каждый индивид наделен специфическими, только ему присущими способностями. Положительное внешнее проявление этих внутренних способностей в процессе общественного производства и есть лучшее свидетельство его особенности. Использование сущностных сил соответственно призванию и знанию содержит два важнейших момента. Во-первых, внутренние способности, приведенные в движение согласно этому принципу, наглядно свидетельствуют об уникальности каждого человека. Трата энергии соответственно внутренним способностям и призванию порождает чувство удовлетворенности и неудовлетворенности одновременно. Удовлетворенности — постольку, поскольку применение сущностных сил указанным образом не обессиливает и не опустошает человека, а способствует его утверждению как совершенно особенного, отличного от всех субъекта. Здесь потеря предполагает приобретение, горение — разжигание энергии, опустошение — обогащение. Однако удовлетворение вовсе не означает самодовольства, обольщения достигнутым. Ведь утверждение человека не одновременный акт. Оно требует от индивида быть все время в движении. Результат же, который, прежде чем быть достигнутым, выступает как бы толчком к движению, после достижения вызывает чувство неудовлетворенности и порождает новую цель, требующую положительного проявления внутренних способностей. Именно единство удовлетворенности и неудовлетворенности, именно одновременность [35] этих переживаний создает стимул для целесообразной траты имманентных сил и в дальнейшем для их умножения и обогащения. Во-вторых, соответствующее внутреннему призванию человека положительное действие не может не быть полезным и со всеобщей точки зрения, т.е. для общества. Здесь именно последний момент представляется главным и решающим для утверждения человека. Он свою индивидуальность подтверждает не тогда, когда ставит целью развитие своих собственных способностей, точнее, не тогда, когда совершенствование сущностных сил превращено в самоцель, а тогда, когда тратит эти силы на благо общества, для реализации смысла жизни.

Рассуждая о смысле жизни, австро-американский психолог В. Франкл касается, как он считает, такого необходимого для понимания человека фундаментального феномена, как самотрансценденция человеческого существования. Под этим понятием понимается тот факт, что человеческое бытие всегда ориентировано на нечто внешнее, что не является им самим, на что-то или на кого-то. В служении делу и окружающим человек реализует себя. И чем больше он отдает себя делу и другому человеку, тем более он проявляет свою самобытность. Степень его реализации зависит от того, в какой степени он забывает о себе, в какой мере не обращает на себя внимания 2.  Исходя из сказанного, человека, прошедшего мимо своего призвания, мимо субстанциальной цели, а поэтому озабоченного самоактуализацией, обратившего все свое внимание на самого себя, Франкл сравнивает с бумерангом, возвращающимся к промахнувшемуся охотнику 3.

Следовательно, утверждение собственной индивидуальности, самобытности и особенности возможно не путем самоактуализации, а целесообразным функционированием специфических внутренних сил в процессе общественного производства. В соответствующей собственным сущностным силам и в то же время полезной с точки зрения всеобщего деятельности находит человек смысл жизни. Лишь проявленные в процессе общественного производства внутренние силы субъекта являются лучшим свидетельством особенности и уникальности каждого человека, так как он реализует себя в той мере, в какой осуществляет смысл жизни, который он должен искать вовне себя, в окружающем его внешнем мире.

Если индивидуальность человека подтверждается в первую очередь целесообразным функционированием сущностных сил, что в свою очередь является главным условием нахождения и осуществления смысла [36] жизни, то сомнительно, чтобы рыночная система способствовала проявлению и развитию этой уникальности. Да и смысл жизни для действительного человека и человека, являющегося продуктом рыночной системы, не может быть по сути одним и тем же. Для человека, живущего в обществе, где меновая стоимость господствует над потребительной стоимостью, значение смысла жизни никак не связано с понятием самотрансценденции Франкла. Примат меновой стоимости вынуждает человека рассматривать себя и других не как носителя определенных качеств, а как вещь, имеющую количественную определенность. Человек рыночной системы, подобно любому товару, ориентирован на потребности рынка. Если он и заботится о приобретении и развитии каких-то свойств и качеств, то лишь потому, что, вынося их на суд рынка, ожидает получить количественный результат. Выдвижение количественной стороны за счет принижения, оттеснения, извращения и полного игнорирования собственных качеств стало предметом заботы человека рыночной ориентации. Стремление быть признанным рынком вынуждает человека свое неповторимое качество заменить на более «обменоспособное» на данный момент свойство, причем смена свойств и качеств не должна отставать от изменения коньюктуры рынка. Иметь спрос, находить признание на рынке — вот главная проблема человека рыночной системы. Следовательно, смысл жизни для последнего заключается не в осуществлении субстанциальной цели, а в успешном сбыте молниеносно приобретаемых и так же молниеносно изгоняемых из себя свойств и качеств. Бесконечная погоня за ростом количественной стороны — вот главное качество человека рынка. Соответственно и смысл жизни сводится к стремлению быть успешно проданным. Неудивительно, что в условиях господства отношений, когда меновая стоимость главенствует над потребительной стоимостью, людям приходится производить то, на что имеется платежеспособный спрос, рисовать то, что продается, писать то, что находит сбыт. И говоря словами Бальзака, даже творческим людям, вместо того чтобы жить для науки, искусства, литературы, приходится заниматься наукой, искусством, литературой, для того чтобы жить.

Научные открытия, литературные и художественные шедевры и даже сам человек, подобно любому товару, ищут своего покупателя. Именно на потребность и спрос особенной прослойки покупателей ориентирована жизнедеятельность большинства, обладающих способностью трудиться. И поскольку платежеспособный спрос ограничен, между продавцами собственных способностей и других видов товара разгорается и свирепствует борьба за покупателей. В ходе этой борьбы в человеке развиваются не [37] имманентные силы, не какие-то особые качества, в ней он закаляется не как наделенная уникальными свойствами, человеческими достоинствами личность, а как существо, в котором поразительно доминируют эгоистические стремления. Именно эти стремления выдаются за признак индивидуальности, так как обособление от всеобщности, замкнутость в самом себе, возведение собственных, порой античеловеческих желаний в ранг самоцели — вот что принимается за достоверный признак уникальности и неповторимости. Наряду с эгоизмом в человеке развивается и агрессивность, так как борьба за существование, именно за существование, а не за утверждение, требует от человека быть себялюбивым, а не самолюбивым, заносчивым, а не гордым, расчетливым, а не экономным. В этой борьбе он становится алчным, злым и беспощадным. А если человек добр и наивен, щедр и простодушен, если он по природе альтруист, а не эгоист, то он обречен на физическую гибель. Духовно же человек, представляющий собой продукт рыночных отношений, уже изначально перерожден и отчужден.

Конкурентная борьба на рынке товаров и личностей обостряет в человеке чувство одинокости и одновременно зависимости от других. Он одинок в своей борьбе за общественное признание вынесенного им на рынок товара или личного свойства, превращенного также в товар. Он одинок, ибо все другие продавцы заинтересованы лишь в своем успехе. Продавцы, столь одинокие в конкурентной борьбе за рыночное признание, в то же время зависят от своего контрагента, называемого покупателем. Приговор последнего является для них судьбоносным. Рыночный спрос решает за продавца быть ему или не быть. Поэтому понятны те чувства страха и ненависти, которые человек как постоянный субъект рынка испытывает не только к своим конкурентам (другим продавцам), но и к покупателям своих талантов и их предметного свидетельства — товара. Первые им воспринимаются как кровные враги, от которых исходит непосредственная опасность его изгнания с рынка, вторые же — как капризная госпожа, услужить которой возможно лишь пустив в ход все приемы искусства обольщения и от прихоти которой зависит его положение на рынке в дальнейшем.

Рыночный день схож с театральной премьерой. Подобно актеру, который, не зная заранее, насколько благосклонной окажется публика к его новой роли, волнуется перед выходом на сцену, продавец, пытаясь предугадать реакцию покупателя на свой товар, переживает, глубоко осознавая зависимость своей судьбы от превратностей рынка. За этим внешним сходством скрывается различие весьма существенное: если игра на сцене для [38] актера — это способ самовыражения, это проявление его таланта, его особых способностей, то для человека рыночной ориентации качества, в которых он предстает перед своим покупателем и которые меняет в зависимости от коньюктуры рынка, всего лишь маски, которые им примеряются, чтобы казаться таким, каким того хочет рынок, и за которыми скрывается его опустошенность; если для актера меновая сторона его таланта 4 имеет второстепенное значение, главным же является отношение зрителя к проявлению этого таланта, к его игре как к особому способу самоутверждения, то для человека рыночной системы все равно — будет он освистан своей публикой или награжден бурными овациями, лишь бы его меновая стоимость признавалась на рынке, лишь бы его покупали. Он охвачен лишь одной заботой — поддерживать способность продаваться; если для актера его способность представляет собой качество, через которое он проявляет свою особенность, свою индивидуальность, т.е. в определенном смысле его талант — это он сам, то для рассматриваемого нами субъекта рынка качества и свойства, в которых он предстает перед обществом, — как уже отмечалось, всего лишь маски, прикрывающие пустоту, т.е. с этой точки зрения можно сказать, что человека и нет вовсе; если для актера совокупность способностей, которыми он обладает, в определенном смысле самоидентифицируется, и поэтому совершенно естественным выглядит его стремление к совершенствованию своих имманентных дарований, своего внутреннего духовного мира, то человеком, ровнявшимся лишь на рыночную коньюнктуру, совершенствование внутреннего качества (а таковым для него стала пустота) воспринимается не иначе как чудачество. Усилия, прилагаемые человеком к обогащению внутреннего мира, с его точки зрения, пусты и бесплодны. Полезными для него являются затраты, осуществляемые лишь с целью приведения своего внешнего образа в соответствие с рыночным спросом. Чем выше степень яркости и броскости его облика, тем большей количественной определенностью он обладает, тем достаточней уровень его меновой стоимости. Чем больше человек с рыночной психологией, заглушая в себе взывающий о помощи голос внутреннего призвания, вульгаризирует свою внешность, пытаясь угодить платежеспособному спросу, тем больше он становится похожим на собственноручно кастрировавшего себя банщика — скопца, ублажающего взбалмошных купальщиц.
[39]

Погоня за меновой стоимостью 5 атрофирует все внутренние способности и дарования человека, постепенно сводя их на нет. Человек становится бездарностью, наделенной способностью продаваться. Большего ему и не надо. Ведь чем абсолютнее пустота, тем проще приспосабливаться к спросу потребителя, тем легче перевоплощаться из одного образа в другой, тем менее опасны превратности рынка. Бездарность, как ни странно, обладает поразительной способностью успешного сбыта, она шагает в ногу с быстроменяющейся рыночной коньюнктурой и даже способна предугадать, в каком качестве она будет наиболее желанной для покупателя. Она зачастую успевает оказаться в нужном месте и в нужное время. Человек, самовольно отказавшийся от собственных дарований, в отличие от человека, самоидентифицирующегося по принципу «Я есть то, что я делаю» 6, не испытывает душевных переживаний и угрызений совести, изменяя своему внутреннему призванию в угоду требованиям рынка. Однако именно отсутствие внутренних привязанностей делает бездарность высокооплачиваемым качеством в отличие от малодоходных способностей высококвалифицированного специалиста, так же высоко ценящего свои дарования и глубоко осознающего общественную полезность своих человеческих и профессиональных качеств в случае их задействования.

Так и хочется, перефразируя гениального поэта, воскликнуть: «И рынок парадоксов друг!»

Действительно, если бы человек находил общественное признание не проходя через ад конкурентной борьбы на рынке, а непосредственно в соответствии со своими человеческими и профессиональными качествами, то при целесообразном их использовании они не могли бы не оказаться полезными и со всеобщей точки зрения. При этом один индивид в другом распознавал бы не конкурента, который, в случае признания рынком его меновой стоимости, может лишить первого средств существования, а партнера, деятельность которого, равно как и его самого, является полезной для всего сообщества партнеров. Но так как в условиях рыночных отношений человек не находит применения своим сущностным силам без [40] рыночного опосредствования и так как эти силы трансформируются соответственно рыночному спросу, преобразуется и смысл жизни. Ориентация на рыночный спрос, как отмечалось, вынуждает человека возвести в ранг субстанциальной цели успешную реализацию своих сущностных сил. Однако так как успех на рынке зависит не столько от его внутренних способностей, сколько от внешних условий, в человеке зарождается и постепенно усиливается чувство беспомощности и безысходности. Он впадает в депрессию. Не в состоянии испытать счастья от достижения жизненной цели, он находит облегчение, прибегая к услугам одурманивающих средств (наркотики, алкоголь, развлечения) или, того хуже, усматривает выход в самоликвидации. Но кто-то, может быть, и в этом пытается «опознать» особый способ самоутверждения?

Еще в XIX в. К. Маркс писал, что на смену экономическому богатству и экономической нищете идет богатый человек с богатыми человеческими потребностями. Наш же современник, относительно богатый экономически, но уж слишком задержавшийся на рынке, предстает перед нами с извращенными потребностями и с отчужденными целевыми установками.

А Марксов идеал все еще в пути…