В слове «город» слышится глагол «городить». Но между чем и чем проходит граница? В греческой островной культуре она отделяла землю от моря, космос от хаоса, эллина от варвара. У Фукидида polis ещё сохраняет смысл крепости, цитадели, хранящей мир и покой тех, кто живет внутри его. Город — дева, город — обжитый мир. В план греческого полиса заложен круг — нечто ограниченное, предназначенное для отбора удачных форм, их возделывания и культивации. «Ты храним океаном». Словом, свои — внутри города, за его пределами — чужие. Эту фигуру повторяет и рассуждение Пифагора, впервые произнесший слово «философия» и назвавший себя философом: Мир устроен Софией, отгорожен ею от вселенской стужи; то, что находится за его пределами — не дело ума философов. Но это была лишь первая степень упорядоченности, ибо внутри полиса грек имел дело уже не космосом и хаосом, но с законным и беззаконным.
Полис был ещё и сферой политики, силой своего закона он делал неравных по фюзису равными по номосу. Опять окружность: nomos — круг, округ, впрочем как и русское слово «закон» — кон, круг, круговая порука. Агора и рыночная площадь искусственным образом выравнивали естественное неравенство, вписывая граждан в свои круги, в условия негосподства, неразделения на правителей и подчиненных. Таким образом, полис обладает упорядоченностью n+1 порядка: он окружен стеной, отделяюшей граждан полиса от чужеземцев и снабжен правовой защитой, регулирующей отношение граждан внутри полиса. У Платона Государством правят философы, руководствуясь хороводным принципом. Полис — это сферы и концентрические окружности, исчисляемые по законам геометрии и пифагорейского Числа. Здесь начало города геометрии, идеальные предметности которой могли удерживаться только внутри поля, открытого греками.
Латинский термин ciuitas, по свидетельству Бенвениста, не имеет ничего общего с греческим polis и обозначает совокупность, множественность, смесь. Действительно, Рим возник из смеси латинян, альбийцев, троянцев, этруссков. Рим — прежде всего военный лагерь, готовый к нападению, захвату, а не оборонительная крепость (как полис, кремль, бург). В основе градостроительного плана Рима лежит не круг, а крест (символ гораздо более древний, чем христианство). Крест — нечто стремящееся прежде всего к территориальному расширению, экспансии, а не к ограничению, селекции, культивированию и удержанию своих границ. (О двух типах культур рассуждает Лотман: Культуры первой степени упорядоченности, направленные на содержание, противопоставляют себя неупорядоченности, космос — хаосу и мыслят себя как начало активное, которое должно распространяться, а не-культуру рассматривают как сферу своего потенциального распространения. Культуры же с упорядоченностью n+1 cтепени, направленные на выражение, противопоставляют себя не хаосу (энтропии), а системе с отрицательным знаком. На первое место здесь выступает оппозиция «правильное-неправильное». Такие культуры стремятся не к миссионерству, но к замыканию в себе, и культивированию форм).
Рим растет, принимая греков, сирийцев, финикийцев, африканцев. Его границы всегда рассеиваются той же множественностью, что их укрепляет, ибо Рим ничем не брезгует, ни от чего не отграничивается, он — весь на границах, на пересечении дорог. «Все дороги ведут в Рим» (через 19 ворот к городу подходили 23 важнейшие дороги), но ни одна не выведет из него, потому, что Рим бесконечен. Изначально его границы были проложены таким образом, что он превосходил их. Здесь с самого начала — Империя. С другой стороны, такой способ проведения границ помещает чужого вовнутрь, заставляет постоянно выискивать чужого среди своих. Не случайно первые Гетто возникли в Риме.
Вместо греческой традиции симметрии и замкнутого круга: (порядок — космос, пропорциональность, гармония, тавтология, причины и следствия — Эдипов цикл), здесь изначально властвовала концепция линейного движения, линейного представления о существовании. Марширующие римские легионеры. В масштабах расширяющейся Римской империи человеческое перемещение и впрямь становилось безвозвратным. Размыкая греческий круг, римский принцип линейности стремится уравновесить свою безответственность по отношению к прошлому детальной разработкой будущего. Здесь человека судьбы сменяет человек проекта. Римлянин не возвращается, лучшее у него впереди. Результатом чего является либо «предсказание задним числом», либо социальный утопизм, либо идея вечной жизни, т.е. христианство. Так, римский крест стал предтече креста Спасителя. Здесь мироощущение оседлого грека, хранимого сферами и концентрическими кругами- космосом, полисом, номосом, алтарем, амфитеатром, стадионом, домашним очагом, кастрюлей, киликом — невозможно, ибо любой римлянин изначально номад без роду и племени. Изгнанный из полиса грек был обречен на блуждания как проклятье. Детерминировать римлянина было невозможно. Ибо арматурой Рима была не столько архитектура, которая, организовывая пространство внутри города, обеспечивала терминологией, термами, очерчивающими локусы общественной жизни, сколько акви- и виадуки, канализации, дороги — коммуникационная система. В Риме инженеры и легионеры знали больше, чем философы. Словом, Рим — это не столько соотношение мест, где протекала общественная жизнь (бани, стадионы, театры) сколько трасса.
«Если греки при основании городов особенно удачно достигали цели в стремлении к красоте, неприступности, наличию гаваней и плодородию почвы, то римляне как раз заботились о том, на что греки не обращали внимания, — о постройке дорог, водопроводов, клоак, по которым нечистоты можно было спускать в Тибр» (Страбон. «География»). В 451 г. до н.э. появляется специальное законодательство по дорожному строительству «Таблицы Права», регламентировавшие ширину дорог на прямолинейных и криволинейных участках: грунтовые, гравийные дороги, деревянные гати в заболоченных местностях, шоссе, покрытые бетоном в несколько слоев или тесанными каменными плитами — такова иерархия римских дорог. (Система дорог и была таблицей Римского права — этой конституирующей модели для государств Европы). За шесть веков древние римляне построили грандиозную империю дорог. Каждый император, цензор, военоначальник, прокуратор считал за честь сделать свой вклад в их совершенствование. В названиях важнейших традиционно сохранились имена создателей; виа Аврелия, виа Клавдия, виа Фламиния. Любой город Римской империи приобретал значимость только будучи включенным в систему магистралей, по которым циркулировали богатства, знания, слава. Отсюда крылатое выражение «via est vita», «дорога есть жизнь». Завоевать для римлян и значило проложить в чужой местности свои пути, а именно, образцовую римскую дорогу: кладка из крупных камней, прямизна осей, доминирование в ландшафте. В горных районах римляне делали глубокие выемки или возводили подпорные стенки большой высоты только для того, чтобы сохранить прямолинейность дорог. Пусть придется прорубать тоннель, пусть уклоны порой будут слишком круты, лишь бы оставался непоколебимым «канон прямизны». Лишь в лавиноопасных местах и районах оползней римляне шли на то, чтобы изогнуть дорогу серпантином. Тогда на исследование будущего маршрута отправлялся особый отряд, наблюдавший и фиксировавший направление и силу ветров и лавин, количество осадков. В остальных случаях диалог с рельефом, геологическими особенностями местности, силой течения рек превращался в монолог Римской дороги. Из-за таких дорог и римский колесный транспорт не имел вращающихся центральных осей, отчего колеса не могли поворачиваться, скользили, ломались… «Бесповоротная римская дорога» была мировоззрением римлян.
В соответствии со строгой прямизной римских дорог осуществлялась планировка лагерей легионеров: на ровной местности, на перекрестке (под прямым углом) двум артерий cardo maximum и decumanus maximum находилась площадь, на которой помещалась палатка военоначальника и святилище. Виа претория, устремленная к претории (палатке полководца), пересекалась с такой же несгибаемой виа Трансипалис (опорной дорогой внутрилагерной транспортной структуры). «Многие города Англии хранят в окончании своих имен воспоминание о своём происхождении от римского лагеря castra: Манчестер, Ланкастер, Уинстер и т.д.». Рим станет той матрицей, которая будет воспроизводить себя в Европе на протяжении тысячелетий. «Рим — вечный город». В юридических практиках, в гражданских и военных установлениях Рим обнаруживается как конституирующая модель. И всё же в планах геометрически регулярных городов — военных лагерей римского типа — прячется сеть. Рим отличался от Афин как морфология от геометрии. Латинское crux подразумевает движение в пункт, где происходит метаморфоз, непосредственное, а не созерцательное приобщение к истине, где переплетаются ведомое и неведомое, воображаемое и реальное.
Организация полиса предохранялась от хаоса двойной системой защиты — возведением порядка во вторую степень: Сначала разграничение суши и воды, своих и чужих, бытия и небытия — т.е., удаление из хаотических флуктуаций — разметка границ города, выработка стиля поведения. И лишь на втором шаге открывается путь к многообразию его проявлений — обустраиваются места внутри полиса: ареопаг, агора, акрополь. Не случайно после Пелопонесских войн Перикл обращается к афинянам с речью: «Благополучие целого государства более выгодно для частных лиц, нежели благополучие отдельных граждан при упадке всего государства. Ведь если гражданин сам по себе благоденствует, тогда как государство рушится, то он гибнет вместе с государством». Действительно, афинская сборка была такова, что в ней можно было спастись самому, только спасая всех, а именно инстанцию вкуса, стиля, не пропускающего чужеродные элементы дальше отстойника.. За полисом как топикой поведения на ореопаге и агоре стоял еще полис как стиль жизни афинянина, который и был той первой степенью порядка, удерживающей от вовлечения в непрерывность метаморфоз. Кризис полисной организации выражался не столько в экономических факторах, сколько в последовательном разрушении административных, культурных и культовых функциях старого города. Римская сборка лежит ниже этой первой степени упорядоченности стилем. Рим возник из смеси: неразличенность краев в пространственно временном континууме, общая размытость контуров не позволяла удерживать одну степень реальности, и виртуальный город сохранил в себе исходный заряд к бесконечным трансформациям. В отличие от Афинской Римская сборка возникала из эклектической неопределенности, а не из уже сложившегося порядка народа. Как собрать коллективное тело в таких условиях? Когда каждый народ поклоняется своему богу, местом сборки коллективного тела вряд ли станет храм. Строительство дорог (от финансирования до непосредственной реализации) становится, во-первых, «общим делом» Рима, а во-вторых, способом покорения и познания мира через приведение многообразия к прямолинейной и бесповоротной римской дороге. Вся греко-иудейская мудрость дошла до нас по дорогам Рима. Латынь на протяжении тысячелетий ассимилировала, приводя к себе как к общему знаменателю всё иное в качесстве недо-языков, недо-логосов. Однако прямолинейность и бесповоротность Римской дороги коррелировала с изворотливостью и лавированием государственной политики. Ах, не была ли Дорога лишь маской, за которой скрывалась Империя-сеть, Империя-гидра. Впрочем, как и жизнь римлянина, — хорошо разыгранный спектакль. «Какой актер умирает», — были последние слова, произнесенные Нероном. Рим, заимствовавший греческую мифологию, разыгрывающий роль «эллина», реализовал своим существованием то, чего греки, впервые выделившие человека в его статуарном великолепии, так опасались, а именно, миф о Нарциссе, залюбовавшимся потоком становления, да так и не смогшем отвести от него глаз.
Для того, чтобы как-то координировать свои непрестанно множащиеся части, Рим должен был превратиться из urbs в orbs (да, в отличие от Афин, здесь возведение здания (urbs) предвосхищало стиль строительства (orbs), примером чего может служить римский Пантеон. И всё же для того, чтобы заставить вращаться метрополию вокруг своей орбиты, Рим должен был стать orbs — изгибом, вогнутостью щита, колесом фортуны, глазной впадиной. Иначе говоря, необходимо было согнуть сеть отношений, образовав вогнутость, впадину, заставить коммунальную сеть видеть. Именно Рим сделал принцип видения конституирующей моделью для всей Европейской культуры: знания (наблюдение), власти (надзор), желания (подсматривание).
Афины раскинулись вокруг выпуклости холма, на котором размещался Акрополь, призывавший внимать власти как голосу/логосу свыше. Здесь сущее выстраивается по степени восхождения в логосе. «Рим — город на семи холмах», — строился как сеть наблюдательных пунктов и укреплений. Иначе говоря, если греческий polis был лабиринтом уха, слушающего голос свыше, то Римский orbs — принципом зрения как такового — того, что зрит. Рим — империя глаза, который видит вперёд, вдаль, в перспективу, устремляясь в мифическую точку, которую нельзя вообразить без переноса за границу видимого, где Рим уходит из Рима, воплощаясь в Константинополе, Москве, (да какая европейская столица не пыталась отстроить себя Римом?), рискуя иссякнуть в экспансии. Если Acropolis слышит и созерцает своё отграниченное и выстроенное статуарное тело, то форум Романум зрит, пытаясь схватить границы, определившие его, и слепнет, бессильный увидеть их. Ибо границы Рима полагались не как контур ограничения, или терминологическая сетка определённых идеальностей, но как множащиеся различия в различие — морфологические переходы, перетекания в себе, на которые была наброшена маска геометрии.
Афинская хартия стала судьбой Европы лишь на уровне недосягаемого идеала, к которому стремились, подлинной же судьбой, крестом вропейских городов стал Рим. Сеть флуктуирующих форм, мастерски законспирированная геомеирическим проектом — подавляющей своей прямотой и правильностью римской дорогой. Поэтому любой шаг на пути становления геометрического Телоса то и дело вовлекал в виртуальное движение и все фрагменты и сегменты какого-то другого Телоса, ему предшествующего, его пронизывающего и его преодолевающего.
Добавить комментарий