Мудрость стариков советует держаться середины. Она — золотая. К этому старость приходит через искус крайностей, который свойственен молодости. Но старость — это не только мудрость, это — бессилие и увядание. Может быть и мудрость стариков — [35] лишь компенсация увядания и беспомощности. Золотая середина — это для того, чтобы что-то продолжалось, бесконечно и спокойно. Золотая середина — это серое, слишком серое для молодости, для подъема.
Ницше не любил середину. Его неуемная мысль балансировала на крайностях, балансировала и — срывалась. Он был неудобен всем и продолжает быть неудобным, хотя — и это свойство любой культурной традиции — он уже абсорбирован и переварен европейской культурой и европейской наукой. Жизнь, которую прожил Ницше — это жизнь на пределе, а жизнь на пределе не знает «золотой середины», эта середина — всегда серая, изможденное бессилие умирающего. Но не только сама жизнь Ницше — это балансирование на пределе, его творчество — также ведет речь о пределе. В этом смысле само понятие «среднего класса», буржуазии, «середняка» — негативные понятия, которые как может показаться на первый взгляд, определяющие тех «последних людей» (Так говорил Заратустра), которым нужно немного тепла, немного света, немного еды, которые тесно жмутся друг к другу. Критика, которую вел Ницше против любого проявления социальной усредненности, против диктата «среднестатистической» толпы, слабой по одиночке, сильной «тьмою», не оставляет, кажется, возможности оценивать средний класс как нечто позитивное для Ницше. Позитив же для него — это то, что способствует и согласуется с движением воли к власти, воли к преодолению другой воли. Вместе с тем сама интенция, которой [36] «одушевлены» идеология и мораль буржуазного европейского общества в целом согласуются с теми положениями, которые Ницше выдвигал как конститутивные для сверхчеловека, т. е. для цели которая должна формовать самопреодолевающее движение от животного к сверчеловеку, т. е. самого человека, если он со-ответствует своему понятию. Речь не идет о том отрезке европейской истории, который, прикрываясь ницшевской философией, попытался изменить ход европейской и мировой истории, речь не идет о фашизме, который по сути лишь «нахватал» цитат из Ницше, но о всей европейской буржуазной культуре, о ее ценностях, ибо ценности — это главное, это мерило и ориентир культурного пространства. По нашему мнению, Ницше — это своеобразный глашатай тех ценностей, которые проповедует, внедряет и экспортирует европейская буржуазная культура, культура торждествующего среднего класса.
Итак, средний класс и Ницше. Так уж сложилось, что европейская культура и европейская демократия были порождены золотой серединой, в прямом и переносном значении этого слова. Буржуазия, средний класс, среднее сословие, обладатель материальных (золото, деньги, производство) средств стояли у истоков европейской культуры Нового времени. Ценности, которые формуют жизненное пространство современного мира — это ценности, которые были написаны на «знаменах» французской революции, изменившей культурный ландшафт не только Европы, [37] но и всего мира. Однако буржуазия во времена своего триумфа — это поднимающийся класс, общественная группа писавшая по выражению Ницше «новые ценности на новых скрижалях. И в эпоху своего подъема, своей молодости, вполне удовлетворявшая тем требованиям, которые формулировал к «сверхчеловеку» Фр. Ницше. Ценности буржуазного социума — беспринципны и бесчеловечны с точки зрения морали феодального мира: культ наживы, инициативность, борьба-конкуренция аморальны на аксиологических весах предшествующего европейского порядка. Жестокость же, вероломность и беспринципность, с какой они навязывались и продолжают навязываться теперь уже всему миру заставляет померкнуть и «тайны мадридского двора», и византийское царедворство, и маккиавелизм.
Мы попытаемся выделить по нашему мнению основное в палитре ценностей европейской культуры, ибо декларируемые принципы не всегда являются ценностями в собственном смысле этого слова, но лишь оболочкой. Иными словами, ценности, которые декларируются лишь прирывают и служат означаемым действенным ценностями европейской культуры. Во-первых, равенство. Но что, стоит за этим равенством? Равные права должны подкрепляться равными возможностями для их реализации. Механизм, который служит для реализации равенства, не обеспечен равными возможностями, и, соответственно, есть те, кто «равнее других» (Дж. Оруэл). Равенство, кроме того — лишь развертывание матрицы [38] субъективизма, который и является истинной ценностью европейской культуры, т. е. той формующей причиной, которая реально организует механизм социального и культурного пространства. Субъективизм имеет еще одну инкарнацию — это крайний индивидуализм. Во-вторых, свобода. Но вот что понимать под свободой — произвол, осознанную необходимость или экзистенциальный порыв? Со свободой довольно трудно, ибо это то понятие, которое может стать из-за своей неопределенности и, возможно, неопределимости знаменем любого движения, любой культуры. Если же к свободе примыкает субъективизм, что мы можем наблюдать на примере европейской культурной традиции, то свобода преломляется в свободу конкуренции, в свободу диктата власть имущих элит и т. п. Наконец, братство. Но в отношении братства в условиях конкуренции говорить наверно наивно, это — лишь лозунг, не обладающий ни малейшим оттенком ценности. Подлинными ценностями европейской буржуазной культуры, культуры среднего класса являются субъективизм (и его схолии: индивидуализм, равенство индивидов, свободная конкурентная борьба и т. п.), и материальное мерило значимости (деньги). И это то основное, что несет в себе мораль среднего класса, класса «золотой середины». Если мы исключим из этого списка материальные весы значимости индивида, то набор ценностей окажется вполне приемлемым для ниспровергателя кумиров, Фридриха Ницше. Конкуренция, борьба, постоянное самопреодоление (пусть и вызванное [39] системой конкурентной борьбы), предельный индивидуализм, ничем не ограниченная декларируемая свобода — это «плоть от плоти» системы Ницше. Ницше в этом смысле — певец, как не странно это звучит, «среднего, золотого» класса, того класса, который на первый взгляд вызывает его ярое неприятие. Почему же это происходит? Старая пословица гласит, что бревно в своем глазу труднее заметить, чем соломинку в глазу другого. Тем более, если это «бревно» — сам глаз. Ницше смотрел на средний класс глазами самого этого среднего класса, являлся его «пурификатором», пытался «санировать» те тенденции, которые привели, например к коллективизму фашизма или коммунизма, с чьей идеологией Ницше никогда бы не согласился.
Далее. Если же мы возьмем способы реализации этих ценностей, как они внедрялись в Европейской культуре и экспортировались во времена империализма в неевропейский мир, то средства, используемые для реализации этих ценностей, до «боли» напоминают нам «инстинктивные» действия сврехчеловеков, жестко и без доли сомнения навязывающих новые ценности.
Теперь насчет «золота», «денег». «Материальная приземленность» европейской культуры — вещь достаточно известная. Калькуляция, которая обеспечивает владычество субъекта- индивида, примененная в отношении познания дает «позитивную» европейскую науку с его опорой на практическую верификацию. Калькуляция же, которая служит [40] для отношения с другими субъектами, за неимением опоры в субъекте (субъект — это безопорная «штука» появился тогда, когда стала «стариться» и «умирать» опора предыдущей европейской традиции, а именно Бог), опирается на материальное основание в виде товарно-денежных отношений. То, что говорит о протестантизме и его роли в возникновении идеологии капитализма М. Вебер, в целом отражает указанную схему. Теперь о Ницше. Ницше — тоже «материалист», но роль денег как окончательного критерия у него выполняет «телесность». Мы можем утверждать, что культ денег, и «телесность» Ницше — гомологичные, функционально подобные схемы функционирования субъекта. И в этом отношении Ницше, что бы он ни говорил, как бы он не критиковал барыш и приземленность капиталистов, столь же приземлен, телесен, как и бухгалтер с «гроссбухом» дебета и кредита.
Наконец, ницшевская воля к власти. Это тот момент, который не особенно приемлем для декларируемых ценностей среднего класса. Но и в этом случае следует отличать декларацию от того, что эта декларация «прикрывает». А скрывает она то, что еще на заре новоевропейской культуры «проговорил» Фр. Бэкон. Его лозунг, который относится на первый взгляд к построению знания, в целом характеризует всю европейскую ментальность. Речь идет о его знаменитой фразе «Знание — сила». В этой фразе главное даже не знание, [41] но сила. Сила, мощь, а в конечном счете, воля к власти — вот подлинный мотор европейской цивилизации.
В конце отметим «своевременность» обращения российской научной общественности к проблематике среднего класса. Выделенные нами ценностные ориентиры европейской культурной традиции явно обнаруживают тот факт, что эти ценности не протяжении господства коммунистической идеологии полностью чужды русской культуре. Как и сам средний класс. У нас просто его нет, как нет еще господства его идеологии. Сменившиеся ориентиры в российском обществе навязывают возникновение и одного, и другого. Но прежде чем слепо копировать европейскую культуру, которая, например, по словам О. Шпенглера, близится к своему закату и неспособна к созиданию ничего существенно нового, нам следует трезво отдать отчет в том, в какую «авантюру» мы ввязались, что нас ждет, и кем мы станем.
Добавить комментарий