Субъективность. Свобода. Пространство

К числу наиболее древних обсуждаемых философией проблем принадлежит вопрос об отношении того, что в разных контекстах и терминологических традициях называют душой, внутренним миром, субъективной реальностью, психикой и т.п., того, что охватывает собой все интроспективно обнаруживаемое содержание, от простейших эмоций до возвышенных идей, к миру внешних (телесных, материальных и т.п.) реальностей.

Облик, который эта проблема и по сей день имеет в глазах большей части философского и научного сообщества, она начала приобретать в философии Платона. Сконструировав нематериальный мир идей, он преодолел отождествление сущего и телесного. Сущее теперь смогло выступать в качестве субъекта с предикатом телесности или нетелесности. Последний Платон приписал и душе. Однако понадобилось около восьми(!) веков, чтобы Августин вполне прочувствовал и эксплицировал заложенный Платоном парадокс: «Тот способ, каким души соединяются с телами… в полном смысле слова удивителен и решительно непонятен для человека: а между тем это и есть человек» (1, XXI, 10). Начиная с Декарта, отбросившая агностическое смирение Августина человеческая мысль упорно пытается все-таки понять этот «способ соединения».

Если не принимать во внимание попытки избавиться от проблемы ценой игнорирования материального (субъективный идеализм) или нематериального (физикализм, в более слабом виде — эпифеноменализм), а также перманентную апелляцию к Богу (окказионализм), то базовых идей по сей день высказано всего три, и, как представляется, они исчерпывают все поле возможностей.

Первая — интеракционизм, идея взаимодействия материального тела и нематериальной души, выдвинутая Декартом. Продолжая попросту игнорировать мощную критику, которой он подвергался, начиная с Лейбница, интеракционизм остается широко распространенным и сегодня, причем как в дуалистической (Экклз, Поппер и др.), так и в материалистической (нередуктивный материализм, в том числе его «диаматовские» вариации) формах. Между тем, принципиальную несостоятельность тезиса о взаимодействии материального и нематериального несложно увидеть. Если A — материальное образование, претерпевающее воздействие со стороны некоего B, то это означает, что в результате воздействия какие-то материальные характеристики A изменяются. Скажем, меняется положение чаши весов, если A — весы. Но этому может быть в принципе лишь два объяснения. Первое — чудо, второе — то, что воздействующее B обладает массой ( либо иным способным вызвать данный эффект материальным свойством ). В точности то же самое может быть сказано и по отношению к изменению любого другого материального параметра. Для мышления, которое не апеллирует к сверхъестественному, характеристика воздействия есть характеристика воздействующего. Что же касается чуда, то оно, конечно, универсальный объяснительный принцип, но по этому поводу весьма точно высказался Лейбниц: «…я не желал бы, чтобы в обычном ходе вещей прибегали к чудесам и допускали абсолютно непонятные силы и действия, Ведь в противном случае под предлогом божественного всемогущества мы дадим слишком много воли плохим философам…» (2, 61).

Сам Лейбниц, как известно, сумел остроумно обойти взаимодействие и все связанные с ним трудности, предложив другую базовую идею — предустановленной гармонии. Слишком противоречащая современному сознанию, концепция предустановленной гармонии ушла в прошлое «естественным путем». Однако это обстоятельство — отнюдь не основание, чтобы ее игнорировать. На первый взгляд находка Лейбница кажется логически неуязвимой. И все же в историко-философского арсенале есть аргумент, перед которым она не может устоять. Он разработан Плотином, показавшим, что поскольку нетелесное «не связано ни с каким местом, оно присутствует в своей целостности во всем, чему присуще бытие, всецело присутствует по всей вселенной точно так же, как и в любой его части» (3, VI 4.3.). Тем самым равно имманентные концепции предустановленной гармонии представления о нетелесности душ и их множественности оказываются несовместимыми.

Наконец, третью идею — идею того, что материальное тело и нематериальная душа онтологически, «по бытию», «по сути дела», есть одно, а различие носит не «бытийный» характер — впервые наметил Спиноза: «…душа и тело составляют одну и ту же вещь, в одном случае представляемую под атрибутом мышления, в другом — под атрибутом протяжения» (4, 458). Однако, как в свое время отметил Г. И. Челпанов, «это его объяснение [мягко говоря — Б.Ш.] не совсем ясно» (5, С.276). Между тем, в XIX веке чрезвычайно распространилась и осталась широко воспроизводимой в XX, формула о том, что мозговые и душевные процессы суть одно, но данное в первом случае внешним, а во втором — внутренним образом. Этот мотив был вполне различим даже в работах ряда советских философов. Хотя в сравнении со Спинозой здесь присутствует несколько более внятное содержание, остается неясным, почему и как это самое «одно» вовнутрь дано так, а вовне — совершенно иначе, и каково же оно на самом деле.

Между тем, упомянутая формула не из тех, которые «носятся в воздухе» и появляются одновременно и независимо в разных работах. Она имеет одного конкретного автора — Канта, у которого несет несопоставимо более глубокое содержание, чем в своем расхожем виде. Согласно Канту существует трансцендентальный предмет, «трансцендентальный предмет [,который] одинаково неизвестен как в отношении внутреннего, так и в отношении внешнего созерцания» (6, 737). Все, что дано субъекту, распадается на две составляющие. Первая формируется, упорядочивается за счет времени и только времени, которое «есть не что иное, как форма внутреннего чувства, т.е. созерцания нас самих и нашего внутреннего состояния» (6, 138). К этой составляющей он относит мысли, чувствования, склонности, решимость и т.д. (6, 728). Вторая же проходит опосредование не только временем, но и пространством — «формой внешнего чувства вообще» (6, 132). Здесь уже возникают другие, а именно — материальные, феномены. Соответственно, «тела суть только явления внешнего чувства» (6, 728); «материя есть только внешнее явление» (6, 729); «материя… есть не более как одна лишь форма или некоторый способ представления о неизвестном предмете через то созерцание, которое называется внешним чувством» (6, 744). Я не могу здесь подробнее останавливаться на взглядах Канта по этой проблеме, но следует помнить, что именно в этом контексте и рождается идея, согласно которой «то, что в одном отношении называется телом, могло бы быть в другом отношении также мыслящим существом…» (6, 729). Вырванная же из контекста, она утрачивает общефилософскую глубину, да к тому же и становится маловразумительной. Общий итог этих размышлений Канта таков: «Пока мы рассматриваем и внутренние и внешние явления только как представления в опыте мы не находим ничего нелепого или странного в общении между этими двумя видами чувств» (6, 744); «Все затруднения в вопросе о связи мыслящей сущности с материей возникают исключительно из обманчивого дуалистического представления, будто материя, как таковая, есть не явление, т.е. не просто представление в душе, которому соответствует неизвестный предмет, а предмет сам по себе в том виде, как он существует вне нас и независимо от всякой чувственности» (6, 747).

К сожалению, потенциал этих идей не был впоследствии реализован. Их активно пропагандировали критические реалисты (А. Риль, Г. Эббингауз и др.), с пафосом воспроизводил М. Шелер, но значительного приращения они не получили. Далее я попытаюсь, в том числе на основе материала частных наук, конкретизировать кантовскую позицию. При этом я исхожу из той не отличающейся оригинальностью точки зрения, что интроспективно обнаруживаемая реальность есть результат эволюции живого, а более непосредственно — становления и эволюции процессов ориентации. Поскольку высказанные ниже соображения имеет смысл представлять лишь во взаимосвязи друг с другом, мне пришлось пожертвовать развернутостью изложения и детальностью аргументации, чтобы изложить свое видение проблемы более или менее цельно.

Способность организма к инициативному перемещению называют локомоцией. Онтологический анализ ее становления в ходе эволюции — первое условие понимания природы субъективной реальности.

Как известно, к числу важнейших специфических свойств живых организмов относится способность аккумулировать энергию с тем, чтобы использовать ее в нужный момент. Расходование энергии в рамках локомоции происходит принципиально иначе, чем в рамках метаболизма. Всякий метаболический процесс имеет вполне определенную направленность. При дыхании, например, кислород потребляется, а углекислота выделяется, но не наоборот. Здесь существует одномерная система координат, имеющая витальные «плюс» и «минус», в силу чего та энергия, которая аккумулируется организмом, в норме непосредственно воплощается в конкретные физиологические процессы, идущие «в плюс». В отличие от этого, локомоторный акт сам по себе витально нейтрален и потому витально не детерминирован.

У человека и развитых животных локомоторный акт обычно вписан в ту или иную витально значимую активность — она-то и детерминирует его направленность. Однако началу движения предшествует служебный по отношению к локомоции этап ориентации в пространстве относительно требующего перемещения фактора. Последний же может появиться с любой стороны. Именно эта неизвестность исключает возможность генетической предзаданности конкретного направления локомоторного акта и обусловливает необходимость ситуативной ориентации — еще одна важнейшая особенность локомоции. В свете рассматриваемой проблемы процесс ориентации — предмет особого внимания. В развитом виде он в основном интериоризован, что существенно осложняет его анализ. Поэтому целесообразно спуститься как можно ниже по эволюционной лестнице, насколько позволяет наука. Сегодня это уровень подвижных бактерий, то есть как раз самых древних и простых из тех организмов, которые вообще способны к локомоции.

У бактерий локомоция перманентна. Установлено, что их перемещение «происходит в результате чередования периодов равномерного и почти прямолинейного движения («плавания») с периодами «остановок», во время которых клетки хаотически вращаются («кувыркаются»)» (7, 4). При этом «направление и продолжительность движения по новой траектории, выбранной после остановки, никак не связана с предыдущим направлением и подчиняется случайной пуассоновской зависимости» (8, 163). Таким образом, конкретное направление отдельного локомоторного акта оказывается чисто случайным.

В 1966 г. Адлер экспериментально доказал наличие у бактерий таксиса — способности приближаться к одним веществам (т.н. аттрактантам) и удаляться от других (репеллентов). Несколько позже удалось установить удивительный факт: в рамках таксиса у бактерий также нет устойчивого поддержания одного направления передвижения. Общая структура локомоции не меняется: сохраняется чередование «плавания» и хаотического «кувыркания». Таксис же обеспечивается за счет того, что при движении в благоприятном направлении увеличивается промежуток между «кувырканиями» и, следовательно, проплываемая дистанция. В противном случае, соответственно, происходит обратное. Этому было предложено, а впоследствии экспериментально подтверждено, следующее объяснение: бактерия обладает «памятью» о химическом составе среды. На ее основе «постоянно движущаяся клетка «сравнивает» во времени текущую информацию о концентрации определенных химических веществ с существовавшей ранее и изменяет характер движения в соответствии с полученным результатом» (7, 5).

Из сказанного видно, что у бактерий ориентация и локомоция неразрывны, и ориентация осуществляется в процессе проб и ошибок. При этом сам поиск путем проб и ошибок возможен именно потому, что ориентация осуществляется на основе локомоции. И ключевым моментом здесь является отмеченная выше витальная нейтральность локомоторного акта. Во-первых, без нее была бы невозможна обратимость, ибо движение вспять по витальной оси есть движение к смерти. Во-вторых, обусловленное нейтральностью отсутствие витальной детерминации по отношению к отдельному локомоторному акту означает, что энергия, высвобождающаяся для обеспечения пространственного перемещения, не имеет однозначного «витального предписания» к применению и с этой точки зрения может воплотиться в локомоторный акт любой возможной направленности, а в силу неодномерности пространства имеется бесконечный континуум таких возможностей. Благодаря локомоции случайность, хаотичность во взаимодействиях со средой, которая, всегда будучи чрезвычайно значимой в жизни отдельной особи, была ранее функцией внешних по отношению к ней процессов, теперь становится результатом ее собственной активности. Живое существо само продуцирует хаос с тем, чтобы отыскать в нем условия своего существования. Тем самым оно снимает и ставит себе на службу в дополнение к жестко детерминистской еще и индетерминистскую сторону бытия.

В единстве у бактерий ориентации и локомоции важно не только то, что первая осуществляется посредством последней, но и то, что непрерывная локомоция есть в то же время и непрерывная ориентация. Бактерия постоянно разведывает, «прощупывает» среду, и в этом, видимо, главное оправдание и объяснение перманентного характера локомоции. Преимущества перманентной ориентации перевешивают энергетическую дороговизну перманентной локомоции. Однако вполне закономерно, что в ходе эволюции эти два процесса все более дифференцируются. Мне придется рассмотреть некоторые этапы этого процесса.

В отличие от бактерий, у простейших двигательная активность оказывается дифференцированной. Часто, несмотря на элемент хаотичности, траектория их движения напоминает некоторую относительно плавную линию. Однако при опасном воздействии поведение меняется: взрыв хаотических телодвижений прерывает прежнее перемещение, организм беспорядочно меняет положение в пространстве (процесс клинокинеза), и наконец, правильно сориентировавшись, начинает относительно прямолинейное перемещение в найденном благоприятном направлении. Хотя клинокинез напоминает «кувыркание» бактерий, последнее есть лишь структурный элемент ориентационного процесса, тогда как в рамках клинокинеза ориентация осуществляется в полном объеме. Этот момент весьма важен для последующего содержания, поэтому здесь необходим некоторый комментарий.

Как отмечает известный исследователь локомоции бактерий А. Н. Глаголев, «вероятно, такой небольшой организм как бактерия не может активно выбирать направление, сравнивая перепад какого-либо вещества на разных участках поверхности тела. Малые размеры вынуждают клетку пробовать разные направления, с тем, чтобы сравнивать концентрации веществ в удаленных точках окружающего пространства» (8, 162). У животных же, начиная с простейших, протяженность собственного организма — важнейший инструмент ориентации в пространстве. Так — один из наиболее очевидных в своей значимости моментов, — они способны не только рецептировать воздействия, но и локализовать их на поверхности своего тела. В общей форме можно сказать, что отношение животного к внешнему пространству опосредуется его отношением к пространству собственному. Собственное пространство животного выступает моделью внешнего и позволяет решать задачи относительно последнего на основе этой модели. Переориентации организма более или менее на одном месте моделируют зондирующие «плавания», в которых отпадает нужда. В рамках собственно ориентационной активности существенно редуцируется «переместительный» компонент. Локомоторная и ориентационная стороны ранее единого процесса относительно обособляются, при этом в ориентационном компоненте сохраняется и концентрируется хаотическое начало, тогда как в «переместительном» оно значительно ослабевает, и формируется способность к устойчивому поддержанию определенного направления движения на основе детерминистски работающих механизмов более или мене автоматического типа.

«Двигательная буря», выступающая компонентом описанного выше процесса ориентации простейших, показывает, что угрожающее воздействие раскупоривает энергетический «резервуар», или, как принято говорить, энергетическое депо организма, которое остается открытым на протяжении воздействия. За счет этой дополнительной, т.с., сверхнормативной, энергии, вызывающей общую активацию организма, и осуществляется ориентация, по окончании которой энергетический расход снова нормализуется. Такое поведение называется далее ОБЩЕАКТИВАЦИОННОЙ ОРИЕНТИРУЮЩЕЙ РЕАКЦИЕЙ (ООР).

Понятно, что не может быть механизма «раскупорки», специфичного для каждого угрожающего агента. Логично предположить, что генетическим, а отчасти и функциональным, основанием единого механизма раскрытия энергетического депо служит не сам внешний агент, а вызываемое им разрушение организма, какова бы ни была его конкретная причина. Тогда, что немаловажно, обеспечивается биологически целесообразная реакция даже при столкновении с совершенно новым разрушающим фактором и снимается вопрос, как в таком случае немыслящее существо «узнает», куда плыть. Возникнув «в низах» животного царства (если не раньше), ООР на разрушение сохраняется, хотя и в существенно модифицированном виде, вплоть до человека — именно такова природа и феноменология боли 1. Однако пока нам придется вернуться к простейшим.

Если организм перемещается в некотором витально детерминированном направлении — о появлении у простейших способности устойчиво поддерживать направление уже говорилось, — то жизненно важным оказывается умение обходить препятствия. И действительно, возникает обеспечивающий такой обход механизм. У инфузории, например, при столкновении с преградой, возрастает общий уровень внешнедвигательной активности. Она «отскакивает» от препятствия, несколько меняет пространственное положение и вновь движется вперед. Это продолжается до тех пор, пока она не проплывет мимо преграды (9, 180; 10, 111). Здесь, следовательно, появляется новый тип ООР — на столкновение с твердым телом. Вся ее принципиальная структура остается неизменной: энергетический выброс — двигательная буря — нахождение посредством проб и ошибок нужного направления движения.

Таким образом, перед лицом локомоции мир открывается двояко. В первую очередь — как позволяющий субъекту перемещения как угодно «играть и резвиться» и предоставляющий ему бесконечный континуум возможных направлений расплескивания аккумулированной энергии. Однако со становлением двигательных автоматизмов, более или менее устойчиво поддерживающих определенное направление перемещения, обнаруживается и способность мира блокировать произвол организма: столкновение с твердым телом прерывает направленный локомоторный процесс. Локомоция открывает мир как, с одной стороны, предоставляющий, а с другой — ограничивающий «свободу». «Свобода» имеет место в зоне относительной пустоты, то есть в зоне несомненного энергетического доминирования организма над окружением, а в роли ограничителей выступают твердые тела, сами являющиеся сгустками энергии, противостоящей энергии локомоции. Твердое тело для субъекта перемещения это, с одной стороны, «прерыватель» автоматического локомоторного процесса, а с другой — «пускатель» поисковой активности, осуществляемой за счет сверхнормативного энергетического выброса.

Способность твердых тел наряду с блокировкой механического движения также поглощать и отражать свет сделала возможным следующую ступень в развитии ориентации — ООР на световой репрезентант твердого тела. Так, при направленном перемещении животного рецепция отраженного препятствием света приводит к выбросу дополнительной энергии, идущей на хаотическое изменение пространственной ориентации. Когда (если) особь окажется сориентированной в направлении, допускающем возможность беспрепятственного перемещения, хаотические переориентации прекращаются, и включается механизм автоматического движения вперед — вплоть до восприятия репрезентанта очередного препятствия. Отдельная переориентация тела в этом процессе по-прежнему замещает пробное движение, а рецепция светового репрезентанта оказывается моделью столкновения с твердым телом, весь же процесс представляет собой моделирование непосредственно возможных направлений перемещения и столкновений тела. В ходе дальнейшей эволюции энергетически дорогостоящие и функционально избыточные переориентации всего тела редуцируются до переориентационной активности рецепторов, сохраняющей описанную выше функциональную структуру, и лишь при необходимости в хаотический поиск включаются содержащие рецепторы отдельные части тела («крутить головой из стороны в сторону») или, тем более, все тело. Связь рецепции с двигательно-ориентационной активностью становится все более опосредованной. Функцию посредника берет на себя развивающаяся нервная система, в рамках которой и происходит непосредственное «столкновение» преобразованного в нейрофизиологические структуры репрезентанта с нейрофизиологическими моделями возможных локомоторных актов. Нервная система вырастает как бы «изнутри» процесса ориентации, даже не вписывается в его структуру, а изначально становится как ее субстратизация: функциональная система становится субстратной.

Принципиальная структура ориентации остается прежней. Функциональным и логическим началом является спонтанное, атрибутивное живому высвобождение ранее связанной энергии. Эта энергия инициирует ориентированную вовне перцептивную активность, в значительной мере автономизированную от пространственных переориентаций всего организма, однако связанную вместо этого с функционированием нервной системы. При этом выступающая фактически как единое целое нервно-рецептивная активность (так же, как рецепция была до этого единой сначала с полной, а затем редуцированной локомоцией) снимает идущее от локомоции хаотическое начало. Тем самым ориентация интериоризуется, возникает ВНУТРЕННИЙ ОРИЕНТАЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС (ВОП).

На этом я пока прерву анализ эволюции ориентации, выполняемый в терминах объективного знания, с тем, чтобы вернуться к его основным результатам после обращения к некоторым интроспективно фиксируемым фактам.

Хорошо известно, что более поздние, сложные и тонкие эволюционные приобретения являются более хрупкими и в критических (в самом широком смысле слова) ситуациях выходят из строя, уступая место менее совершенным, но более древним и надежным механизмам и структурам. Применительно к психике к этой мысли неоднократно возвращался выдающийся психолог Э.Кречмер. «Если — писал он еще в двадцатые годы — чрезмерно сильное раздражение от переживания поражает и парализует высшую личность, более глубокие филогенетические пласты психики испытывают изолированное раздражение и, занимая место более высоких механизмов, выступают на поверхность» (13, 223). В частности, он обсуждал «такое заместительное вмешательство глубоких механизмов в реакциях паники и ужаса» (13, 223). С тех пор был собран и обобщен огромный эмпирический материал, подтверждающий эту ставшую банальной идею. Попытаемся воспользоваться уникальной возможностью заглянуть через интроспективный анализ характерных для экстремальных ситуаций т.н. «сумеречных состояний» сознания в эволюционное прошлое нашего внутреннего мира.

Удачный опыт описания такого эволюционного «соскальзывания» — в случае панического бегства — есть в «Войне и мире»: «…Разгоряченная, чуждая физиономия этого человека, который со штыком наперевес… подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того, чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с… чувством сомнения и борьбы… бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха… владело всем его существом… он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное… лицо, и холод ужаса пробегал по его спине» (14, 241). И это бежал на глазах у солдат молодой дворянин, мечтавший о подвигах и не раз впоследствии демонстрировавший незаурядное мужество. Но вполне ли он это бежал, было ли это охваченное страхом существо Николаем Ростовым? Обратимся еще раз к Кречмеру: «Действие вместе с аффективным побуждением, которым оно вызвано, образует упорядоченное и осмысленное целое. Но оно отколото от остальной личности…» (13, 226). Здесь действительно нет цельного «Я». Однако нет и полной дезорганизации поведения. В подобных ситуациях «в большинстве случаев сохраняются… избирательность поведения, возможность самостоятельно находить выход из затруднительного положения» (13, 53-54). Иными словами, здесь сохраняется некое психической целое, осуществляющее ситуативную ориентацию. Но каково содержание этого целого?

Чтобы ответ на последний вопрос стал более нагляден, заставим Ростова бежать не по полю (как у Толстого), а по лесу. Быстро перемещаясь по прямой и вдруг заметив стоящее на пути дерево (восприняв его световой репрезентант), он должен будет резко сменить направление движения, а если и там дерево — сменить его снова, и так пока не найдет свободного пространства перед собой. Нетрудно видеть, что поведение его есть не что иное, как рассмотренная выше ООР на световой репрезентант твердого тела. Однако сейчас нас интересует содержание субъективной реальности. Этим содержанием выступает, во-первых, всеобъемлющий страх, во-вторых — образы (восприятия) деревьев, возникающих на пути. И вот здесь — центральный пункт представляемой концепции. Он состоит в предлагаемом понимании того, что же это такое — образ (в данном случае — дерева) и что же это такое — эмоции (в данном случае — страх).

Весьма вероятно, что наш охваченный паникой персонаж натолкнется на какое-либо из деревьев. Это произойдет, если он его не заметит (по крайней мере, вовремя), или, другими словами, если у него в нужный момент не будет соответствующего образа. Если образа нет, он будет более или менее автоматически бежать вперед — до столкновения или до появления, пусть запоздалого, образа дерева высвобождаемая энергия страха воплощается в автоматизм бегства. Неожиданное возникновение образа препятствия потребует дополнительного энергетического выброса на резкое торможение (разрыв автоматизма) и на экстренный поиск обхода. Образ, следовательно, есть репрезентант препятствия, взятый в его отношении к потоку «живой» энергии, то есть энергии, ранее аккумулированной, а в рассматриваемый момент расходуемой собственным живым телом организма. Само же это отношение состоит в том, что репрезентант инициирует сверхнормативный выброс энергии и направляет ее на хаотический (путем проб и ошибок) поиск. Понятно, что поисковый хаос по премуществу носит не локомоторный характер, а представляет собой упоминавшееся выше нервно-рецепторное моделирование.

Здесь я хочу обратить внимание на следующее. Смысл, центральная идея концепции, непосредственно сформулированная в предыдущем абзаце, состоит не в суждении «Образ прерывает автоматизм, инициирует выброс энергии…» и т.д. Это, конечно, верно. Но само по себе данное суждение указывает лишь на некоторые характеристики образа. Суть же дела в том, что прерывание автоматизма, инициирование энергетического выброса и т.д. — это и есть образ. Само собой разумеется, что конкретная структура этих прерываний и инициирований определяется структурой репрезентанта, воспроизводящей, в свою очередь, структуру предмета как препятствия. Образ есть не что иное, как описанное изменение функционирования энергетической системы организма вследствие воздействия репрезентанта препятствия, или, говоря то же самое другими словами, есть восприятие репрезентанта препятствия функционирующей энергетической системой организма.

Теперь следует вернуться к вопросу о том, что такое страх. Для ответа на него можно использовать уже полученное знание о природе образа. Последний, как мы только что увидели, обретает свою качественную определенность относительно «живой» энергии. В то же время, образ есть достояние субъективной реальности, внутри которой, следовательно, он и должен эту определенность обретать. Между тем, содержание субъективной реальности в рассматриваемой ситуации исчерпывается, по крайней мере, в основном, образами препятствий и страхом. Однако, вопреки тому, что может показаться, здесь нет «нестыковки», ибо «живая энергия» существует в данной ситуации в форме страха. Неразрывная связь страха, как и других эмоций, с общей энергетической активацией различных систем организма есть общеизвестный факт. Однако неверно ни то, что страх есть причина такой активации (как это обычно себе представляют), ни обратное (как это должно трактоваться в духе теории эмоций Джемса — Ланге). Страх — это не причина и не следствие, это сама сверхнормативная энергия в ее отношении к описанному выше процессу внутреннего моделирования. Страх — это «живая энергия» постольку, поскольку она порождает хаотический информационный поиск эффективного бегства, поиск, в процессе которого формируются образы препятствий и, соответственно, путей их обхода (то есть границ препятствий).

Теперь пора наконец оторваться от частной ситуации с бегством в лесу и перейти к более общим категориям. Все сказанное выше применительно к страху верно относительно любой эмоции, в том числе и положительной. Эмоция — это энергия. Однако не всякая. Во-первых, это не та энергия, которая непосредственно — минуя стадию поиска — воплощается в некоторый автоматический процесс. Во-вторых, это не та энергия которая воплощается в физический поиск, как это имеет место у примитивных организмов. У них нет эмоций, а сверхавтоматическая энергия непосредственно воплощается во внешнедвигательную активность. На более высокой стадии развития внешнему акту предшествует внутренний информационный процесс моделирования, и эмоция как качественная определенность возникает относительно этого процесса. эмоция есть восприятие «живой энергии» организма хаотическим в своем основании информационно — поисковым процессом 2. Аналогично, все, что говорилось выше об образах деревьев в разбиравшейся ситуации, относится ко всякому образу воспринимаемого предмета. Впрочем, выше это уже было сформулировано в общей форме, хотя и в контексте ситуации. Теперь остается лишь повторить: образ есть восприятие репрезентанта препятствия функционирующей энергетической системой организма, представленной субъективно в форме эмоций.

Итак, в своем наиболее примитивном виде субъективная реальность исчерпывается эмоциями и образами препятствий. Эти две стороны конституируются друг через друга, представляя собой взаимовосприятия информационной и энергетической подсистем организма. Правда, восприятие среды в форме образов существует отнюдь не только тогда, когда живое существо «заполнено» той или иной конкретной эмоцией. Однако это уже объяснить несложно. Развитому животному, включая человека, присущ некоторый недифференцированный эмоциональный фон. Состояние бодрствования характеризуется определенным общеэмоциональным тонусом, который как раз и обеспечивается за счет энергии, высвобождаемой сверх необходимого для метаболических и иных автоматических процессов — энергии ориентации. Прекращение по каким-либо причинам притока такой энергии ведет к прекращению бодрствования, минимальной составляющей которого является фиксация актуальной среды, (например, к засыпанию). Что же касается конкретных эмоций, то они представляют собой результат дифференцирования эмоциональной сферы на сверхфоновым энергетическом уровн 3

Итак, завершая эту часть разговора, мы можем сказать, что там, где имеет место описанный выше внутренний ориентационный процесс, имеет место и субъективная реальность. Говоря же более точно, именно ВОП и есть то, что в приведенной выше кантовской цитате было названо «трансцендентальным предметом», это и есть тот процесс, который внешнему наблюдателю дан как материальный, тогда как внутри себя, во взаимодействии и взаимовосприятии своих сторон он образует искомую самую таинственную субъективную реальность.

Представьте, что Вы движетесь по темному коридору в нужном Вам направлении и вдруг наталкиваетесь на препяствие. Столкновение вызвало энергетическую активацию, инициировавшую хаотическую поисковую активность: вы начинаете ощупывать препятствие, и каждое последующее столкновение в процессе ощупывания дает этому процессу новый импульс. Не находя прохода, вы смещаетесь, допустим, влево и упираетесь в стену. Сдвигаетесь вправо — снова стена. Тогда, отказавшись от более привычных способов передвижения, вы перелезаете через препятствие и идете дальше. Почему вы прекратили свои ощупывания? Потому что в ходе предыдущего обследования сформировался образ среды: непосредственно стоящее на пути тело, две стены и свободное пространство над препятствием.

Образ позволяет действовать сразу — это, как известно, один из центральных тезисов гештальтпсихологии, отстаиваемых в полемике с бихевиоризмом, согласно которому поведение строится путем проб и ошибок Разрешение противоречия между ними состоит в том, что целостный образ, гештальт, в снятом виде содержит в себе хаотические пробы и ошибки, череда которых и явилась основой его построения. И хотя здесь и далее я апеллирую непосредственно к примеру тактильного образа, зрительный формируется по той же принципиальной схеме, хотя «техническая» специфика (которую здесь нет возможности обсуждать) позволяет ему выстраиваться мгновенно. Точки траектории, которую проходит мое ощупывающее преграду тело — это точки не реализовавшихся в силу наличия преграды локомоторных актов, точки, в которых моя высвободившаяся энергия не смогла реализоваться в развернутой локомоции. В этом процессе я ищу (нащупываю) границу, границу преграды, за которой эта энергия уже может беспрепятственно развернуться в какой угодно локомоторный акт, то есть я ищу границу несвободы и свободы, границу протяженности и пустоты. Образ есть симультанно представленный, стянутый в момент, опыт предшествующих хаотических удачных и неудачных, изначально непосредственно локомоторных, а впоследствии в значительной мере автономизировавшихся ориентационных, проб. В силу симультанности образ представляет собой сплошной, континуальный фронт проб, фрагментарно блокируемый сопротивлением среды. Поэтому когда Шелер, утверждает, что действительность «…дана нам в… общем сопротивлении или переживании сопротивления» (16,38), это лишь половина истины. Мир дан нам прежде всего не как сопротивление, а как отсутствие сопротивления, как свобода, только на фоне которой мы и обнаруживаем сопротивление. Образ — это континуум свободы, в большей или меньшей степени фрагментарно ограниченный. Свобода, таким образом, оказывается имманентна субъективной реальности, составляет ее ткань. Свобода и субъективность, свобода и психика сущностно, онтологически, синонимичны.

Восприятие мира в контексте собственной свободы, сквозь призму собственной свободы, восприятие мира как одновременно предоставляющего свободу и ограничивающего ее — такова сущностная и конституирующая специфика субъективной реальности. Однако это — качественная характеристика. Между тем, образ среды под обозначенным углом зрения — соотношения свободы и ее ограничений — всегда может быть описан также и количественно (если брать последнее понятие в самом широком смысле слова), структурно. Каковы же параметры этого описания?

Генетической основой субъективного образа среды, присутствующей в нем в снятом виде, как мы видели, является локомоция. Именно «перед лицом» локомоции мир и раскрывается первоначально как не ограничивающий и не канализирующий «живую энергию» организма, а затем — как налагающий на нее определенные пределы. До обнаружения этих пределов мир существует для организма лишь как пустота, а пустота не имеет никакой определенности. Определенность мира выявляется лишь относительно энергии организма — определенность «блокиратора» хаоса ее, энергии, воплощений. В свою очередь, и сам этот хаос обретает в своем ограничителе некоторое начало отсчета. Ограничитель позволяет, например, дифференцировать локомоторные акты: один беспрепятственно развертывается, другой блокируется. На этой основе конституируются прежде всего расстояние и направление, т.е. конституируется пространство. Пространство — это и есть форма, через которую субъект воспринимает мир как количественно, структурно определенные соотношения свободы и ее ограничений.

Для пояснения этого утверждения обратимся к примеру, несколько модифицирующему один из приведенных выше. Представим человека, идущего в темноте с карманным фонарем в руках. Фонарь идеально сфокусирован и дает прямолинейный луч, при этом светит не непрерывно, а мигает. Человек идет прямо, пока не замечает, что световые импульсы натыкаются на какое-то препятствие. Каким образом у него будет формироваться образ этого препятствия? Более или менее хаотически он станет менять пространственную ориентацию фонаря, и целостный облик будет складываться из отдельных выхватываемых из темноты световыми импульсами точек. Возможность наложения точек обусловлена тем, что каждая «световая проба» представляет собой вектор, который однозначно идентифицируется посредством трех величин: двух угловых, фиксирующих направление, величин и одной линейной, соответствующей расстоянию до точки препятствия. Таким образом, процесс конституирования препятствия для субъекта есть процесс исследования его по схеме полярной системы координат, в которой (в отличие от декартовой) измерения неравноправны 4.

Действительно, линейная координата — единственна. Она выражает расстояние. Но что, собственно говоря, означает этот параметр? В демистифицированном виде расстояние до некоторой точки препятствия есть не что иное как минимальная величина расхода энергии до столкновения с препятствием (при допущении однородной среды и отвлечении от кривизны). А способ упорядоченности расхода энергии, обеспечивающий минимальность, называется направлением (при тех же допущениях).

Третье, линейное, измерение соотносит субъекта как энергетический центр с другими фрагментами бытия — потенциальными ограничителями его активности. Третье измерение — единственное, которое выводит субъекта за его собственные пределы. Именно оно фиксирует меру, т.е. степень, свободы, ограничиваемую препятствием, именно оно непосредственно и есть эта мера свободы. В нем воплощен предел, до которого — и только до которого — в рамках данного направления (т.е. данной упорядоченности) возможен беспрепятственный расход энергии.

Пара угловых измерений выражают полноту внутренней свободы субъекта. Поскольку они не соотносят субъекта с другими энергетическим центрами — актуальными или потенциальными ограничителями свободы, — постольку внутренняя свобода открывается в них как абсолютная, безграничная. Двумерность внутренней системы координат есть форма выражения этой безграничной свободы. Она позволяет дифференцировать бесконечное множество направлений (упорядоченностей) внутренней активности, множество упорядоченностей внутреннего нефизиологического расходования энергии, не меняющего расстояния до других энергетических центров (тогда как возможности одномерной системы исчерпываются двумя направлениями).

Образ-представление (доступный только человеку), в отличие от образа-восприятия, не содержит параметра расстояния. В результате представляемый предмет утрачивает предикат материальности. Материальность мира, таким образом, есть его трехмерно структурированная данность субъекту в качестве ограничителя свободы последнего, и пространство есть не что иное, как принцип или форма этого структурирования. Наличие (отсутствие) опосредования этой формой, как и считал Кант, выступает критерием разграничения физического и психического. К сожалению, более подробное рассмотрение этого аспекта обсуждаемой темы здесь невозможно.

Литература

1. Августин. О граде божьем: В 4 т.. Т.IV. М., 1994.
   
2. Лейбниц. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии. Сочинения: В 4 т.. Т.2. М., 1983.
   
3. Плотин. Эннеады. Избранные трактаты. В 2 т.. Т.II. М.1994.
   
4. Спиноза Б. Этика. Избранные произведения: В 2 т.. Т.1. М., 1957.
   
5. Челпанов Г. И. Мозг и душа. М., 1912.
   
6. Кант И. Критика чистого разума. Сочинения: В 6 т.. Т.3. М., 1964.
   
7. Брезгунов В. Н., Завальский Л. Ю., Лазарев А. В., Попов В. Г. Хемотаксис бактерий // Успехи микробиологии. 1989. Т.23.
   
8. Глаголев А. Н. Таксис у бактерий // Успехи микробиологии. 1983. Т.18.
   
9. Фабри К. Э. Основы зоопсихологии. М., 1976.
   
10. Лабас Ю. А., Маковский В. С. Биопотенциалы, связанные с мерцательным движением, как начальный этап эволюции возбудимых структур // Немышечные формы подвижности. Пущино, 1976.
    
11. Шалютин Б. С. Идеальное: синтез информационного и эмоционального начал // Философские науки. 1992. № 3.
    
12. Шалютин Б. С. Эмоционально-информационная природа идеального // Проблемы человека и его воспитания. Курган, 1993.
    
13. Кречмер Э. Медицинская психология // Строение тела и характер. М.,1995.
    
14. Толстой Л. Н. Война и мир: В 4 т. Тт.1-2. М., 1962.
    
15. Симонов П. В. Что такое эмоция? М., 1966.
    
16. Шелер М. Положение человека в Космосе // Проблема человека в западной философии. М., 1988.
    

Работа выполнена при поддержке Российского Гуманитарного Научного фонда. Проект № 95-06-17750.