Жизнь в искусстве

Выставка проходила с 28.12.02. по 11.01.03 в галерее «Дельта», Невский пр., 51.

Обращение к творчеству Федотова современника столь же неожиданно, сколь и закономерно: отказ живописи начала ХХ века от социальной проблематики, от критической функции, казалось бы, безвозвратен, однако размышление о жизни в искусстве, о месте художника, о его самоощущении и задачах, вызывает интерес к родоначальнику социальной критики. Реплики Валерия Лукки на картины Павла Андреевича Федотова едва ли можно отнести к ставшему уже привычным постмодернистскому жесту, поскольку они затрагивают и экзистенциальную, и социальную и эстетическую сторону творчества. Укажу лишь на почти мистическое совпадение личных историй Федотова и Лукки: оба в 27 лет ушли из армии и стали живописцами, правда, отказ от воинской службы, который мог иметь трагические последствия, для современника уже не был столь радикальным и жертвенным. Федотов через 10 лет после отставки повредился в рассудке и умер. Старший лейтенант ВВС Валерий Лукка во время службы в Средней Азии, в свои 27 лет задумал, что если бы ему Бог дал 10 лет быть художником, то это было бы для него большим счастьем. Бог дал больше. Позиция художника века ХХ и уже и ХХI выступает контрапунктом самосознанию художника ХIХ века, который с предельной интенсивностью задавался нравственными вопросами.

Относительно небольшой зал галереи «Дельта», в пространстве которой помещаются от силы 12-13 работ, принуждает художников к компактности и выстроенности художественного высказывания, или, используя язык самих художников, нужно делать экспозицию так, чтобы все картины «сели». Поэтому цельность композиции, стилистическая однородность и общность настроения — необходимые условия выставки. Таким доминантным и объединяющим настроением является у Лукки философское содержание работ (полагаю, ни для кого не новость, что он является одним из самых концептуальных художников-живописцев). Его волнуют не только эстетические проблемы, но и рефлексия личной и художественной биографии, состояние живописи после смерти живописи: переход ее либо в антикварную ценность, либо в декоративную составляющую интерьера.

Федотов — бытописатель с ярко выраженной позицией социальной критики. Его знаменитая картина «Сватовство майора», для написания которой он два года искал соответствующую люстру: уже не купеческую, но еще не аристократическую, — полна говорящих деталей. Не смотря на то, что социальная функция изобразительного искусства редуцирована в ХХ веке до эстетической, обращение к темам Федотова — знак серьезности ресурсов, которые не были растрачены в период активной эксплуатации критической направленности его творчества реализмом социалистическим. Вместе с отказом от социальной проблематики, символического реализма детали, на первый план выходит интерес к изобразительным средствам; его поздние картины смятенны и тревожны. В поздних работах Федотова, которых, замечу, не много, драматизм нарастает. В них он ставит человека в пограничное состояние: еще немного и будет взрыв, сумасшествие, самоубийство. Тревога присутствует в гамме, тоне и ритме изображения, подобно тому, как в последних текстах Ницше гениальные прозрения, соседствуют с признаками безумия.

В принципе манера письма Федотова характерна для его эпохи. Художники прошлого, рисовавшие при свете свечи, а значит окруженные миром контрастных теней, видели мир иным. Валерий Лукка сравнивает мастеров игры света и тени, Рембрандта и Федотова, создающих трагические полотна, с Френсисом Бэконом, доведшим идею тотальной освещенности до сюрреалистического предела. Френсис Бэкон пишет в тяжелой тусклой гамме, иногда лишь «допуская» открытый цвет. Однако его фигуры погружены в тотальное неоновое освещение; отсутствие у него теней делает отчаяние лабораторным, подобным писку препарируемой крысы. Современник, живущий в стерильном и прозрачном обществе страдает одновременно и от одиночества, и тотального надсмотра.

Казалось бы, концентрация Лукки на черно-красной гамме, возбуждая «тяжелые» состояния, «низкие» энергии, доводит до отчаяния, предела, эмоционального срыва. Если черно-буро-зеленая гамма кубизма отсылала к архетипам, к бессознательным реакциям, к стихийным состояниям мира, то у Лукки «легкое дыхание» смягчает драматизм его палитры. Художник проигрывает себя в пограничной ситуации, при этом для него не менее важно художественное решение. Свою задачу он рефлексивно формулирует как поиск исключительно живописных средств воздействия. Элиминируя «литературу» из сюжетов Федотова, Лукка обнажает эмоциональную целостность языка, способность живописи непосредственно передать драматический ритм и вызвать экстатическое «очищение» зрителя: «У Федотова я профанирую сюжет, снимаю с него слой тех одежд, которые мне не интересны, а пытаюсь осмыслить те художественные средства, которые меня задевают», — свидетельствует автор. Не стоит однако безоглядно доверятся саоотчету творца. Например, в картине «Игроки», слуга со свечой не столько слуга, сколько представитель другой инстанции, другого мира: обман наивного, слепо верящего в строгие правила игры — актуальная тема и наших дней. Цитата известной картины усиливает драматизм. Форма ломается: картина «пишется, как пишется, а постмодернизм, ежели его здесь видеть, как микроб, витающий в воздухе», заражает тех, у кого ослаблен иммунитет традиции, кто внутренне не готов к серьезному разговору, кто под видом поиска форм и решения лишь эстетических проблем обращается к его стилистике как камуфляжу, вынося за скобки проблемы этики. Ведь признался же публично автор, что долгие годы сражался с формой, с устоявшимся стилем, в том числе и выработанным им самим, и полагал, что это и есть главное в его работе. Но сейчас, наконец понял, что все это ерунда. Главное в чем-то другом, в живописи как средстве сообщить человеку помимо стилей и направлений. Сказать свое понимание и переживание времени.

На плоскости его картин часто расположены какие-то «неопрятные» пятна; они организованы в определенном ритме, что само по себе может воздействовать, вызывая, не взирая на различие эпох, схожие состояния. «Мрачный реализм» — так лукаво определяет свою манеру письма автор. Однако дистанция и мера серьезности зависит от человека. Шутить можно тоже и серьезно, и надрывно, можно также ставить философские вопросы под видом шутки, задаваться вопросом о жизни современного художника в искусстве, о том, что делает его искусство актуальным, что может сказать (донести) другим и на.

Портрет Мандельштама, разрезанный дырой в двери, на которой написан портрет, отсылает к еще одному сюжету жизни в искусстве художника.

Пушкин, встреча Нового 1835 года — вариация жизни художника в искусстве, заботы суетного света и состояние творчества. Его живописное решение подано на контрасте плотной и несколько тяжеловатой гамме, отсылающей к прототипу этой выставки.

«Баня по черному» кроме сильного эстетического момента, решение ложится на концепт, показывая очередную бытовую деталь из жизни художника, в которой еще не известно, что сильнее питает, или, говоря в терминах иной — постфрейдистской лексики — заставляет работать художника. Если мы не видим визуальных кавычек, а затем кавычек на его легких (подозрительно легких) подсказок интерпретации, то мы мало что поймем в ангажированном режимом актуальности мышлении художника.

Жизнь в искусстве не только в мастерской и тотальной творческой самопрезентации, но и в бане, в групповой сопричастности к цеху художников, в картинах этой жизни. В последних не видно тяжести работы. Сама работа оказывается мыслью, творчеством, жизнью в искусстве, знакомство с которой Лукка предлагает нам в этой выставке.