Учитывая всю важность традиционного для истории философии онтологического вопроса о дуализме бытия и сущего, я перелагаю рассмотреть эту тему, может быть с не совсем традиционной точки зрения. А именно, попробуем выяснить роль этого вопроса для самого феномена философского мышления, или же, иными словами, рассмотреть функционирование философской мысли через ситуацию бытия и сущего. В таком случае мы имеем как бы три составляющих нашей темы: Бытие, Сущее, Мышление. Проблематика взаимоотношений этих элементов и является предметом нашего рассмотрения. К уяснению роли первых двух для третьего, т. е. бытия и сущего для мышления, я надеюсь прийти к концу этого рассмотрения. Теперь же попробуем уяснить себе значение этих понятий по отдельности.
Итак, начнем с того, что попытаемся выделить в истории философской мысли в целом определенный предмет ее стремлений, предмет его поисков. В общем-то, здесь мы не встретим особых трудностей в ответе на этот вопрос, так как по сути любое стремление нашего разума к какой бы то ни было онтологической дефиниции предполагает выделение из исследуемого явления некоторой неизменной и вневременной сущности. Поэтому, я думаю, мы не ошибемся, если в качестве такого предмета стремлений философской мысли в целом назовем некоторую пребывающую субстанциональность и неизменность, отыскиваемую, отвлекаясь от обыденных присутствующих явлений. Собственно, мы пришли еще к выводу Мамардашвилли, который говорил нам, что особенностью философского мышления, в том виде, каком мы его наблюдаем с эпохи античности, является некий особенный взгляд на присутствующие вещи и явления (философский вывих, поворот глаз души), и особенность взгляда в том, что он отыскивает из наличных явлений единую субстанциальную основу, интеллигибельный принцип», и вот здесь то нам и нужно уловить разграничение бытия и сущего, значимость их для того рода мышления, о котором мы говорим.
Итак, мы пришли к разговору бытии и сущем. Потому что выделение единой субстанциональной основы явления есть уже переход сознания в другую область, поскольку мы как бы поднимаемся над всем преходящим и изменчивым, и переходим в сферу неизменного и вечного. Вот здесь и началось разграничение. Имманентное нашей действительности измерение представляется нам виде бесконечного потока состояний. Наше измерение существующего, наш мир данностей в каждый момент времени не является таким, каким она бы л в предыдущий, а это значит, что здесь невозможно созерцание какой-либо объектной действительности в пространстве. Мало того, здесь нет и самой этой действительности, тождественной себе. Следовательно, оставаясь в рамках существующего, мы не можем извлечь никакой субстанциональной константы [183] ни из какого явления, так как это восхождение от явления к смыслу уже знаменует собой отвлеченный от бесконечного потока обыденной действительности и переход в область вневременного Единого, в область того, что называется в философии словом бытие.
Для наглядности хочу привести в качестве примера знаменитые апории Зенона. Держа в голове все вышесказанное, мы увидим в зеноновских задачах иллюстрацию тупиковости попыток в области сущего найти какую-либо субстанциональную основу или принцип. У нас есть две метафизические сферы: сфера данного, т. е. повседневная действительность, в которой мы имеем дело с явлениями, ил символами, и сфера искомая, т. е. Бытие, в которой мы имеем дело со смыслами, или интеллигибельными принципами. Возьмем, как бы говорит нам Зенон, такое повседневное явление, как движение. ЧТО мы знаем о нем? В свете окружающей нас повседневности понятие движения предстает перед нами, как самоочевидная данность. ТО есть никому не надо объяснять, что такое движение — это очевидное и всем понятное явление. Именно так обстоит дело со всем понятиями повседневности в повседневном мышлении. Поэтому и наука, как рефлексия, имеющая дело с различного рода данностями (т. е. с повседневной реальностью, с существующим) апеллирует к понятиям как самоочевидностям. И Зенон решается показать путь к той области, где лежит реальное содержание эмпирических явлений. Это он делает как бы апофатическим путем — он наглядно показывает невозможность поисков субстанциальной основы в повседневной реальности. Для этого он берет самоочевидное понятие движения и, оставаясь при этом в рамках повседневной реальной, пытается воспринять его не как самоочевидность. И оказывается в тупике. Оказывается, что в рамках сферы эмпирической данности, понятия и явления не могут существовать как самоочевидности. И попытка иного восприятия, попытка поиска в них чего-то неизменного лишь заведет в тупик. Потому, что ели мы хотим найти что-то, на что можно опереться и что не исчезнет не измениться в следующий момент времени, то мы должны воспарить над нашей реальностью существующего и «повернуть глаза души» в сторону Единого и непреходящего Бытия.
Другой пример позаимствован мною у М. Мамардашвили и касается отношений философии с наукой. По своей структуре он схож с апориями Зенона. А именно, речь у Мамардашвили идет о таких научных явлениях, как свет и звук. Наука определяет свет и звук, как колебания волн определенной частоты. То есть и то и другое суть не что иное, как волны. А значит, говорит Мамардашвили, возможно существование такого организма, который воспринимал бы свет как звук, а звук как свет. В таком случае, с точки зрения философии, мы е можем ничего сказать ни о том, ни о другом явлении, поскольку они попросту не обладаю реальностью. В повседневности мы смотрим на них как на эмпирические данности, [184] а в другом разрезе оказывается, что данности не тождественны сами себе. То есть о них, как таковых, мы ничего не можем утверждать. Причина этого в том, от чего и предостерегал Зенон. Мы, рассматриваем эти понятия в свете эмпирического, срываем с них покров самоочевидности и, не найдя никакой субстанциональной основы (или же приняв за нее преходящее явление, например, колебания волн) заходим в тупик. А чтобы сказать что-то действительно достоверное, мы должны переключить наше сознание в ту область, где скажем, звук не является колебанием волн, а является реальным содержанием (смыслом) того, чей символ в измерении существующего называется словом «звук» и представляет собой колебания волн определенной частоты, То есть туда, где мы имеем дело не с существованием звука, а с бытием звука. В таком случае, в эмпирии мы имеем дело с существующим, а в философии с бытием существующего
В общем-то теперь примеров апорий, подобных зеноновским или примеру Мамардашвили можно привести множество, поскольку мы раскрыли их алгоритм. Достаточно просто начать с области сущего то, что находиться в области бытия, чтобы зайти в тупик, в какой мы зашли с понятиями звука, света, движения. Философское мышление здесь, таким образом, априорно обречено на провал.. Оно как бы умирает, не родившись. И вот тут мы уже можем начинать ответ на вопрос: «А как же тогда возможно философское мышление и где оно может функционировать?»
Теперь ответить на этот вопрос не представляется трудным. Если философское мышление не может функционировать в области существующего, то единственно где может работать — это в области бытия существующего. То есть раскрыв символ явления имманентной действительности, уловив то, что Мамардашвили назвал интеллигибельным принципом явления, мы тем самым переключаемся в область бытия с включается философская мысль, поскольку мы имеем дело не с символами явлений, а с их субстанциональностью. Поэтому философское мышление возможно только в одном виде — в виде интенции к бытию.
Для наглядности — последний пример: Кант, «критика чистого разума», классический философский текст. Собственно, можно взять и любой другой философский текст, начиная с Фалеса и кончая Сартром, и он будет иллюстрировать нам то же самое — интенцию к бытию и нахождение в нем. Итак, Кант. Систему трансцендентальной философии Канта можно рассматривать как пример интенции к бытию и нахождения в нем — поэтому мы называем «Критику чистого разума» классическим философским наследием. Как это не странно, но начало построения кантовской системы находиться в повседневном понятии человека, «человек» есть исходная точка исследования Канта. Человек есть явление эмпирическое, присутствующее, то есть, согласно вышесказанному, явление «человек» является символом. За этим существующим символом должен стоять бытийственный принцип человека. Что можно выделить в понятии человека в качестве [185] его субстанциональной основы, в качестве независимого интеллигибельного принципа? Известно, что таким принципом является трансцендентальное сознание, оно есть та непреходящая человеческая субстанциональность, чей символ в сфере сущего зовется словом «человек». Кант его и исследует. А значит, кант уже совершил восхождение от существующего к бытию существующего, он «залез» в область вечного и его мышление функционировал в области неизменного интеллигибельного принципа человека, которым является трансцендентальное сознание. Поэтому построение системы трансцендентальной философии стало возможным — ее предметом является не сущее, а бытие. Пожалуй, этот пример с наибольшей наглядностью демонстрирует структуру функционирования философской мысли. Попробуем зафиксировать эту структуру.
Мы имеем две области: 1. С одной стороны — это область эмпирической действительности, поток неконтролируемых смен состояний, где вещи не тождественны сами себе. В каждый момент времени мир является иным по сравнению с предыдущим. В этом мире живет и ведет свою деятельность культурный человек; 2. С другой стороны — область бытия. Здесь нет смены состояний. Здесь вещи не являются символами или самоочевидностями, напротив, здесь мы созерцаем то неизменное и вечное, что невозможно найти в эмпирической действительности, Здесь находятся точки отсчета реальности, или же интеллигибельные принципы. С ними можно иметь дело и безбоязненно оперировать философскому мышлению. Поэтому возможно извлечение каких-то смыслов, какого-то опыта. Усилия эмпирического человека направляются из области сущего в область бытия. Человек задействует своеобразное напряжение мысли, он прикладывает все усилия для того, чтобы заглянуть в область Единого. Потому что только там возможно получить полную реальность и тождественность созерцаемого. Но это усилие, конечно, не может быть постоянным — невозможно все время быть в напряжении мысли. Усилия идут волнами, и там, где волны касаются Бытия, там рождается философское мышление и полнота реальности.
Это напряжение и есть не что иное, как интенция бытия, которая и рождает философскую мысль. Она начинается, когда совершается попытка вырваться за пределы условной действительности и достичь истинного бытия и функционирует философское мышление только в этой области бытия, оперируя и опираясь только на неизменные сущности Ю которые «глаза души» могут созерцать. Философское мышление предстает тем связующим звеном, которое относиться и к области существующего и к области бытия существующего, причем своим существованием именно как мышление философское, оно обязано как раз этой роли. На гребне волны мыслительного усилия бытие перестает быть трансцендентальным сущему и позволяет человеческому сознанию коснуться себя, впитать себя и сделаться ему имманентным — здесь рождается философия.
Добавить комментарий