Собственный язык (в) философии Деррида

Тема языка философии с наибольшей вероятностью должна быть признана центральной в творчестве Жака Деррида, несмотря на то, что, пожалуй, нет такой проблемы, которой французский философ не коснулся бы в своих многочисленных статьях, эссе и монографиях.

Любой из читателей раннего Деррида согласится с тем, что он весьма скуп в использовании местоимение «я», ведь этого не допускают традиции академического повествования, в слабости к которому Деррида не раз признавался. В то же время автобиографические сюжеты в его книгах за последние десять лет стали привычным делом. Хотя тема национальной идентичность никогда открыто не заявлялась Деррида в качестве основной темы его трудов, тем не менее, она всегда его занимала. В книге «Монолингвизм другого или протез первоначала» именно вопрос о самоидентичности в языке выходит на первый план. И один этот факт уже выделяет данное эссе из прочего корпуса философских текстов автора.

«Монолингвизм другого или протез первоначала» представляет собой сравнительное исследование различных структуралистских и экзистенциальных вариантов теории диалога. На сегодняшний день европейское академическое сообщество единодушно усвоило принцип диалога культур в разных его вариациях будь то трактовка Бахтина, Бубера, Левинаса, Розенцвейга или Розенштока-Хюсси и ряда других. Деррида анализирует лишь некоторые такие трактовки.

В настоящей книге Деррида анализирует разные точки зрения на заявленную проблему, опираясь главным образом, на труды современных авторов: от марокканского философа Абделькебира Хатиби до еврейских мыслителей Розенцвейга, Шолема, Арендт и Левинаса. Одной из центральных тем книги являются вопросы лингвистики и культурной идентичности, в их сопряжении с современными дискуссиями о мультикультуре. Деррида также касается проблемы лингвистического колониализма, борющегося за чистоту языка и проявляющегося в методах преподавания французского языка в школах Прованса и Бретани, в негласной или явной цензуре, которая отказывает местным диалектам в праве на использование в серьезных критических работах.

Идея диалога и осознания своего через чужое, воспринимаемая как выход из экзистенциального пессимизма с его озабоченностью одиночеством и проблемой выбора, стала уже общим местом в современных интеллектуальных сочинениях. Поэтому заголовок книги Деррида звучит если не провокационно, то, во всяком случае, вызывающе. Деррида предпринимает попытку вернуть читателя к началу, к первоначалу: повседневной языковой практике, в которой проговаривается и закрепляется наша идентичность. Он ставит под сомнение то, что, кажется, уже давно пройдено: перевод, межкультурное общение, идентичность в языке и прочие завоевания европейской метафизики. Никакого диалогического существования на перекрестке языков и культур быть не может, полагает Деррида, ибо включаясь в языковую деятельность, всякий раз мы имеем дело с монолингвизмом. Любой перевод вряд ли возможен, ведь языки существуют автономно и не имеют общего первоначала. «Конечно, для классического языковеда язык является системой, чья целостность всегда переутверждается. Но эта целостность не сводима ни к какой другой» 1. Поэтому перевод всяких раз становится протезированием такого первоначала. Деррида говорит здесь о протезировании на том основании, что отсутствие метаязыка было убедительно доказано Хайдеггером, но любой перевод так или иначе апеллирует к нему. Если для Хайдеггера человек всегда находит себя уже включенным в общественные и коммуникативные связи, то для Деррида человек всегда находит себя одиноким в языке.

Но вывод о том, что каждый из нас говорит (и мыслит) только на одном родном своем языке явно не может устроить Деррида по ряду причин. Во-первых, в эссе 1985 года “Des Tours de Babel” Деррида сделал вывод о том, что разделение языков обрекает людей на одноязычие и, следовательно, нужду в переводе. Разделение языков, он полагал, тотально и перевод всегда является подменой одного другим, так как языки принципиально не сводимы друг к другу и одни слова и выражения не могут быть заменены другими. Но такой же точно ответ был дан задолго до 1985 года П. де Маном и П. Рикером, и сегодня он вряд ли может быть удовлетворительным. Прежде всего, для самого Деррида, коль скоро он снова и снова возвращается к проблеме взаимопонимания между людьми, перевода с языка на язык, переживая ее и как личную проблему идентичности.

Деррида предлагает два высказывания, имеющих форму закона. Они противоречат друг другу, но не могут быть разделены. В разных вариантах Деррида формулирует их так: «1. Мы всегда говорим на одном языке; 2. Мы никогда не говорим только на одном языке» 2. Ведь мы всегда говорим на каком-то определенным языке или диалекте, поэтому все мы «монолингвы», но, в то же время, не бывает чистого диалекта, не изменяющегося языка, поэтому мы никогда не говорим на одном и том же языке. Деррида имеет в виду взаимозависимость языка и носителя, так как язык, с одной стороны, определяет культуру носителя, с другой стороны, он изменяется в реальной практике носителей. Поэтому образ языка-колонизатора, не раз используемый Деррида, может быть понят не только фактически по отношению к французскому языку, но и применительно к языку вообще.

Далее он рассматривает природу и границы такого «обладания» языком, а также то, что Ю. Кристева называла материальным аспектом языка: ритм, ударения, тон, — которые являются личными особенностями, а значит, говорят о характере (взаимо)обладания языка и носителя. Осознавая свой монолингвизм, субъект языковой деятельности обрекает себя на одиночество, языковую самость, ведь его язык принадлежит ему одному и обрекает его на постоянную ситуацию установления связей с другими языковыми провинциями. В то же время язык оказывается намного более широк, чем любой его субъект, поэтому последний постоянно обнаруживает неполному своего владения, так как язык постоянно выходит из под его контроля. Этот зазор между статикой собственности и динамикой означивания свидетельствует, скорее, о (взаимо)вовлеченности субъекта и языка.

Деррида далек от того, чтобы, отвергнув идею о диалогическом взаимодействии языков, утвердить господство индивидуалистского монолога. «Это не значит, что язык монологичен и тавтологичен, но скорее, что язык всегда вызывает гетерологическую открытость, которая позволяет ему говорить о чем-то другом и быть обращенным на другое» 3. Тезис о том, что язык столь богат, что всегда говорит о нескольких вещах сразу, повторяется у Деррида не раз. И именно в этой способности языка Деррида находит препятствие для языкового взаимодействия: перевод не возможен именно потому, что всякий язык говорит о другом, а в каждом языке свое собственное другое. В конечном счете, о монолингвизме можно говорить как о своем собственном языке, потому что за всяким символическим всегда стоит свое собственное реальное. Эта лакановская мысль возникает и в другой работе Деррида «Сопротивление психоанализа», вышедшей в том же 1996 году, где автор продолжает рассуждение об обращенности языка на другое и его способности говорить о чем-то другом.

Деррида задается вопросом о том, как язык может функционировать собственным образом, ведь, как отмечал Маркс, язык всегда всеобщ и дан нам извне. Что же тогда является своим собственным в языке, или как возможен «монолингвизм»? Но каждый применяет язык по-своему, вкладывает в него свою материальность, реальность (в лакановском смысле) как систему отсылок и внутренних связей, поэтому о собственности в языке мы можем говорить по отношению к (моно)языку любого носителя. Поэтому монолингвизм для Деррида есть наиболее субъективный, а потому подлинный процесс означивания, в котором носитель языка наиболее полно реализует себя. Парадоксальным выводом Деррида является заключение, что язык настолько субъективен, насколько он не подчинен своему носителю, то есть способен говорить о чем-то другом. Такой вывод сопряжен с изрядной неуверенностью в языке вообще.

Как философа Деррида вряд ли можно упрекнуть в абстракционизме или формализме, его письмо всегда конкретно. Но не всегда личности окрашено, поэтому книга 1996 года является заметным исключением из повествовательной традиции Деррида. Постановка вопроса о языке в «Монолингвизме другого» принципиально отличается от того угла зрения автора, который мы находим в работах раннего периода, ведь здесь Деррида уже говорит о языке не в семиотическом смысле, как о системе знаков, но как о том языке, которым пользуется он сам, т.е. о языке своей собственной философии. Главным предметом заботы Деррида является его собственная языковая идентичность и, в более широкой перспективе, проблема идентичности, обретаемой в языке и через язык.

Деррида утверждает тотальный монолингвизм и описывает отношения собственности с родным языком следующим образом: «Я говорю на языке, который не является моим» 4. С этого парадоксального заявления Деррида и начинает изложение. Причем эта максима может трактоваться, в том числе, и в прямом смысле. Здесь я имею ввиду интервью 1994 года, где Деррида признается, что, даже став полноправным французом, он продолжает считать французский своим иностранным языком, языком колонизаторов 5. В книге 1996 года Деррида указывает на то, что колониализм в языке возможен главным образом по отношению монолингвизму другого. С другой стороны, политический колониализм прямым образом связан с колониализмом лингвистическим. Поэтому автор не раз ставит вопрос о степени своего вовлечения как алжирского еврея в язык метрополии, язык науки, язык культурно-политических процессов. Называя себя носителем франко-магрибийской культуры 6, Деррида признается в занимаемой им позиции осознанного провинциализма по отношению к французскому языку. Более того, язык всегда выходит из под власти носителя, поэтому даже (моно)язык всегда принадлежит носителю не до конца. «Мой «собственный» язык является языком, который не может быть усвоен. Мой язык, тот единственный, на котором я слышу мою речь, и хочу ее слышать, является языком другого» 7. Этот лакановский тезис звучит в устах Деррида если не как отчаяние, то как глубокое подозрение языка, который всегда может предать. Язык лишь видимо является собственным, родным, так как всегда привнесен извне как язык другого.

Хотя для читателя, интересующего Деррида, один из наиболее успешных философов современности вряд ли ассоциируется с провинциалом, которого пугает языковой центр с его колониальной политикой. Ведь в его текстах никогда не были различимы этнические или религиозные корни, отчасти потому что он никогда не выносил эти проблемы на суд научной публики, а отчасти потому что Деррида, как казалось, успешно ассимилировался во французском интеллектуальном пространстве. В прагматичном Деррида никак нельзя было распознать сомневающегося в своей идентичности человека. Поэтому не удивительно, что другой аспект темы самоидентичности поднимается в книге «О религии», также вышедшей в 1996 году в совместной редакции с Джанни Ваттимо.

Но все же для Деррида язык является первичным фактором идентификации. Как он сам признается, его языками должны считаться и иврит, и арабский, и французский. Но, в то же время, ни один из них не является его собственным 8. Проблема языка философии впервые ставится здесь Деррида еще и как проблема его собственного языка, или точнее, языков и культур, с которыми он имеет дело. Вопрос своего языка не может не тревожить любого пишущего человека, однако у Деррида эта тревога и одиночество в языке особенно заметны. Та неуверенность, с которой Деррида говорит по-английски, выдает его более серьезную неуверенность во французском языке, и в языке вообще. Автор хочет показать, что за ширмой его успеха всегда крылась неуверенность в себе, но этот образ более напоминает читателя, который часто стесняется своего монолингвизма, своей провинциальности в языке. Неуверенность и аккуратность в употреблении, которыми проникнут текст, должны, по мнению Деррида, сопровождать не только всякого философа, но и любого читателя. Именно ему он хочет внушить сомнение в его силе над языком, монолингвизме.