Теории циркуляции элит в посткоммунистических странах

[351]

Исследование проблем, связанных с изменением социальных структур в посткоммунистических странах часто сфокусировано на проблеме циркуляции элит.

Особой характеристикой посткоммунизма является то, что становление на путь развития капитализма было политическим решением и поэтому часто его называют политическим капитализмом, т. к. строительство капитализма на обломках социализма началось без класса владельцев собственности, так называемой «крупной буржуазии».

Механизмы рыночной экономики в результате так называемых рыночных реформ в странах Центральной Европы развились быстрее, чем класс собственников.

Классические теории капитализма (А. Смит, К. Маркс) подразумевали, что капиталисты существовали до капитализма, если даже владение собственностью находилось в зачаточном состоянии. Поэтому в этих теориях большое внимание обращалось на процесс аккумуляции первичного, или «примитивного», капитала.

Анализ современных тенденций развития капитализма (особенно после 1930 года) показывает, что значение индивидуального капитала и индивидуального «капиталиста» уменьшается вместе с ростом корпоративных организаций, финансовых институтов и [352] знаний/технологий. Для обозначения этой тенденции часто используется термин: «капитализм после капиталистов».

Теоретики-оптимисты посткоммунистической так называемой переходной эпохи считают, что процессы, идущие в странах Центральной Европы можно охарактеризовать как «капитализм без капиталистов».

Исследователей посткоммунистических элит можно разбить на три группы в зависимости от их ответа на вопросы: чьим проектом был посткоммунизм? Кто является управляющей элитой в посткоммунистических странах? Какие группы оказались на лучших позициях после рыночных реформ?

Первую группу можно назвать последователями теории так называемого политического капитализма. В 1988 году И. Стансзкис и Е. Ханкинс выдвинули гипотезу, согласно которой бывшая коммунистическая номенклатура уже «знала», что деструкция старого коммунистического порядка неизбежна. Они разработали схему конвертации политической власти в экономическое богатство и претерпели трансформацию в новую грандбуржуазию. Как указывает Дж. Тарковский, бывшие «аппаратчики» стали «антерпренерчиками» (from apparatchiks into enterpreneurchiks). Де-факто они захватили государственную собственность и превратились в «клептократию».

Согласно второй теории (Е. Слазаи), которую называют теорией «технократической революции», номенклатура позднего социализма была очень фрагментированной, и динамику социальных изменений можно понять в терминах интенсивной борьбы между бюрократическим и технократическим крылом. Согласно этой точке зрения, в 1989 году технократы победили бюрократов и технократическая менеджерская элита утвердила себя как новый класс собственников.

Представители третьего подхода (И. Сзелен, Е. Тоунсли) считают, что в посткоммунистическом мире культурный капитал стал доминантной формой капитала. Коалиции, управляющие посткоммунистическими обществами, состоят из технократов, менеджеров и бывших диссидентов-интеллектуалов, внесших определенный вклад в падение коммунистических режимов. Именно сторонники [353] этого подхода считают, что в Центральной Европе строится капитализм без капиталистов. Технократическо-интеллектуальная элита создала новую стратегию перехода в капитализм и ввела рыночные механизмы до появления частной собственности. Этот подход иначе называют посткоммунистическим менеджериализмом.

Представители теории посткоммунистического менеджериализма в 1998 году осуществили эмпирические исследования в шести странах Восточной и Центральной Европы (Россия, Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Болгария) с целью проверки гипотез теорий политического капитализма и технократической революции.

В каждой стране опрошено 1000 респондентов, которые в 1988 году занимали значительные номенклатурные посты, и 1000 респондентов, относящихся к новой политической, экономической и культурной элите. Кроме того, в каждой стране по правилам случайной выборки были подобраны по 5000 респондентов и изучены их «жизненные истории».

Исследование должно было дать ответ на следующие вопросы:

Что стало со старой номенклатурой? Откуда идет новая элита? Есть или нет в обществе буржуазия, владеющая собственностью? Какова композиция нового класса собственников? Чем они владеют?

Таблица, приведенная ниже, отражает позиции бывшей номенклатуры к 1993 году

Общая доля постов, подразумевающих определенную власть, наличие подчиненных
1	Высокая политическая должность
2	Менджер высокого ранга (госсектор)
3	Менджер высокого ранга (частный сектор)
4	Высокая должность в сфере культуры
5	Менеджер низшего ранга
6	Производственники
7	Профессионалы
8	Рабочие
9	Пенсионеры, ушедшие на пенсию ранее
10	Пенсионеры и безработные

[354]

Исследование поставило под сомнение тезис политического капитализма, согласно которому старая коммунистическая элита превратилась в буржуазию, владеющую крупной собственностью.

В результате исследований установлена тенденция социальной мобильности номенклатуры в первые пять лет посткоммунизма, направленная вниз.

Примерно половина бывшей номенклатуры сохранила посты, предусматривающие наличие подчиненных и она объемлет менеджеров низшего ранга.

На следующем этапе исследования с целью эмпирической проверки положений теорий выделения технократической номенклатуры и технократической революции, осуществлена последующая десегрегация номенклатуры.

В таблице, приведенной ниже, находятся показатели мобильности номенклатуры, разделенной на три части. Она характеризует занятость людей, занимавших в 1998 году экономические, политические и номенклатурные позиции по состоянию на 1993 год.
[355]

Общая доля постов, подразумевающих определенную власть, наличие подчиненных
1	Высокая политическая должность
2	Менджер высокого ранга (госсектор)
3	Менджер высокого ранга (частный сектор)
4	Высокая должность в сфере культуры
5	Менеджер низшего ранга
6	Производственники
7	Профессионалы
8	Рабочие
9	Пенсионеры, ушедшие на пенсию ранее
10	Пенсионеры и безработные

Данные исследования показывают, что в процессе адаптации к рыночной экономике политическое крыло номенклатуры оказалось менее успешным. Поэтому тезис политического капитализма о конвертации политического капитала в экономический капитал И. Сзелен и Е. Тоунсли ставят под сомнение.

Интерпретация данных исследования возможна и в терминах технократической революции, однако И. Сзелен и Е. Тоунсли считают, что представители экономической элиты в переходную эпоху стали самым выигравшим слоем как раз из-за владения культурным капиталом (менеджерской экспертизой). Из тех, кто в социалистическом периоде находились на вершине социальной иерархии, сохранить позиции смогла лишь категория, владеющая культурным [356] капиталом (в основном экспертизой). Те, кто опирались на обесцененный политический капитал, оказались на нижних ступенях социальной иерархии.

Тут возникает вопрос о взаимоотношениях между управлением и владением реальной собственностью. Смогла ли стать бывшая экономическая элита грандбуржуазией, владеющей собственностью? Данные о владении собственностью больших предприятий в странах Центральной Европы говорят о том, что группа владельцев собственности неоднородна. Исследования Д. Старка и Л. Кинга выявили, что собственность в крупных фирмах Центральной Европы «рекомбинирована» и различные стратегии приватизации обусловили то, что у большей части собственности нет идентифицированных владельцев. Очень распространенными формами является прямое и косвенное государственное владение собственностью, институциональное «кроссвладение», владение государством и иностранными партнерами, финансовыми институтами, приватизационными фондами. Таким образом, слой владельцев крупной собственности пока четко не выявлен.

Согласно теории посткоммунистического менеджериализма, тот факт, что права на собственность слишком диффузны, создает материальный базис для существенной автономии и власти технократов и менеджеров, не являющихся владельцами собственности.

Бывшая коммунистическая технократическая элита для упрочнения власти создает блоки с новой политократией и интеллектуальной элитой, создающей общественное мнение. Были попытки вытеснения старой технократической элиты, хотя после вторых посткоммунистических выборов многие старые представители диссидентской элиты отошли от политократии и значительное влияние на власть стала оказывать прагматичная технократия позднего социализма.

Согласно этой теории, посткоммунизм — «проект» интеллигенции. Все еще слабые позиции владельцев крупной собственности позволяют блокам нескольких фракций интеллектуальных элит сохранить гегемонию. Возникает вопрос: насколько посткоммунистический менеджериализм является переходным феноменом? [357] Сможет или нет посткоммунистическая элита выстоять перед нажимом иностранного капитала и наступлением капитала, аккумулированного средним классом с течением времени для овладения командными постами в экономике? Если интеллигенция не сможет стать в будущем доминантным классом, то она, видимо, создаст «проект» для будущей власти.

Таким образом, представители посткоммунистического менеджериализма считают, что посткоммунизм — уникальная система стратификации, в которой культурный капитал занимает доминантные позиции. Они определяют капитализм как систему, в которой основой классовой стратификационной системы является экономический капитал, а стратификационную систему социализма — как систему доминирования политического капитала. Социализм можно осмыслить в терминах статусно-рангового порядка М. Вебера как своеобразную форму взаимоотношений патронов и клиентов.

Посткоммунизм — переходная эпоха от статусно-рангового порядка к капиталистическому классово-стратификационному порядку. Роль политического капитала в посткоммунизме очень мала, экономический капитал же достаточен лишь для того, чтобы попасть только на средние ступени социальной иерархии.

И. Сзелен и Е. Тоунсли основные тезисы посткоммунистического менеджериализма формулируют следующим образом:

• Посткоммунистическая экономика характеризуется диффузными правами на собственность. Трудно идентифицировать индивидов или группы, владеющих достаточной собственностью для того, чтобы оказывать нажим на процесс принятия решений;
  
• У посткоммунистических менеджеров нет сильных противников в лице класса собственников и поэтому менеджерская власть — значительный фактор в структуре престижа и новой власти;
  
• Из-за феномена «рассеянности» собственности в Центральной Европе наибольшей властью обладают не менеджеры индустриальных фирм, а лица, связанные с управлением финансами: менеджеры финансовых институтов, инвестиционных фондов, эксперты министерств финансов, эксперты Международного валютного фонда, Всемирного банка и международных финансовых агентств.
  

[358]
Их власть проистекает не из владения определенным количеством акций: она является формой владения «культурного капитала», в частности, «сакрального» знания механизмов функционирования мировой капиталистической системы.

• Несмотря на то, что в Центральной Европе власть менеджеров пока не ограничивает класс владельцев крупной собственности, элита менеджеров осуществляет свою деятельность не в вакууме: ей приходится вести борьбу с процессом приватизации, в социальном контексте формирования акторов нового класса;
  
• Менеджерские стратегии должны учитывать правила «навигации» и самосохранения в будущей ситуации политической и экономической неопределенности. В Центральной Европе владение контрольным пакетом крупных фирм менеджером — больше исключение, чем правило. Менеджеры крупных предприятий, главным образом, создают малые фирмы-субконтракторы и, в основном, слиты с новой политократией, так как они больше зависят от нее, чем их западные коллеги. Политократия обладает властью в виде прямого или косвенного государственного владения средствами производства.
  

Возможности посткоммунистической теории менеджериализма, как модели циркуляций посткоммунистической структуры и элит, ограничены. Посткоммунизм, как феномен, географически и структурно настолько широк, что модель, более или менее адекватная для Центральной Европы не работает для интерпретации процессов, имеющих место на постсоветском пространстве. Для постсоветского пространства более адекватными могут оказаться модели политического капитализма или технократической революции. Видимо, влияние культурного капитала на процесс циркуляции элит на постсоветском пространстве, не так значительно. В этих странах процесс распределения собственности тоже отличается от ее распределения в Центральной Европе. В этом процессе большую роль сыграли факторы хронизма и непотизма, что ускорило процесс концентрации собственности. Процессы распределения пока не завершены, а для изучения результатов этих процессов значительные эмпирические исследования не проводились. [359] Поэтому сказать однозначно, сформировалась здесь или нет «грандбуржуазия» с едиными интересами, готовая к единым действиям, невозможно.

Литература

1. Grusky D. The Past, Present and Future of Social inequality // Social Stratification, Class, Race and Gender in Sociological Perspective / Ed. by Grusky D. Westview Press, 2000
   
2. Eyal G., Szeleney I., Townsley E. Making Capitalism without Capitalists // Social Stratification, Class, Race and Gender in Sociological Perspective / Ed. by Grusky D., Westview Press, 2000
   
3. Lavigne M. The Economics of Transition. N.-Y.: St. Martin's Press, 1995
   
4. Pakulski J., Waters M. The Death of Class // Social Stratification, Class, Race and Gender in Sociological Perspective /Ed. by Grusky D. Westview Press, 2000
   
5. Szelenyi I., Townsley E. Postcommunist Managerialism // Social Stratification, Class, Race and Gender in Sociological Perspective / Ed. by Grusky D. Westview Press, 2000