- Брак, женщина и любовь в древнем Китае
- Под маской тоскующей девы
- Торжество вечной весны
- Во власти любовных чар
Любовь и поэзия. В сознании человека европейской культуры эти два понятия настолько неотделимы друг от друга, что порою воспринимаются как синонимы. Впрочем, почему только для человека европейской культуры? Вспомним, например, арабские газели или японские танка. Трудно перечислить все жанры и виды мировой любовной лирики. Китайская поэзия кажется в этом потоке на удивление незаметной.
Цюй Юань, Тао Юаньмин, Се Линьюн, Ли Бо – имена крупнейших китайских поэтов, живших в древности и в средние века, чьи произведения переводились на русский язык. Но о чем писали эти поэты? О красоте мира и радости бытия отшельника, о бренности человеческой жизни и о поисках истины Дао. Создается впечатление, что разум и сердце китайского художника неподвластны прекрасной человеческой эмоции – чувству любви. Что это – «странность» китайской цивилизации? Не будем торопиться с выводами. Осмысление китайской поэзии любви невозможно без знания соответствующих культурных реалий. Такие понятия, как «развратное» и «неприличное», в старом Китае не всегда совпадали с этими же понятиями в их европейском понимании. Следует разобраться и в особенностях восприятия женщины, любви, секса и эротики, присущих древнекитайскому обществу.
Брак, женщина и любовь в древнем Китае
В архаичных обществах все связанное с женщиной, в первую очередь ее способность к деторождению, окружалось аурой сакральности. Подобные представления воплощались в культах Земли и плодородия.
Культ Земли, включавший в себя массовые человеческие жертвоприношения, занимал центральное место в религиозной системе первого китайского государственного образования – династии Ша-Инь (XVI – XI вв. до н.э.). Люди, пребывавшие некогда в неведении относительно причин зарождения в лоне женщины новой жизни, пришли к «прозрению». У женского божества появляется брачный партнер, в роли которого выступали как божественные, так и земные персонажи. В Китае эту роль на первых порах исполнял верховный правитель, от состояния сексуальной потенции которого, мыслилось, зависит не только плодоносность нив и домашних животных, но и гармония Космоса. Кроме того, для усиления производительных сил. Земли во время весенних празднеств совершались массовые спонтанные совокупления.
Для элиты своеобразным заменителем являлись оргиастические праздничные церемонии, начало которым положено в VII в. до н.э. Именно тогда на праздничные пиры стали приглашаться певички и танцовщицы, в обязанности которых входило физиологическое удовлетворение гостей. Ритуальные соития осуществлялись прилюдно и входили в сценарий проведения полурелигиозных-полусветских официальных церемоний.
С XI в. до н.э. в Китае утверждается культ Неба, воплощающий космическое мужское начало, превратившееся в основного супруга Земли. Так возникает представление о божественной супружеской паре, порождающей все сущее. За конкретное проявление их брака принималась влага, ниспадающая с небес – дождь или роса. И то и другое по своей сути являлись откровенными физиологизмами – обозначением акта семяизвержения. Точно в таком же смысле «дождь» – «юй», «роса» – «лу» и производные от них лексические сочетания использовались и в поэзии, составив основной пласт китайских поэтических эротизмов.
К архаическим эротизмам относится и образ ветра «фэн», проникающего в расщелину, ущелье или другое углубление в земной коре, считавшееся местом сосредоточения женственного.
Высокий общественный статус культа Земли, равно как и весь комплекс представлений о божественной супружеской паре, предопределяли повышенную значимость женственного и сексуального. Это проецировалось на обыденную повседневность. В момент полового контакта любая женщина олицетворяла собой женскую силу природы, а мужчина осуществлял зачатие чуть ли не во вселенском масштабе. Наивно полагать, что любовная парочка мыслила себя воспроизводящей некое сакральное действо. Речь о другом – о наличии в старом Китае определенного стереотипа в восприятии интимных отношений между полами.
С V – III вв. до н.э. в Китае шел процесс концептуализации древних верований в рамках нарождавшихся философских школ. Одним из результатов стала трансформация представлений о божественных супругах в теорию о двух мировых началах: Женском, Тёмном – Инь и Мужском, Светлом – Ян. Тогда же установились прочные ассоциации Инь с водой, а Ян – со светом и огнем. Это отражало состояние мужского и женского организмов до и после оргазма: огонь легче разгорается, но быстро тушится водой; тогда как вода медленнее разгорается, медленнее и остывает.
В дальнейшем теория о Инь и Ян синтезировалась с учением о пяти первоэлементах.
Также мужское и женское начало передавалось числами. Нечетными – 3, 5, 7, 9, и красными тонами из цветовой гаммы – мужское начало, четными – 2,4, 6,8, и сине-зелеными тонами – женское начало.
Эротический подтекст имели все словесные клише, передающие сочетания огня и воды, часто с помощью их цветовых характеристик.
Числовые показатели встречаются в поэтических произведениях сравнительно редко. Один из вариантов – упоминание о количестве предметов в помещении, где находится лирическая героиня. Нечетное их число означает концентрацию там Ян, т.е. служит намеком на присутствие лирического героя, хотя о нем не говорится прямо.
Распространенной группой поэтических эротизмов являются эротизмы животного происхождения: «самка, курица» – «цы», «самец, петух» – «сюн».
Обширен пласт эротизмов растительного происхождения. «Женские» растения (трава, мох, ряска) в паре с ласкающим ветром или ниспадающей росой на них. Растения с узорной листвой – символ счастливой взаимной любви. «Мужское» растение (тополь) с переплетенными ветвями ивы – «женского» растения. Лотос «лань» служил своего рода моделью коитуса: розовый цветок среди воды, имеющий к тому же длинный стебель. Правда, подобная интерпретация не распространяется на поэзию с буддийскими мотивами, где лотос есть священный цветок Будды. Семена лотоса «цзинь» записывались тем же иероглифом, что и сперма. А сердцевина обозначалась «синь» – «сердце». С лотосом связан один из популярнейших в китайской любовной поэзии эротизмов-эфемизмов: «рвать» или собирать лотосы – действие, совершаемое лирической героиней, означающее «мечтать о свидании с любимым» или «заниматься любовью».
Позднее в поэзии утвердились эротизмы, производные от бытовых реалий – деталей женской одежды и убранства опочивальни. Поясок вокруг талии героини; циновка, лежащая под одним из партнеров, одеяло, покрывающее его сверху. С помощью бытовых эротизмов передавались также неестественные удовлетворения полового возбуждения: «ласкать пустую одежду» – заниматься мужским онанизмом; «Прижаться к изголовью» – нимфоманические действия.
В отдельную группу входили эротизмы, восходящие к ремеслам. Процесс ткачестве (сплетение нитей, уток, скользящий по основе) служил иллюстрацией брака и собственно соития. Сочетание «кормить шелковичных червей» передает «незаконную» любовь, нарушение супружеской верности.
Теория о Инь и Ян определяла три основных аспекта в восприятии интимных отношений между людьми: религиозные (священная любовь); абстрактно-философский (слияние двух мировых начал); религиозно-психотехнический – регуляцию жизненных процессов человеческого организма с конечной целью обретения бессмертия, бывшей идеалом китайского даосизма.
В даосизме, как и в древних верованиях, культивировалось преклонение перед женщиной. Она порождала новую жизнь и, по мысли даосских философов, находилась за счет своего изначального естества ближе, чем мужчина, к природе, следовательно, более полно воплощала принцип «естественности». Даосы считали сексуальные контакты жизненно необходимыми для мужчины, с их помощью он получал отсутствующую силу – Инь. Признавалась фактически полная свобода половых отношений как для мужчин, так и для женщин. Полигамная семья способствовала обширности интимных связей мужчин. У древних государей гарем состоял как минимум из сотни женщин.
Представители более низких социальных сословий не имели возможности содержать полигамную семью, что компенсировалось широкой сетью увеселительных заведений. Повсеместное распространение дома терпимости в II в. до н.э. – II в. н.э. в период правления династии Хань.
Несопоставимые с христианским миром в старом Китае имели такие понятия, как целомудренности, девственность, «девичья честь». Конечно, на уровне общежития всегда существовали системы запретов, налагавшихся на поведение девушки, женщины. Но они отнюдь не мешали родителям предложить свою дочь в качестве кратковременной любовницы гостю (иногда случайному), остановившемуся на ночлег в их доме. Да и пребывание в увеселительном заведении не служило препятствием для последующего замужества. Особым уважением пользовались гетеры.
Благодаря усилиям даосов происходило совершенствование сексуальной культуры, что преследовало прагматические цели: не допустить излишнего накопления в мужском организме Инь, так как его преобладание над Ян приводило к истощению половой потенции, преждевременному старению, болезням и даже летальному исходу. Поэтому чрезвычайно большое внимание уделялось технике сексуальных отношений, превратившихся со временем в изощреннейшее из искусств.
Для пропаганды секса использовались специальные издания, в которых излагались основые сексуальных теорий и давались практические рекомендации.
В Китае начисто отсутствовала идея «грехопадения» применительно к любовным связям, на которой зиждется христианское восприятие секса и эротики.
Конфуцианство по многим вопросам решительно противостояло архаичным верованиям и даосизму. Но пуризм Конфуция имел иные идейные корни, чем пуристические настроения христианских идеологов. Конфуцианцы полностью разделяли тезис об естественности и необходимости интимных отношений между людьми. Правда, с точки зрения потребностей не отдельного индивида, а общественных нужд: продолжение рода, увеличение народонаселения страны. Поэтому брак возводился ими в категорию долга «благородного мужа» (цзюнь-цзы) – идеала личности, выработанного морально-этической доктриной.
Конфуцианство резко и настойчиво возражало против эмоциональной стороне брака, любовной эмоции, испытываемой мужчиной к женщине. Полигамная семья, державное семейство в первую очередь, служила сильнейшим источником постоянного политического напряжения. Не существовало каких-либо правовых гарантий формального статуса гарема. Реальной властью и в нем, и при дворе в целом, пользовалась та женщина, которой удавалось пленить сердце августейшего супруга. В результате внутри дворцового покоя шла непрекращающаяся война между дамами государя, война не на жизнь, а на смерть, когда в ход пускались любые средства уничтожения соперницы, ее отпрысков и сородичей. В конфликты втягивались целые кланы, что приводило к междоусобным войнам, а то и к национальным катастрофам. Гибель ряда древних династий конфуцианская историография напрямую связывала с воздействием на правителя его очередной избранницы. И в семьях простых смертных редко царил мир.
Для того чтобы избежать такого рода событий, от мужчины требовалось руководствоваться при взаимоотношениях не чувствами, но разумом. И любовные переживания низводились до низменных, почти что животных инстинктов.
Таким образом, сложилась парадоксальная ситуация, когда за «разврат» принимался не секс, а чувство любви, испытываемое мужчиной к женщине.
Хотя учение Конфуция являлось лишь одной из образующих китайской культуры, именно оно оказало определяющее воздействие на местную поэзию. В старом Китае поэтическое творчество намного превосходило рамки интеллектуального занятия отдельных людей. Конфуцианские идеологи рассматривали поэзию, как способ управления социумом, поэтическому произведению придавались морализаторские функции. И коль скоро любовная эмоция являлась в их глазах животным инстинктом, то описание, а тем более воспевание любви было категорически неприемлемым для истинного художественного произведения. Сказанному не противоречит значительное число любовно-лирических произведений в первой китайской поэтической антологии. «Ши цзин» (Книга песен), повествующая о разлуке супругов, написана от лица лирической героини. Есть основания предполагать, что конфуцианцы не отождествляли песни книги с поэзией любви как таковой. В качестве субъекта и объекта повествования выступает женщина, любовные переживания которой, в отличие от мужских, не таили в себе угрозы обществу. Вместе с тем эмоции героини легко укладывались в систему конфуцианских добродетелей: что еще должна делать добропорядочная женщина, как не исповедоваться в любви к своему мужу?
Прежде чем морально-этическая доктрина конфуцианства превратилась в доминанту общественно-политической и литературной мысли Китая, в сфере интимных отношений ей успешно противостояли религиозные верования и даосизм. При династии Хань и в последующие века – эпоху раннего средневековья (III – V вв.) неоднократно наблюдались обострения антиконформистских тенденций, когда ревизии подвергалось если не учение Конфуция в целом, то ряд догматических положений, что привело к радикальной переоценке сути и функции поэзии.
Любовно-лирическая поэзия обрела «право гражданства», превратившись в одно из ведущих направлений. Антология «Новые напевы нефритовой башни» включала в себя только любовно-лирические произведения.
Понимание сути поэзии, вошедшее в силу в раннесредневековом Китае, безусловно соответствует нашей, современной точке зрения. Любопытно, что большинство произведений из «Новых напевов нефритовой башни» написаны поэтами-мужчинами, но от лица женщины.
Под маской тоскующей девы
Чем можно объяснить притягательность китайских литераторов к такому вот «перевоплощению» в женскую ипостась? Не исключено, что в данном случае сказалось их желание поведать о собственных переживаниях, не нарушая при этом норм приличия.
Следующая версия – сопереживание женщине. Ярко оно проявлено в восьмистишии Се Тяо (464 – 449) «Певички из башни Тунцзюетай». В нем рассказывается о наложницах правителя-тирана Цао Цао, согласно воле которого, после смерти своего повелителя девушки должны были собираться в его покоях, петь там и танцевать.
Однако фактор сопереживания не следует преувеличивать. В любом случае нельзя не восхищаться умением китайских литераторов «вживаться в образ», воспроизводя внутренний облик своих героинь. Прекрасна песня-монолог «Песня Яньгэ» Цао Пи (187 – 226) или стихи из цикла «Думы в женских покоях» Сюй Ганя (171 – 214) – одного из родоначальников китайской авторской любовной лирики.
Торжество вечной весны
Поэты-мужчины писали не только о страданиях лирической героини, но и о радостях любви. Порою в их произведениях с откровенной фривольностью обыгрываются щекотливые моменты.
В отличие от стихов о разлуке, в произведениях с анакреонтическими мотивами угадываются чувства, испытываемые их создателями по отношению к изображаемым лирическим героиням.
Во власти любовных чар
Произведения, повествующие о мужской страсти, тоже имеют глубинные архаичные корни. Они восходят к сюжету о любви простого смертного князя к небожительнице, имевшему наибольшее распространение на юге Китая.
Впервые эта легенда была описана в знаменитых поэмах древнекитайского поэта Сун Юя (290 – 223) «Горы высокие Тан» и «Святая Фея». Поэмы Сун Юя вызвали к жизни целую систему образов, превратившихся впоследствии в эротизмы общекультурного характера. Так, упомянутые там географические реминисценции – горы Гаотан, Ушань (Ведьмина гора), Яньтай (Огненная башня) – стали символическим обозначением места свидания: утренняя тучка, в виде которой являлась небожительница, – олицетворением женского начала; сочетание тучки с дождем – знаком коитуса.
В дальнейшем тема божественной любви реализовалась преимущественно в одических жанрах, например, в популярной оде Цао Чжи (192 – 232) «Ода фее реки Ло». Из лирических текстов ей посвящено стихотворение Шэнь Юэ «Во сне увидел красавицу».
Во всех без исключения произведениях на тему божественной любви дается описание мужских любовных переживаний, причем с отчетливым эротическим оттенком. Эффект «непристойности» возникал, если небожительницу замещала простая, земная женщина.
Печальная участь постигла стихотворение Шэнь Юэ «Воспеваю юную красавицу», в котором читатель европеец вряд ли уловит что-нибудь «неприличное». Оно было исключено из антологии «Новые напевы» 1934 года.
Исходя из логики восприятия китайцами секса и эротики, с оной стороны, и любви, с другой, можно заранее предположить, что и в «непристойной» поэзии мы не обнаружим альковных сцен.
Но нет правил без исключений. В поэме Ин Яна (? – 217) «Сдерживая чувства» содержится эпизод, где лирический герой воссоздает в памяти подробности первой брачной ночи с утраченной в последствии возлюбленной. Трудно сказать, что превалирует в данных строках: натурализм или общечеловеческие и понятные любому человеку чувства, как восторг торжествующего возлюбленного и его нежная признательность к любимой.
Добавить комментарий