Внутренний опыт в структуре социального воображения

[105]

В дождливый день все началось с того, что звезд не было видно… Что делать человеку, если ему не видно звезд? Он отправляется в путешествие и ищет звезды в горизонтах своего воображения. Что мы воображаем, откуда в нас образы, как к ним прикоснуться, что можем мы узнать о самих себе, вглядевшись в них?

И вообще, зачем разуму образ — вообразите изначальную оппозицию Бытия и Ничто, решите креативную задачку про скульптуру бесформенного… Мы привычно живем в мире звезд, уверенно и стабильно описываемых надежной системой декартовых координат, как и в мире нравственного закона внутри нас, который подчиняется движению души в пространстве координат иных: «И избави нас от лукавого, но не вводи нас во искушение»… Однако искушение есть прежде всего искус познать самого себя, а самым страшным испытанием на этом пути будет встретить себя — себя иного. Взгляни! Ты можешь увидеть себя лишь в зеркале, во многих зеркалах, которые плетут вокруг тебя бесконечное феноменальное тело культуры. И ты бредешь среди этого зеркального лабиринта в поисках чуда, которое приведет тебя в Зазеркалье, где тебе будет все позволено, потому что мир будет равен тебе и будет повторен и проторен мифом как вечно один и тот же. Ты хочешь попасть в Зазеркалье, иди же, но в каждом путешествии нужен проводник и помощник, и правило, которое можно будет нарушить, потому что мы верим, что думаем о звездах и нравственном законе, в то время как ищем укрытия в мифологических закоулках нашего воображения.

Итак, что же такое воображение? Если это — одна из способностей души, основа познания и осознания мира, как учили Кант и Хайдеггер, то она должна не только бытийствовать, но и проявляться — в деятельности человека. Любая деятельность человека в конечном итоге есть деятельность культурная, поскольку мы давно уже живем только и исключительно в мире культуры. Мы постоянно дополняем свой реальный мир миром воображаемого, расширяя границы своего опыта в мифологической, художественной или проективной реальности. Даже Робинзон, которому повезло больше чем нам, потому что он встретился на своем жизненном пути с «натурой», сразу же стал «окультуривать» [106] доставшийся ему дар (сомнительный, ношенный, как редкостный опыт). Что делал Робинзон? Он присваивал себе мир, который ему достался в чистом, так сказать, виде. Он создавал мир культуры вокруг себя, при этом создавая его как свой собственный мир. Формами, которые ему позволяли этот мир присвоить, выступали преимущественно формы социальные: пространство — жилище и «общественные» места; время — режим, возобновление привычек; общение — поиск Другого и т. д. Таким образом, воображение выступает человеческой способностью присваивать мир, делая его «своим собственным».

Основой «присвоения» мира выступает, очевидно, деятельность сознания, прежде всего в модусе восприятия, и, непременно, в модусе творчества. Модус восприятия как основа воображения освоен французской философской школой (от Ж.-П. Сартра до Ж. Лакана, от Г. Башляра до М. Мерло-Понти). Модус творчества, или проявление действующего воображения, его феноменология, может быть исследован только как деятельность человека в культуре, по созданию культуры. Изучая системы образов, которые существуют в искусстве, мифологии, социальных стереотипах, мы можем говорить о разных уровнях объективации воображаемого в культуре. Особенно важной представляется та роль, которую играет способность воображения в осмыслении человеком изменяющегося мира, в создании им картины мира и образа самого себя. Таким образом, мы можем говорить о социальном воображении, которое определяет картину мира общества, отдельного человека, целой культуры, и которое предполагает, что мир этой картины значим для каждого человека этой культуры, этого социума, что он ценностно определен. Главными аспектами социального воображения становятся: 1) образ Я, или идентичность, и 2) ценностно определенная картина мира человека или социума.

Осознание идентичности себя, построение образа Я начинается с освоения противоположения Я и Другого, той же фундаментальной оппозиции, с которой началась культура. Первым шагом к тождеству Я = Я является «путешествие вглубь себя», инициированное присущей каждому человеку, но не всеми реализуемой «необходимостью себя». Кульминационной точкой этого увлекательного и небезопасного путешествия является его нижняя грань, которая может быть достигнута, если удастся преодолеть лень и страх, закрывающие «колодец души».

Путешествие в колодец души, вглубь себя, «на край возможности человека» 1 — внутренний опыт, опыт осознания себя в модусе собственной бытийственности. Путешествие к себе начинается спонтанно и является принципиально событийным. Обретение внутреннего [107] опыта подобно мгновенной смене образов и переживаний, словно погружение, «ныряние» в колодец души, благодаря нырянию в себя человек попадает в другой мир 2. Каждый шаг на пути внутреннего опыта есть шаг-импровизация, не имеющий заданного алгоритма, требующий усилия воли и остановки времени, ибо каждый такой шаг нуждается в осмыслении здесь и сейчас, которое не может быть ни отложено, ни заменено обращением к знанию или совету постороннего. Каждый шаг на этом пути-путешествии есть шаг-рефлексия, создание ситуативного экзистенциального переживания, причем вневременного, хотя и вписанного в конкретно-личностный, индивидуальный жизненный контекст. Однако начало этого путешествия, словно сказочного путешествия «Туда и Обратно» славного Хоббита, инициировано неким волшебным Образом Другого. Образ Другого — зеркало, которое определяет ту грань, за которую пройти трудно, за которую пройти можно лишь волшебным образом, «возлюбив самого себя». Зазеркальный образ Другого трансцендентен, он всегда больше нас, он трансцендентен и непостижим. Это может быть образ Бога, который побуждает нас искать в себе «внутреннего человека». Это может быть колдун или мифическое существо Иного мира, как в сказках, когда путь к себе начинается со знаменательной встречи с Неведомым, мудрым, как Гэндальф Толкиена, или страшным, как Чудовище из «Аленького цветочка» или живущий в колодце водяной. Это может быть Ведущий, как Вергилий у Данте, который позволяет герою преодолеть страх, лень, невежество, даже надежду («Оставь надежду, всяк сюда входящий», — разве оставил бы Данте надежду, не будь с ним Вергилия?). Это может быть образ Любимого, который прекращает бесконечный и бессмысленный поиск alter ago, суету сует наших мыслей. Наконец, это может быть образ идеального Зрителя, который побуждает художника творить. Это даже может быть идеальный образ Я, к которому стремится я реальное (социальное, нравственное, физическое, духовное совершенство как некое достижимое пространство). Обретение образа идентичности связано с осознанием этого образа, его принятием как своего собственного, т. е. включением значимого для меня образа Другого в мир моего воображаемого. Процесс осознания и является значимым внутренним опытом, который не может быть преодолен или сообщен, он может быть только пережит.
[108]

Образ Трансцендентного Другого апофатичен, ибо Он безмерен, всеохватен и совершенен, а потому требует молчания, сосредоточения, молитвы. Он помещает человека в пространство нравственных координат, где человек идентифицирует себя, отказываясь от греха и соблазна, обретает опыт воздержания, который не может быть однократным, но нуждается в повторении в каждом поступке, ибо это опыт экзистенциальный, а значит вневременный. Никто не может утверждать, что он честен, на том основании, что однажды он не солгал. Словно кантовская «максима каждого поступка», честность должна быть подтверждена каждый раз здесь и сейчас, не откладывая и не ссылаясь — только поступая. Апофатическая идентичность — идентичность поступка, достигаемая в событии внутреннего опыта, это идентичность внедискурсивная, предельно целостная. Парадоксально такую идентичность хочется назвать воображаемой идентичностью, так как именно целостность является основной характеристикой Образа. Образ непрерывен, энегретически заряжен и, кроме того, сообщаем, поэтому он является не только достоянием внутреннего опыта и основой аутоидентичности, но и достоянием культуры, феноменом социального воображения, которое является результатом и основой моего собственного образа Я.

Образ идентичности складывается из представлений о теле, чувстве, разуме — образ Я как целостность появляется в особенных ситуациях — экзистенциальном или религиозном переживании, или в специфическом психическом состоянии, которое называют состоянием «расширенного сознания». В таком состоянии саморефлексия принимает очевидные формы: «Я-думающий в начале процесса помнил, что Я есть, но им не являлся», «Я-думающий подумал и, договорившись с Я-чувствующим дал команду Телу…». «Приходится Я-думающему нажимать на Я-чувствующего, а тот уже наваливается на Я-действующего, преодолевая его громадную инерционность» 3. Разделение образа Я на составляющие, заметим, историко-культурно определенные еще в мистических школах: тело, душа (желание), дух, — очевидно, выходит за рамки обыденного представления. Однако анализ совокупности своих состояний позволяет выявить еще некоторое Я, которое существует, но которым не является ни одно из состояний, именно оно и является, по-видимому, некоторой целостностью, организующей непротиворечиво раздробленность восприятий себя в мире.

В процессе внутреннего опыта происходит постижение основ бытийственности Я, соотнесения образа Я с миром, не с маленьким мирком, в котором «построены брюки системы полпред и написана песня “Кирпичики”», [109] а с тем миром, который безмерно больше нас и который равен нам как микрокосму. Внутренний опыт складывается из событийной и кропотливой «работы внутри жизни», которая требует трудолюбия и бесстрашия, принятия решений и ответственности, отказа от социальных стереотипов и выявления собственной эффективности в мире. Это работа творческая, даже импровизационная, она не имеет алгоритмов исполнения и всегда опирается на спонтанное проявление Я.

Обратная сторона проблемы идентичности — это проблема соотнесения мира с собой, воображение мира как значимого, мир «моего воображаемого» является для меня миром значимым. Экзистенциальное освоение образа самого себя — процесс таинственный. Значимый мир мы получаем лишь в крайних, граничных, выходящих за пределы нашего обыденного существования ситуациях. Таково религиозное переживание, таково переживание любви. Р. Барт восстанавливает во «Фрагментах речи влюбленного» проговаривание переживания влюбленного не как совокупности рассказов, эпизодов, того, что происходит, но как непрерывности того, что случается. Через образ Другого совершается прорыв к образу Я. Образ Другого маркирует чуждый нам мир как мир значимого, любимый Другой преображает обыденное отношение к миру, превращая его в мир событийный — мир со-бытия меня самого и любимого Другого. Если социальные образы Я — «то, как мне кажется, меня видят другие» — ограничивают, подчиняют себе бытийное ядро, «бытийный проект Я» (А. Менегетти), то интимный образ Я предстает драгоценным даром: «Мать-дарительница показывает мне Зеркало, Образ и говорит: “Это ты”». Так же как в религиозном переживании, образ Любимого Другого станет инициацией пути вглубь себя. Узнавание себя через значимое является важным моментом обретения и осознания образа Я. В религиозном переживании подобное преображение мира в значимый, уникальный, единственный мир также очевидно. Вспомним, например, религиозное переживание Алеши Карамазова, который, плача, обнимает землю и чувствует единение с каждой травинкой. Не только Я в этом экстазе становится незаменимостью, но каждая травинка обретает индивидуальность, становится для переживающего конкретным другим, открытым ему благодаря пребыванию в поле Божественного. Сохранение состояния «открытого» сознания после переживания экстатического единения со значимым миром может оказаться затруднительным, но фундаментальной характеристикой опыта, и особенно внутреннего опыта, является его однонаправленность. Однажды обретенный, внутренний опыт не может быть утрачен, пути назад не существует, есть только путь вперед, потому что «нельзя дважды войти в ту же реку».

Следующий шаг к идентификации образа Я в пространстве внутреннего опыта — обратное движение к себе, в котором [110] «происходит выделение себя из общего духовного поля, осознание себя и другого как разных рисунков единого Божественного, превращение единичности в индивидуальность. Индивидуальность в христианском значении — это конкретная модификация общего духовного поля, выражение данным человеком единого для всех Божественного смысла». На этом пути осознается собственная индивидуальность как незаменимость, которая теоретически была осмыслена в традиции русской религиозной философии. В результате осознания собственной незаменимости, т. е. переживания себя как ценности в пределах внутреннего опыта и в соотнесении с Трансцендентным, формируется образ Я, деятельностным проявлением которого выступает действие по принципу «я могу», т. е. принципиально творческое проявление индивидуальности, основанное на соотнесении образа Я с образом мира и оценке собственной эффективности в мире.

Таким образом созидается самоидентичность в пределах внутреннего опыта: это опыт, соотнесенный с истинным переживанием себя в отношении к трансцендентному. Это переживание объективируется в различных культурных формах, чаще всего в формах религиозного опыта, в котором сознание переживает собственный путь к трансцендентному и затем возвращение к Себе преображенному. Этот путь переживается сознанием как путь ответственный, как путь переживания предельных состояний собственного бытия. Обращенность к предельному основанию может выродиться, трансформироваться в обращенность к авторитету, которое помещает человека в профанное пространство «ты должен», где выбор за человека уже сделан и где его идентичность становится внешней по отношению к нему как индивидуальному. Это принципиальное отличие подлинного переживания собственной идентичности в рамках внутреннего опыта, в котором сам внутренний опыт «обретая позитивное существование, становится ценностью и авторитетом».