Текст, как известно со слов учебников, может быть представлен в нескольких формах. Он может быть устным, письменным или печатным. Сегодня, вероятно, можно добавить ещё и электронную версию. Устная речь отличается открытостью, суггестивностью и адресностью. Письменная — более устойчива во времени и пространстве при некоторых потерях в сравнении с устной. Унифицированный печатный шрифт в сочетании с возможностью бесконечного тиражирования делает текст общедоступным и нормативным, но в значительной степени лишает его при этом авторской индивидуальности. Абстрактному читателю как бы соответствует и абстрактный же писатель. Что касается электронных текстов, то обсуждение их специфики, как кажется, ещё только предстоит. Отчасти в связи с новизной феномена, а отчасти из-за продолжающегося его бурного развития. Предварительно можно сказать только, что такого типа текст сочетает адресность и открытость устной речи, устойчивость во времени и пространстве письменной и пригодность к неограниченному тиражированию, свойственную печатному слову.
Понятно, что тип текста определяется задачами автора, его интеллектуальными и техническими возможностями. Понятно также, что устная речь при непосредственном общении позволяет передать максимум информации не только объективного но и субъективного плана. Сказывается не только что-то, но и кто-то. Такой текст принципиально не может быть объективирован и подвергнут обстоятельному анализу. И не только в связи с мимолётностью и субъективностью. Причины лежат намного глубже. Как кажется, такой текст просто не может быть рационально понят, а может быть только принят (или не принят) как манифестация говорящего. Французский экзистенциализм достаточно много сказал об этом. (П. Жане, напр.).
Заслуживают внимания, однако, и ещё два-три типа речи, определённые уже в античности: внутренняя речь, речь, отражающая понятия, наконец, — самопродуцирующаяся речь, не передающая мысли, но свидетельствующая о хорошем знании грамматики. Ещё более заслуживает внимания вырастающее из античной традиции понятие Слова Божиевого, которое посредством речи творит существование. Именно оно, скорее всего определяет современную стилистику говорения и письма. И именно его судьба, судьба Слова Божия есть некоторого рода пророчество в отношении текущих [42] проблем. Наиболее употребляемая сегодня речь неуклонно приближается и по форме и по непреложности значения в прямую устную речь. Технические же возможности отчего-то заданы именно этой мечтой!
Неграмотность или лень здесь ни при чём. Слово вновь стремится обрести возможность непосредственного воздействия на реальность (Бытиё).
Косвенно это подтверждается, например, тем фактом, что рациональная теология Канта и его последователей стала возможной только с развитием книгопечатания и, соответственно, с выработкой привычки восприятия Библии не как живого Слова, но как некоторого фиксированного текста, который можно и должно подвергнуть строгому анализу. Характерно и то, что современники упрекали Канта за попытку создания религии, лишённой всякого эмоционального содержания, за пропаганду веры без надежды и проповедование морали без любви.
Вообще же опредмечивание слова, искусственное отсечение его от автора сообщения, фетишизация не свойственны теологии. И схоластика, и ранний протестантизм равно предполагали, что Слово Божие может быть услышано и понято только при условии непосредственного просвещения Святым духом (Фома, Лютер). Речь, таким образом, идёт о совершенно особой гносеологии, очень далёкой от общепринятой в современной науке.
Бог не может быть некоторым «предметом». Современные сциентистские схемы не могут быть использованы в ситуации Его «изучения». Приходится сказать, что Он сам сказывается, что и отражено в термине «Откровение». При этом следует учесть и то, что субъектом Откровения является абсолютная личность. А следовательно оно само абсолютно и имеет личный характер. Оно обращено к конкретному, избранному индивиду, выступающему при этом отнюдь не только в пассивной роли. Избирательность уже предполагает возможность восприятия и, следовательно, некоторую активность индивида в отношении Всевышнего. Никто не мечет бисер перед свиньями.
Вместе с тем, как остроумно заметил Гегель, говоря о Канте, на истину нельзя идти с «дрекольем». Нельзя приставать к индивиду с чрезмерными претензиями или, тем более прибегать к пыточной практике. Ограничивая свободу, мы неизбежно деформируем [43] сущность. Ограничивая же свободу абсолютной личности, мы можем сделать это только со своей собственной сущностью — впасть в грех.
Абсолютность Откровения сказывается, между прочим, и в том, что Господь открывается не только непосредственно, в Писании. Он открывается и в творении. Открывается, соответственно, и в человеке. Откровение превращается, таким образом, в некоторого рода универсальное деяние. И деяние это носит радикальный характер. Бог, безусловно, не может вводить в заблуждение. Не может он и недоговаривать чего-то важного для человека. Только повреждённость природы человека грехом объясняет его неспособность понять и принять дарованное ему Знание. Тело есть темница души. Соответственно, вера и водительство Святого Духа, обнаруживающиеся в любви к Богу и в стремлении к святости, становятся важнейшими основаниями гносеологии.
Конечно, общение Бога и человека не слишком похоже на общение между людьми. Тем не менее, теологические размышления могут оказаться полезными для уяснения специфики устного общения. Уже хотя бы потому, что непосредственно предшествующие нашему времени две тысячи лет как раз и посвящены нашей культурой попыткам уяснения Слова.
Так, например, применительно к межчеловеческому общению неизбежно встаёт вопрос о том, насколько воспринимающая сторона активна, а насколько она является объектом манипуляции. С одной стороны, можно утверждать, что есть разные типы общения и, следовательно, вопрос не имеет однозначного ответа. Бывает, мол, подлинный диалог, а бывает и чистый монолог (см. напр., рассуждения Камю о дискуссии или пропаганде). Можно, напротив, предположить, что в силу ограниченности сторон общения всегда имеет место диалог, пусть даже редуцированный. И тогда мы придём к мысли, что участники общения в равной степени и субъекты и объекты, но упустим важный факт их неизбежного неравенства. Кроме того, во весь свой огромный рост встанет проблема самосознания.
На практике проблема разрешается, как будто бы за счёт признания принципиальной открытости устного текста. Причём дело не только в том, что он близок к внутренней речи и не отличается ни строгой последовательностью, ни законченностью. Дело ещё и в [44] том, что его понимание также никогда не является полным и адекватным. Сказываются трудности анализа: такой текст не может быть изолирован от обстоятельств его произнесения, от личности говорящего, от жестов и мимики, от настроения слушателя и т. д. Объективно приходится полагаться на настойчивость говорящего, уповая на то, что устный текст сам по себе носит аналитический характер. Правда, при этом легко может статься так, что уровень анализа говорящего не будет совпадать с возможностью восприятия слушающего. И дело не поправят никакие пояснения и повторы. Только Писание способно истолковать само себя.
Характерно в связи с этим шутливое замечание Кюнга о манере преподавания Барта, которому Кюнг приписал совершение «типичной профессорской ошибки» — неоправданного преувеличения подготовленности студентов. При этом, между прочим, самого Кюнга частенько упрекали в неоправданном упрощении изложения.
В любом случае не будет большим преувеличением утверждение, что адекватность восприятия содержания сообщения оставляет желать лучшего. И, следовательно, подлинный диалог также невозможен, как он невозможен и в случае общения человека с Всевышним, хотя и по несколько иным причинам. Просто к несовершенству слушающего добавляется ещё (в полном соответствии с христианским видением) и несовершенство говорящего.
Не будет также далёким от истины мнение о литературной норме языка как о единственном инструменте внесения сколько-нибудь определённого и общедоступного смысла в устный текст. Живая речь на наших глазах превращается, таким образом, в простое озвучивание предварительно составленного литературного текста, повторяя опыт Слова Божия и уничтожая само понятие непосредственного общения. Вступают в силу все упрёки, сделанные в своё время Канту и кантианцам.
Современная реакция на ситуацию во многом перекликается с той, что имела место во времена заката теоретического становления Просвещения. С той только разницей, что на смену нравственному неприятию приходит неприятие интеллектуальное и обеспеченное притом технологически.
Добавить комментарий