Немецкий идеализм и русская философия языка

Становление и развитие самобытной русской философии в XIX в. осуществлялось в непосредственной связи и под влиянием классической немецкой философии. Для русских мыслителей она была не только философской пропедевтикой, но и отправным пунктом в разработке широкого спектра научно-философских тенденций, которые впоследствии трансформировались в самостоятельные философские течения. Это и философия истории, и философия культуры, и философия религии. В ряду таких течений, занявших значительное место в русской философии, была и философия языка. Её формирование и теоретическое оформление осуществлялось под влиянием, с одной стороны, системы немецкого идеализма, с другой — учений немецких языковедов Я. Гримма, Ф. Боппа, В. фон Гумбольдта и др., методологической основой которых выступала философия Канта, Шеллинга, Гегеля.

Влияние классической немецкой философии прослеживается в теоретико-методологических основаниях различных по своей направленности философско-лингвистических учениях русских мыслителей. Представители основных направлений в русской философии языка XIX в. — формалистического и психологического, видели в гегелевской идее развития, в шеллингианском тезисе о самоценности национальных культур исходный пункт для построения самобытной русской лингвофилософии. А.С. Хомяков, К.С. Аксаков, А.А. Потебня на началах немецкого идеализма построили своего рода феноменологию русского народного духа, объективированного в языке.

Философия языка в России, созданная усилиями славянофилов, развивалась преимущественно в духе Гегеля, не замыкаясь, однако, рамками его философии. В гегелевской философии язык рассматривался как продукт мысли, что определяло основное его назначение — быть средством выражения мысленного содержания. Вопрос о природе и роли языка в познании и миропонимании представлял для немецкого философа не формальный интерес и не был данью традиционно философской проблематике. Гегель был первым немецким философом, основательно занимавшимся вопросом о том, как должна писаться философия.

Будучи знакомым с сочинениями Вильгельма фон Гумбольдта, немецкий философ признавал, что язык так же изначален, как и дух. Во главу угла своего учения он ставил экспрессивную функцию языка, которая подчиняла себе коммуникативную функцию. Из этого вполне логично вытекало, что познавательная функция языка подчиняется познавательной деятельности мышления, которое в своей основе имеет особую внеязыковую форму. Язык призван лишь выражать мысль, он является более совершенным выражением человека. Слова в представлении Гегеля возникают не вследствие каких-либо внешних потребностей (например, потребность в общении), а в результате внутреннего желания мышления объективироваться, выразиться. «Слово, — по определению немецкого философа, — наиболее присущий интеллигенции и достойный её способ обнаружения её представлений — доведения до сознания…» 1

Тот факт, что слово обобщает, был известен Гегелю, но обобщающую функцию слова он рассматривал как производную от понятийного мышления. Для него словесное обобщение есть лишь видимость уже осуществлённых мышлением обобщений. По мнению немецкого философа, в пользу приоритета мышления над языком свидетельствуют грамматические формы слов, указывающие на свой исходный прообраз — соответствующие формы мышления. Мышление, таким образом, как бы облачается в слова. Формальная сторона языка фиксируется в грамматике и её правилах. Грамматика есть не что иное, как выраженная в терминах языкознания система категорий рассудка.

В гегелевском ключе исследовал язык К.С. Аксаков, для которого слово — чудесное и таинственное явление, в котором дан нам вторично весь мир, но в иной форме. Этот второй мир возник на почве сознания и дух пронизывает всю сферу языка. В языке выявляется господство духа над природой, которая объективируется в языке. Слово обладает не природным существованием, но своего рода «прозрачной объективностью», слово прозрачно, через него и в нём «просвечивает мысль», «дух». Слово даёт «конкретность существования, выражения, формы». Отсюда убеждение славянофилов, что язык есть способ, каким проявляет себя национальное самосознание.

Отмечая глубокую мысль Аксакова о том, что слово есть воссоздание мира, Хомяков в свою очередь полагал, что человек посредством языка конструирует свой мир, где слово с его грамматическими формами воспринимается как строительный материал, о происхождении которого он не задумывается. Идеолог славянофильства, вслед за Шеллингом, был убеждён, что человек может постичь тайну сочетания мысли со звуком в слове и, благодаря этому, ему станут понятны и ясны даже неизвестные ему языки, и по звукам слов человек будет способен узнавать их значение.

В основе онтологического основания философско-лингвистической концепции славянофилов лежит понятие Сущего, которое есть воплощение единства объективности и субъективности, восходящее к творчески переосмысленной идее Шеллинга о единстве объекта и субъекта. Как онтологический абсолют, Сущее у Хомякова означает совокупность многообразных проявлений бытия, воссоединение мыслящего и творящего субъекта с объективным миром. Бытие, считали славянофилы, открывается лишь целостной жизни духа, лишь разуму, органически соединённому с волей и чувством, — волящему разуму и разумной воле. Поэтому язык обладает живостью, твёрдостью и сжатостью слова, простотой и безыскусственностью выражения лишь тогда, когда он построен не на силлогизмах, а на глубоком религиозном чувстве и воле. В основе бытия лежит не материя, а волящий разум, который, как образ духа, позволяет приобщиться к сфере духовного. Слова, исполненные силы, полученной от волящего разума, становятся средством возвещения высоких мыслей. Они, по мнению Хомякова, не могут остаться бесплодными и должны мало-помалу увлекать народы.

Различия в онтологических основаниях языка, какими их видел Гегель и какими их видели славянофилы, обусловили, таким образом, известные различия в понимании природы языка. У Гегеля язык порождение рассудка, продукт логического развития абсолютной идеи, у славянофилов язык — есть порождение свободно творящего духа, не ограничивающегося сферой разума.

Абсолютизация духовного, приводит славянофилов, по существу, к выводу, что настоящая жизнь не в обстоятельствах, а в сфере духа, в мыслях. Происходит в известном роде онтологизация слова как истинной среды обитания человека, мотив, получивший своё развёрнутое обоснование в философии имени в начале XX в. Особенно образно и художественно ярко эту идею высказал И.В. Киреевский в своей неоконченной повести «Остров». В уста героя повести Фр. Вольфа мыслитель вкладывает свои размышления о том, что «есть какое-то слово, венец и основание всякого мышления, ключ ко всем тайнам, цель всех воздыханий человечества; что это слово незаметно для людей, потому что хранится высоко в сердце, выше, дальше внутреннего зрения; что там лежит оно несгораемо, в вечном огне из самых пламенных чувств, из горячих дум и раскалённых образов воображения человека; что к нему ведёт воздушная лестница, составленная из сильных дум, из страстных звуков и сердечных вдохновений; что по ступеням этой лестницы скользят и восходят незримые духи, лёгкие тени, которые помогают душе; что всё прекрасное на земле есть только бледный отблеск одного живого слова, горящего на высоте сердечной» 2.

Под влиянием таких философов как Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель складывалось и мировоззрение другого выдающегося русского языковеда А.А. Потебни. На это указывает, в частности, его приверженность субъектно-объектной парадигме, которая способствовала отчуждению языка как объекта исследования. Убеждённость учёного в том, что в восприятии и познании мира существенна доля субъективных ощущений, представляла интерпретацию мыслей Канта, Гумбольдта, а также их последователей — Г. Штейнталя, И. Гербарта, Г. Лотце.

Потебня унаследовал проблемы, волновавшие классический немецкий идеализм и, в частности, В. Гумбольдта, в постановке философских вопросов языка. Выдающегося немецкого лингвиста и философа он называл «великим мыслителем», а его работы хорошо знал и достаточно много цитировал. Область, в которой особенно много работал Гумбольдт, была связана с философской рефлексией над проблемами языка и лингво-теоретическим осмыслением её результатов. Итогом научных исканий немецкого языковеда было создание философско-лингвистической концепции языка, сразу выдвинувшей Гумбольдта в число крупных и известных европейских учёных.

В работах Потебни прослеживается несомненное влияние Гумбольдта на складывание его собственной философии языка. Выдвинутая немецким лингвистом на первый план проблема соотношения языка и мышления, диалектически понятая их взаимосвязь, увидевшего в языке «беспрерывную деятельность духа» не могли не привлечь внимания русского учёного. Тезис Гумбольдта о решающей роли языка во взаимоотношениях человека с действующей на него природой послужил для Потебни основой для понимания сущности «перевода» субъективных представлений в объективные данные языка. Положение о том, что развитие языка является принципиальным условием и формой его существования, составило методологический фундамент исторического подхода к изучению языка, так же как и идеи немецкого лингвиста о диалектике объективного и субъективного, индивидуального и социального.

В работах Потебни без труда обнаруживается своеобразная интерпретация и углубленная проработка идей немецкого языковеда и мыслителя. Развитие передовых общественных идей, впечатляющие успехи науки, растущее недоверие к выводам, не подтверждённым анализом фактов, всё более широкое и последовательное утверждение позитивистских принципов в научном познании наводили русского учёного на критическое отношение к умозрительности некоторых построений, содержащихся в учении Гумбольдта, которого он считал гениальным предвозвестником новой теории языка, но не вполне освободившегося от оков старой.

Сопоставление взглядов Потебни и Гумбольдта по узловым вопросам философии языка показывает, что даже в части совпадающей, очевидно творческое переосмысление и развитие русским языковедом идей немецкого мыслителя. Так, в работах Потебни получает своё раскрытие идея Гумбольдта о неразрывной связи языка с историческим развитием народа, которая была важным достоянием классической немецкой философии. Народ, считал Гумбольдт, — главный творец и реформатор языка. Язык связан с формированием духовной силы нации, он «есть его дух, — пишет Гумбольдт, — и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» 3.

Другой важной идеей Гумбольдта, получившей творческое развитие в трудах Потебни, была мысль немецкого языковеда о том, что язык представляет собой основной способ мышления и познания. Гумбольдт пишет: «Язык есть орган, образующий мысль…. Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой поэтому единое целое» 4. Потебня, отправляясь от идеи немецкого мыслителя, развил собственное видение места и роли языка, как силы, творящей и преобразующей мысль. В своей работе «Мысль и язык» учёный делает акцент на деятельно-творческой стороне языка, отмечая, что «язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать её, что он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность» 5. Данный вывод означал осмысленное возведение здания собственной философской концепции языка, которая, имея немало общего с учением немецкого языковеда, была новым шагом в развитии лингвофилософии, в преодолении ограниченности идеалистической методологии Гумбольдта.

На эту слабость немецкого идеализма указывал также Н.Г. Чернышевский, который считал наивным мнение немецкого учёного о тождестве мышления и языка. В результате переноса Гумбольдтом господствующих в немецкой философии идей о мышлении, как основной силе, производящей человеческий организм, в учение о языке, получалось, писал Чернышевский, что «язык человека и его умственная жизнь — одно и то же. Что находится в умственной жизни человека, всё выражается его языком; чего нет в его языке, того нет в его умственной жизни. Человек в сущности мыслящая сила; организм человека есть проявление его мышления; потому вся звуковая деятельность органов человеческой речи тождественна с его мышлением…» 6. На примере анализа трёх разрядов языков различных народов — изолирующих, агглютинирующих и флектирующих Чернышевский показывает, что, следуя логике немецкого лингвиста, народы, обладающие языком с развитыми грамматическими формами (флектирующие языки) умнее всех других, на долю которых выпали языки с менее развитыми грамматическими формами, что «только народы, говорящие флектирующими языками, способны мыслить хорошо; только они наделены сильным умом» 7. Русский мыслитель обосновывает свою позицию тем, что между языком и мышлением нет буквального тождества, что словами охватывается не всё содержание человеческих представлений, а лишь доля их. Поэтому, «…при всех своих несовершенствах прекрасен язык каждого народа, умственная жизнь которого достигла высокого развития» 8.

Наиболее зримо сходство и расхождение взглядов Потебни и Гумбольдта прослеживается в центральном пункте их учений о языке — понятии «внутренней формы». Во введённом Гумбольдтом в работе «О различении строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества» понятии «внутренняя форма языка» основное внимание сфокусировано на понимании языка как целостной системы, где даже мельчайший языковой элемент не может возникнуть без наличия пронизывающего все части языка единого принципа формы. Эту внутреннюю форму языка составляет «постоянное и единообразное в…деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности» 9. Благодаря форме языка, по мнению Гумбольдта, удаётся проследить тот специфический путь, которым идёт к выражению мысли язык, а с ним и народ, видеть отличия данного языка от других, обнаружить сочетание индивидуального со всеобщим, установить родство языков. Путём философского исследования природы и функционирования языка немецкий лингвист выделил существенный признак в языке, который он обнаружил не в логических категориях, а в самом языке, в его строении. Тем самым он нанёс решительный удар по «философской грамматике» Пор-Рояля, всё ещё занимавшей умы учёных.

Вместе с тем, нестрогое определение самого понятия «внутренняя форма языка» вносило неясность в понимание отношений языка и мысли, затрудняло решение вопроса о природе языка. Само понятие служило как бы «примиряющим началом» для того, чтобы объяснить гармонию между мышлением и языком, подобно тому как Декарт в своё время использовал идею Бога для того, чтобы объяснить связь между двумя различными субстанциями — душой и телом.

В целях разрешения проблем взаимосвязи мысли и языка, раскрытия их природы, исследования роли языка в познании Потебня вырабатывает собственное понимание центральной категории философско-лингвистической концепции и суживает понятие внутренней формы до более частного, но определённого понятия — «внутренняя форма слова». Г.Г. Шпет, впоследствии утверждал, что Потебня тем самым якобы «компроментировал понятие «внутренней формы языка» 10. Однако излишне резкие выступления Шпета против потебнианцев не имели под собой достаточных оснований, поскольку понятие «внутренней формы слова» органично вытекало из теоретических построений русского языковеда и опиралось на обширный лингвистический материал, что придавало ему вполне научный характер и право на существование.

Наряду с классической немецкой философией, составившей методологическую и теоретическую основу развития европейского языкознания, и оказавшей своё влияние на складывание русской философии языка, Потебня выделяет также философско-психологическое учение И.Ф. Гербарта, которое способствовало преодолению кризиса в исследовании языка, поскольку «философская грамматика» оказалась бессильной в объяснении сложнейших механизмов взаимодействия мышления и языка.

Потебня соглашается с положениями немецкого учёного о том, что основное в процессе познания — представления, которые составляют его основу. Человечество начало с самых простых чувственных представлений, без их сколько-нибудь связного осознания. Затем путём опыта, накопления этих повторяющихся представлений оно стало создавать понятия. В основе осознания данных представлений лежит опыт прошлого, к которому прибавляется новое в виде данных представлений. Осознание нового на основе старого, создание нового понятия, нового слова есть «акт апперцепции». «Закон апперцепции», определение сознания как актов мысли «действительно совершающихся в данное мгновение», — сыграло важную роль в философско-лингвистической концепции Потебни. Но в отличие от Гербарта, рассматривавшего апперцепцию как сложившуюся в душе «массу представлений», русский учёный понимает её как осмысленное и активное восприятие материала, возникающее в результате определённой подготовительной работы. В то же время характерный для системы немецкого учёного отрыв независимо существующего от человека мира, который ставился как бы в параллель познающему субъекту, получил своё отражение и в психологическом направлении философии языка.

Философия языка русского лингвиста, таким образом, вобрала в себя все те достоинства и недостатки, которые были характерны для немецкой философии. Взаимосвязи между мышлением и языком с позиций немецких учёных рассматривались, как простая ассоциативная связь, устанавливаемая благодаря многократному совпадению в сознании восприятий слова и вещи, обозначаемой данным словом. Одновременно, обращение русских философов и языковедов к философии немецкого идеализма свидетельствовало об их стремлении достичь целостного и системного построения философии языка.