Счастливая возможность умереть?

[12]

Свою статью «Случай Макропулос: размышление о скуке бессмертия» Б. Уильямс заканчивает оригинальной фразой: «…мы все имеем эту счастливую возможность — умереть» 1. Саркастическая усмешка — такова вероятнейшая реакция обычного субъекта, непременно «примерившего» эту фразу к себе. Совсем, мол, философы здравого смысла лишились. Но бог с ним, с этим здравым смыслом. Мало чем он может помочь в рассуждениях о такой метафизической проблеме, как Смерть. И все же даже на уровне здравого смысла и итоговая фраза, и вся статья в целом кажутся ма- [13] лоубедительными. Оригинальность не может претендовать на роль основного критерия истинности. Исследовав случай Эллин Макропулос, Б. Уильямс приходит к выводу, что в мире нет оснований длить жизнь вечно, ибо во всех возможных вариантах такая жизнь обречена на скуку. Оказывается, что страх ожидания смерти гораздо предпочтительней ужаса неумирания.

Куда более оптимистичным выглядит исследование доктора Р. Моуди «Жизнь после жизни», появление которого стало почему-то сенсацией. Оно вызывает определенный душевный резонанс, хотя и не настолько сильный, чтобы примирить человека со смертью.

В этой связи уместно вспомнить о заметке Павла Флоренского «О надгробном слове о. Алексея Мечева» 2. Не обладая данными о клинической смерти, которые имел американский ученый, Флоренский исследует возможность узреть Смерть и загробный мир не в момент прихода этой самой Смерти, т.е. не в момент кончины, а еще при жизни, когда только быстротекущее Время неумолимо свидетельствует о неминуемом конце. Он указывает на такую возможность, не только основываясь на мифотворчестве и современном искусстве, религиозных образах и описаниях самих умирающих (на этом этапе, собственно, доктор Моуди и останавливается), но и на реальности неусмирения живущих во Христе, на их духовной готовности перейти в мир иной без посредничества Смерти. И загробный мир оказывается для них не провалом в пустоту Ничто, не ужасающей по страданиям и мукам потерей всего и вся. Он не связан с дикой болью и забвением, он даже не похож на просто сон без сновидений. Для них он, по образному выражению о. Павла Флоренского, «город», «который уже давно был виден путнику с перевала жизненного пути и в который он давно уже перенес свои мысли и чувства, видя издали своих близких, там обитающих, и, сносясь с ними, когда они посещали его» 3. Размышления П. Флоренского о возможности заглянуть за пределы земной жизни не являются голыми измышлениями или сумасшедшим бредом, но имеют многочисленные подтверждения в описаниях мистического опыта. Еще св. Иоанн Касьян в своих подвижнических наставлениях писал о трех видах отречения от мира: первый — материальный, т.е. отречение ото всех богатств и [14] благ, второй — духовный, т.е. преодоление пороков и страстей, и, наконец, наиболее сложный — связанный как раз со способностью видеть запредельное. «Это бывает, — указывает св. Иоанн Касьян, — когда умерши со Христом от стихий мира, смотрим, по Апостолу, уже не на то, что видимо, но на то, что невидимо; видимая во временна, невидимая же вечна» 4.

Бог есть не только любовь, но и воскресение, и жизнь. Все эти три имени ничего не говорят для неверующих, для пребывающих вне Бога. Они для них — мертвые отвлеченные пустые слова, ничего реального не привносящие в сей мир.

 — Мы же природны — значит тленны, мы же рождаемся — значит и умираем, мы же только здесь — значит ограниченны местом, мы же только сейчас — значит ограниченны временем — и никуда от этого не деться: таково наше трагически-абсурдное бытие.

 — Да, но мы же не просто природны, мы — вершина природы, мы не только временны, но и надверменны, обладая памятью, мы не только здесь, но и везде, обладая мыслью, мы не только природны, го и сверхприродны, творя. И это тоже реалии, вносящие в наше трагическое существование слабую надежу на будущее обуздание природе, подчинение ее нашей воле, нашему духу.

Но каковы же наши дух и воля, если жертва и воскресение Христа, этого «первенца из мертвых», если духовный свет богоугодников не приемлются? А на каком основании фантазии о создании эликсира бессмертия считать реальнее Откровений? Основание — это человеческая гордыня.

Иные придумали более благозвучный термин для подобного основания: Свобода.

 — человек не приемлет идею бога из-за того, что в ней он лишается своей имманентной свободы, попадая всецело во власть трансцендентного существа. Бытийные семейно-государственные отношения зависимости и подчинения переносятся на отношения мира тварного с Царством Божьим.

Какие только не предпринимались философские попытки обосновать свободу человека вне бога, но дальше спинозовской формулировки: «Свобода есть познанная необходимость» — никто не про- [15] двинулся. О человеческой свободе как таковой невозможно рассуждать без дополнительных терминов: необходимость, творчество, выбор. Таким образом ограничивается, обуславливается, а то и вовсе нигилируется область свободы в этом мире. Да и как может быть иначе, если человек своим бренным телом накрепко «спаян» с природой, и та частенько демонстрирует свой непокорный нрав человеку. А самое грозное, жуткое, всепроникающее ее оружие — Смерть. Вот и выходит, что вся свобода человека вне Бога заключается в «счастливой возможности умереть». Что может быть абсурдней и неприемлемей для человеческого сознания, чем такая свобода.

 — Так что, идея бога — это идея страшащегося смерти, трясущегося за свою жизнь человека? — И да, и нет. Конечно, ставка на Бога «беспроигрышна». И страх перед Смертью, обессиливающий человека, может быть причиной приятия им Бога. Но это будет, без сомнения, приятие внешнее, атрибутивное, не затрагивающее всего человека целиком, а потому и несовершенное. Страх перед смертью, по св. Иоанну Касьяну, есть лишь первая подготовительная ступень духовного совершенства, которая через надежду ведет к истинной любви к Богу, как любви к Отцу сына, «которая в полной уверенности в отеческом всещедром к себе благоволения, не колеблясь почитает своим все принадлежащее Отцу» 5 (т.е. и бессмертие, вечность). Истинно посвятивший себя Богу, как указывает другой отец церкви св. Иоанн Лествичник, не только не боится, но и «всегда помышляет о смерти, скорбя и болезнуя душей, — отвращается от вещественных благ, похваляемых миром, для получения благ премирных» 6.

Страх Смерти, а посему и сама Смерть, свойственны человеку тварному, природному и греховному. Для человека, любящего Бога, чувство страха перед тем, что находится в мире дольнем, пусть и господствуя над ним, неведомо.