Об историко-культурных истоках эстетики повседневности

[8]

Если первая половина ХХ века прошла под знаком открытия экзистенциальных глубин человеческого бытия, свершающегося в пограничной ситуации перед лицом смерти, то во второй половине столетия непрерывно нарастал интерес к повседневному бытию человека, и сегодня повседневность превращается в фундаментальную философскую категорию, грань которой становится предметом пристального внимания и эстетики. На первый взгляд это кажется неожиданным, тем более, что совсем недавно именно повседневное, не различаемое с обыденным — сферой поглощения личностного бытия в безличными отношениями — было объектом уничтожающей критики.

Чтобы попытаться осмыслить названную трансформацию, ее основания, попробуем вспомнить об исторических прецедентах обращения к повседневности. Быть может, самый яркий эпизод в истории от начала нашей эры — открытия значимости повседневной жизни человека — представляет культура северной Европы 17 века. Так после полутора- тысячелетнего господства в живописи иконописной традиции, включая изображение библейских сюжетов в эпоху Ренессанса, в искусстве Нидерландов появляются бесчисленные картины на темы обычной мирской жизни. Плетение девушкой кружева и бойкое распорядительство торговца в рыбной лавке, урок музыки и посещение больной лекарем, разговор хозяйки со служанкой и застолье в трактире, научные занятия астронома и гуляние вдоль моря воспроизводятся художником с равным вниманием к нюансам жестов и положений персонажей, к деталям их костюма , предметам интерьера. Повседневная жизнь человека, окружающий мир вещей притягивают взгляд художника, заставляют любоваться собой, что в ортодоксальной христианской традиции могло расцениваться и как приметы духовного кризиса эпохи — переориентации сознания с духовных ценностей на материальные. Посмотрим, однако, на феномен жанровой живописи 17 столетия в ретроспективе логики имманентной эволюции парадигмы христианского сознания.

Если в течение первого тысячелетия эры Христовой противостояние мира трансцендентного и природного для христианина было абсолютным, и приоритет молитвенного созерцания обесценивал заботы о жизнеустройстве, то католическая трактовка символа веры распространила почитание Христа с Его чисто духовной сущности и на Его телесную природу, акцентировала Божественную целостность Его существа. Вместе с этим католичество совершило религиозное освящение тела, телесности человека в его Богоподобии, и в искусстве скульптура, объемно воспроизводящая тело, получила преимущество перед иконой. В теологии Фомы Аквинского, примирившего Христианство и философию Аристотеля, мир стал рассматриваться как совокупность «индивидуумов». И в эпоху Возрождения закономерно возрастает интерес к изображению индивидуального [9] телесного бытия сначала святых, затем человека, наконец — его природного окружения. Весь мир как творенье Божье становится достойным благоговейного почитания. Христианская любовь распространилась теперь с Бога на человека и всю природу. Только теперь портрет и пейзаж могли стать полноценными жанрами искусства, поскольку предметный мир природы изображался в проекции чувства, питаемого духом христианской любви.

Реформация, последовавшая за эпохой Ренессанса, обратила Христианство к его изначальному «персонализму» — вере в божественную личность Христа и потребовала от христианина его личностного усилия (без посредничества церкви) в спасении души, провозгласила возможность мирской аскезы (наряду с монашеской) как жертвенное служение Богу и ближнему в своих мирских трудах и тем самым в корне изменила отношение христианина к ремеслу. Оно теперь понимается как божественное призвание и полагает его благочестивое исполнение, скрупулезное изготовление вещи. Мир вещей, предметная среда поэтому также изображаются в проекции христианской любви к Богу и человеку. Поэтому живописание повседневного (богоугодного!) человеческого бытия, вероятно, неслучайно набирает силу особенно в Нидерландах, быть может, более других европейских стран выстрадавшей право на протестантское вероисповедание. Степень насыщенности изображения обыденной жизни религиозными истоками различается у разных художников достаточно значительно. Если работы Остаде скорее намекают по контрасту на присутствие за бытовым сюжетом некоторого иного, духовного плана, то картины Вермеера могут быть без преувеличения названы «метафизикой повседневного», а в живописи Рембрандта приметы обыденности — лишь метафора трансцендентного бытия. Таким образом, изображение мира созданных человеком вещей также содержит сакральную интенцию, и повседневное бытие человека излучает одухотворенность. В этом изменении тематики искусства можно видеть поэтому ответ на исторический вызов парадигме христианского сознания — потребность более полного осмысления человеческой жизни: не только в кульминационные моменты духовного подвига, но и в обыденности, которая сопровождает более подвижничество, чем подвиг.

Дальнейшее развитие этого мироотношения человека за три последующие столетия превратило, однако, природу в мастерскую, а человека — лишь в работника в ней. Утилитаризм человеческой жизнедеятельности, подчинение природы силой науки и техники разрушили поэзию природного и рукотворного предметного окружения человека. Наступивший ныне экологический кризис сделал невозможным даже «рациональное природопользование» в русле традиционной мировоззренческой парадигмы.

«Новая онтология», возвращающая к обоснованию ценности созерцания, полагает поэтому возрождение созерцательного отношения равно как к бытию самого человека , так и к окружающему природному и культурному миру, включая восстановление гармонии с вещной средой. Экзистенциальное вслушивание в голос бытия, родившееся в пограничной ситуации, все шире распространяется [10] и на другие ситуации человеческой жизни, поскольку она во всякую минуту продолжается как бытие к смерти. Вместе с этим и повседневное бытие человека обретает небывалую дотоле значимость. Возникновение и быстрое развитие дизайна, экологической эстетики, усиление интереса к эстетике повседневности свидетельствует о потребности обновления современного европейского сознания историческим опытом культур, ориентированных прежде всего на ценность созерцания, но не столько погружения в глубины души человека, сколько на восприятие окружающего человека мира как исполненного сакральных смыслов. Неслучайно ХХ век заново открыл для себя искусство 17 века. Но особое место здесь принадлежит изучению культуры Востока, в частности, Китая и Японии. Как убедительно показала Е.В. Завадская, внутри собственной эволюции европейской культуры (скажем, в дизайне) усиливаются тенденции к сближению ее с философией и искусством чань («Эстетические проблемы живописи старого Китая» М.,1975).

Проникновенное восприятие обыденного, диалогическое отношение человека с природой, гармоническое срастание природной и искусственной среды — обновление парадигмы европейского менталитета восточной эстетикой может в поэтике повседневного быть достойным ответом на исторический вызов — потребности в осмыслении целостности человеческого существования в мире…