Открытие Нового Света, явившееся кульминационным событием эпохи Великих географических открытий, может рассматриваться как важнейший переломный момент в развитии западноевропейской цивилизации и человечества в целом. Грандиозное расширение горизонтов Ойкумены произвело впечатление не только на политиков и ученых, но также на писателей, художников, деятелей культуры.
С начала XVI в. Франция принимала весьма активное участие в исследовании и освоении Западного полушария. Главным объектом ее колониальной экспансии стала Канада, ряд островов в Карибском море и, несколько позднее, бассейн реки Миссисипи (Луизиана). Французские путешественники также посещали Бразильское побережье, Флориду и ряд других территорий. В то же время в стране достаточно внимательно следили за заморскими предприятиями испанцев, португальцев, голландцев.
Уже первые плавания и экспедиции французов нашли отклик в литературных, политических, философских произведениях различных авторов. Однако относительно широкое распространение сочинений, связанных с американской тематикой, сюжетами и образами Нового Света, пришлось на XVII в. В это время они не являлись объектом пристального внимания ведущих деятелей культуры, в отличие от предшествующего XVI в., когда им уделяли внимание Рабле, Монтень, Бодэн, Ле Руа, и последующего XVIII столетия, когда они стали использоваться Монтескье, Вольтером, Руссо и Рейналем.
Имена М. Лекарбо, Г. Сагара Теода, Дю Крё, Долье де Кассона, П. Бушэ, К. Леклерка, А. Биэ, Рошфора, Г. Копье, иезуитов, авторов «Донесений», известны скорее специалистам, занимающимся изучением французского колониализма или ранней истории Канады и Антильских островов, чем литературоведам. Но именно эти произведения, эти стихи, пьесы, памфлеты, описания путешествий, исторические хроники, произведения, где зачастую были смешаны все мыслимые жанры, внедрили сюжеты и образы, связанные с Новым Светом, в сознание французов. Это была «массовая литература» того времени. Объемистая книга Лекарбо «История Новой Франции» и сборник «Музы Новой Франции» издавались трижды: в 1609, 1612 и 1618 гг. Упоминавшиеся выше «Донесения» иезуитов выходили в знаменитой парижской типографии Себастьяна Крамуази ежегодно, начиная с 1634 г. Эти брошюры знала вся читающая Франция — от провинциальных дворян и буржуа до принцев крови.
Начать следует с образа самого Нового Света, который приобретает ярко выраженное символическое значение. Именно Северная и Южная Америка, а не какие-либо другие континенты, с момента своего открытия сразу же были противопоставлены Европе, как «Старому» свету. С ними [48] связывались идеи омоложения, нового рождения человечества, очищения от груза грехов, накопленных за тысячелетия европейской истории. В самых разных сочинениях того времени можно прочитать, что Америка — это «земной рай», место, где старые делаются молодыми, а больные — здоровыми, где сосредоточены огромные богатства и неисчерпаемые природные ресурсы, где всем суждена долгая и счастливая жизнь. В определенной степени это было связано с тем, что в колониях действительно стирались или становились менее четкими социальные границы, существовала возможность быстрого обогащения, не действовали многие стеснительные установления, сохранявшиеся в метрополии. Кроме того, сама по себе новизна, идея поисков чего-то необычного, невиданного, была чрезвычайно популярна и, как признают современные исследователи, была важным побудительным мотивом продолжавшихся исследований.
В первой половине XVII в. значительная часть французского общества была охвачена волной религиозного ривайвелизма и мистицизма. Открытие Нового Света многими связывалось с приближением конца мира и — одновременно — с уникальной возможностью создания «Нового Израиля», где начнется «Третья Эра Святого Духа».
Тогда же возникают образ Америки как убежища и тема бегства в Новый Свет из порочного «Старого света». Еще М. Лекарбо, посетивший североамериканские владения Франции в 1606–1607 гг., писал, что он отправился туда, потому что решил «бежать из этого испорченного мира» (fuir un monde corrompu). Новый Свет виделся ему как место, где от Старой Франции может «отпочковаться» (provigner) новая, «более прекрасная Франция»:
В «Донесении» 1636 г. Канада описывалась как место, отдаленное тысячами лье от «шума дворцов, постоянной суеты стражей, сутяг, просителей», где «вымогательство, враждебность, черную злобу можно познать только один раз в году из газет, которые кто-нибудь привозит из Старой Франции», где можно наслаждаться мирной и спокойной жизнью, лишенной «стеснений тысячи бесполезных условностей, тирании тяжб, опустошений войн и опасностей, которые исходят от множества ужасных созданий, которые не встречаются в наших (т.е. канадских — Ю.А.) лесах». Однако тогда тема бегства и уединения еще не получила широкого распространения. Новый Свет рассматривался в основном либо как поле деятельности, либо как место, где происходят различные приключения, но не как убежище.
Центральное место в художественных, публицистических, исторических произведениях, посвященных Новому Свету, занимал его коренной житель — индеец. Он вошел во французскую литературу и общественную мысль еще в XVI в., появившись сначала на страницах различных описаний путешествий и географических сочинений, а затем став героем XXXI главы («Каннибалы») первой книги «Опытов» Монтеня.
Коренные жители Нового Света вызвали живейший интерес у французов. Различные авторы посвятили индейцам, их нравам, языку, обычаям, верованиям многие сотни страниц. Однако, при всем разнообразии описаний, уже в начале XVII в. наметились два основных подхода к або- [49] ригенам. Один рассматривал индейцев как «благородных дикарей», в чем-то превосходящих «цивилизованных» людей, другой — как грубых варваров, лишенных морали и нравственности, «нищий народ, не представляющий никакого интереса».
У некоторых авторов сочетались оба подхода. Например, Сагар в начале своей повести говорит о гуронах, как о «грязных и угрюмых людях», а затем они же вызывают у него восхищение своей «вежливостью и человечностью, которую редко встретишь у христиан». У Бушэ канадские индейцы сначала «жестоки», «неблагодарны» и «чрезвычайно мстительны», а спустя две страницы он пишет, что «дикари по своей природе совершенно не способны творить такое большое зло, как европейцы».
Такой подход был особенно характерен для религиозной литературы, где индейцам, как правило, приписывалась «смесь пороков и добродетелей». Это было связано с тем, что слишком восторженные отзывы были невыгодны миссионерам, которые должны были оправдывать свое присутствие в Новом Свете необходимостью распространения католичества и спасения душ язычников, но, в то же время, надо было показать, что «дикари» способны воспринять христианство. Однако следует подчеркнуть, что именно положительные оценки индейцев, их образа жизни, общественного строя имели очень важное значение и в дальнейшем оказали наибольшее влияние на просветителей.
Благодаря многим описаниям индеец, первоначально рассматривавшийся как экзотическое существо, начал жить. В его уста нередко вкладывали политические и философские рассуждения. Так, например, у Рошфора кариб, обращаясь к европейцу, говорит: «Ты изгнал меня с Сен-Кристофера, Нэвиса, Антигуа, Монсеррата... и других мест, которые тебе не принадлежат, и на которые ты не можешь законно претендовать. И ты каждый день угрожаешь лишить меня той малой части страны, которая осталась у меня. Кем стать отверженному карибу? Надо ли ему отправиться жить в море вместе с рыбами? Твоя земля, без сомнения, очень плоха, раз ты покидаешь ее и приходишь брать мою...» В дальнейшем, в самом начале XVIII в., в книге Ля Онтана впервые был использован в качестве литературного приема диалог между «европейцем» и «дикарем».
С идеей обращения дикарей в христианство и приобщения их к западноевропейской культуре тесно связана идея особой цивилизаторской миссии Франции, а также сюжеты, связанные с преобразованием, покорением, переделкой природы (и индейцев как ее части), также появившиеся в это время. Уже в сочинениях начала XVII в. говорится о необходимости уничтожить девственные леса и джунгли, заставить индейцев вести оседлый образ жизни и т.д.
Что же касается особой миссии Франции, то этот вопрос интересовал, в первую очередь, политиков и теоретиков колониализма, стремившихся подвести определенную идеологическую базу под заморские предприятия французов, обосновать их необходимость и законность перед другими державами и перед своими соотечественниками. Тема создания «Новых Франций», призванных прославить «старую» Францию и принести ей пользу, поднималась в «Трактате о политической экономии» Монкретьена, письмах Генриха IV, Кольбера, в «Политическом завещании». В ряде исторических и публицистических сочинений большое место отводилось [50] критике жестоких испанских методов колонизации, которым противопоставлялись гуманность и добродетель французов (например, в «Панегирике испанскому анти-совершенству» Гийома Копье).
Четкую политическую программу можно найти и в стихах упоминавшегося выше М. Лекарбо, который писал, что цель всей деятельности его соратников в Америке состоит в том, чтобы:
Не всем мечтам Лекарбо было суждено сбыться. Однако в то время, как созданная его соотечественниками колониальная империя оказалась весьма непрочной и недолговечной, сюжетам, образам, проблемам, порожденным Новым Светом, была суждена долгая жизнь.
Добавить комментарий